Жизнь после смерти

Долгий день клонился к закату. Яков сидел у распахнутого в жаркий парижский июль окна, рассматривая проходящих мимо горожан. Ему нужно было ненадолго отвлечься от разработки текста листовки для парижан, призывающей их браться за оружие. Рядом за столом шуршал карандашом ушедший в себя Этьен. Юноша всегда рисовал во время вынужденных пауз, как сейчас, когда Луи ушел встретится с очередным связным от Де Голля, а Яков и другие сопротивленцы были заняты своими делами. Отложив листовку Яков подсел к Этьену. Глаз сразу же наткнулся на очередной набросок, на котором была неизменно одна и та же темноволосая девушка с выразительными добрыми глазами. Яков, (как и все тут), уже знал что девушку зовут Лали, что она самая красивая и умная, и что, когда кончится война, Этьен первым делом отправится в ту рыбацкую деревушку, которая называется Белльвилль и сделает ей предложение. — Все хотел спросить тебя — ты художник, Этьен? — проговорил Яков, отгоняя воспоминания о таинственной записке, которые начинали его терзать каждый раз при упоминании Лали и деревушки, где она проживает. Сердце оказалось слабым и глупым и страдало каждый час, в то время, как долг не позволял ему прямо сейчас сорваться в этот самый Белльвиль или отыскать таинственную лекаршу мадам Марго… и проверить, верны ли его предчувствия, не дающие угаснуть надежде на чудо. Яков не сомневался, что Этьен тоже с удовольствием составил бы ему компанию в путешествии на побережье, если бы не пламя борьбы против захватчиков родной земли, горевшее в его груди. — Полицейский художник. — Ответил ему Этьен. — Я закончил факультет искусств в Сорбонне, но так и не сумел научиться зарабатывать живописью. Пришлось пойти в полицию, — продолжил он. На недоуменный взгляд Якова он пояснил: — Ну знаешь, когда приходится составлять портрет подозреваемого? Со слов свидетелей. Когда «Месье был лысым и толстым» и одновременно: «Нет, он был высоким и рыжим», или «Совсем не разглядела… но точно не сосед». Яков посмеялся над шуткой Этьена, дружески похлопав по плечу: — Ты отличный художник. На твоих портретах Лали как живая… — Хочешь, и для тебя нарисую? — спросил Этьен, взглянув в застывшее на мгновение лицо Якова. — Близкого тебе человека… — Хочу, — неожиданно для себя ответил Яков… Он мало рассказывал о себе и никогда — о личном, а сейчас вдруг рядом с этим влюбленным юношей ощутил потребность раскрыться. Этьен взял чистый лист бумаги и губы Якова зашептали: — Юноша лет восемнадцати… Глаза такие — озерные, чистые. Серьезные и нежные одновременно… Волос темный, неровно остриженный, мягкий и непослушный… Губы — которые умеют улыбаться («Нет, не такие, Этьен, более чувственное и, одновременно — твердое очертание.») Этьен кивнул. — Нос тонкий, аккуратный, скулы острые… Кожа светлая, чуть тронутая загаром. Лоб высокий… Постепенно из мелких штрихов и тонких линий на листе бумаги появились знакомые и любимые до боли черты… Коля… Коленька. — Кто он тебе? — тихо спросил Этьен, словно боясь нарушить сокровенное мгновение сердечного откровения. Яков помолчал, а потом начал говорить: — Любимый человек. Единственный во всем свете. Я потерял его по собственной вине. Предал и потерял. Не могу простить себя, а он бы смог… Карандаш Этьена замер над листом бумаги. — Осуждаешь? — спросил Яков, закончив свою удивительную для него самого короткую исповедь. — Нет. Не осуждаю. Любовь не спрашивает, когда приходит. Взгляды мужчин встретились, и Яков без труда прочитал во взоре Этьена безмолвное участие. Один любящий всегда поймет другого. — Можно попросить тебя, Йаков? — уводя разговор в сторону, спросил Этьен. — Если со мной что-то случиться, найди Лали и… позаботься о ней. Яков молча кивнул, не говоря пустых ненужных слов. Они не могут знать того, что случится с ними завтра, через два дня, неделю. Идет война, которая немедля напомнила им о себе появившимся в штабе Луи. Луи был встревожен — стало известно, что гестаповцы снова арестовали группу молодых людей, подозреваемых в участии в Сопротивлении. Фашисты не первый день злобствовали разъяренными шакалами, чуя, что их дни сочтены. Теперь вот проводили облавы и отлавливали прямо на улице подозрительных и неблагонадежных… — Ты закончил с листовкой, Йаков? — спросил Луи, а получив утвердительный ответ, попросил немедля отправить ее в типографию, чтобы распечатали. — Я сам схожу, — ответил Яков, вглядевшись в усталое лицо друга.

***

Подпольная типография пряталась в подвале маленького галантерейного магазинчика. Его хозяйка по имени Ольга была русской белоэмигранткой, из тех, кто горячо поддерживал Сопротивление. За отвлекающей болтовней и якобы покупкой носовых платков, Яков передал ей образец листовки и поспешил уйти. На Париж уже опустился теплый вечер. В такие моменты под кронами дурманяще пахнущих деревьев было так легко забыть о войне. Яков с рискованным удовольствием не отказал себе в неторопливой прогулке по притихшему до утра городу. Насладиться запахами лип и каштанов, что были еще малютками в его предыдущие посещения древнего города французских королей, и блеском далеких ярких звезд на бархатном небе. Все это он хотел подарить лишь одному человеку, любимому, единственному, кто мог по достоинству оценить подарок и разделить его — Коле Алову. В штаб Яков возвратился, когда часы показывали полночь. — Где ты был? — бросился к нему взволнованный Луи. — Сейчас опасно гулять одному. Всюду немецкие патрули. — Я жив и здоров, Луи, — отмахнулся Яков от качающего головой друга и прошел к своему матрасу, на котором спал прямо здесь, в штабе. Он был благодарен другу за заботу, в которой не нуждался. Луи же не мог знать, что для вечного Проклятого нет ничего страшнее собственных воспоминаний. — Иди спать, Луи, завтра будет трудный день. Луи ушел в свой угол, а Яков улегся на узкий матрас, небрежно взбив тощую подушку. Пальцы наткнулись на лист бумаги, едва не порвав. Сердце Якова почти пробило грудную клетку, а в горле встал ком. Этьен закончил портрет: любимые озерные глаза смотрели с любовью и участием, а чуть приоткрытые губы смущенно улыбались и казалось, что вот- вот с них сорвется такое невероятно-желанное: «Яша».