Вундеркинд

-Черт. Кэйя достает из морозилки запечатанные пельмени, и ему на голову незамедлительно выпадает пачка замороженных овощей. -Ебучий горошек… -Ты что-то сказал? В кухонный дверной проем просовывает взлохмаченную голову Альбедо. В руках какие-то изрисованные бумажки. -Кэйя? – отвлеченный от неких великих дел химик наблюдает, как Кэйя водружает правую ногу в белом носке с запыленными очертаниями ступни на стол и кладет на нее пачку пельменей,- Мне, наверное, лучше не спрашивать. Кэйя, который на самом деле всего-навсего по дурости защемил ногу тяжелой подъездной дверью, засмотревшись в телефон, и теперь пытался исправить последствия этого в виде пары зловеще распухших пальцев (последствий в виде встревоженной его матерным воплем соседки с первого этажа исправить было уже нельзя), решил сохранить интригу. -Не спрашивай, мой теряющийся в бесплодных догадках друг, не спрашивай. -Хорошо,- Альбедо чешет угольным карандашом ухо,- Как пары? -Как всегда, хороша та пара, что проебана,- мрачновато отзывается Кэйя, фотографируя свою поврежденную ногу для истории с подписью «подагра перестанет мучить нужен лишь простой советский». -Я еще хотел сказать, что больше твоей помощи с портретом не потребуется. Фотография смазывается. -Отчего же такие новости? – Кэйя пытается ухватить тут же начавшие сползать с ноги пельмени. -Я решил оставить масло. Мне кажется, эта техника не очень мне подходит. Темпера и уголь мне нравятся гораздо больше,- спокойно отзывается неудавшийся портретист и кивает на бумажки в руке. -Ясно. Пельмени падают на пол. -Я думаю вернуться к одному моему исследованию,- Альбедо звучит непринужденно, все слова он бросает мимоходом, уткнувшись взглядом в свой набросок, прижатый к косяку двери. -Исследованию. -Ну да. Что тебя…удивляет? Карандаш дополняет невидимый Кэйе рисунок еще парочкой угольно-пористых штрихов. Кэйю это бесит – нашел время и место для своих эскизов. -Да ничего. С чего ты, уж прости, взял, что вообще удивляет? Альбедо поднимает на него глаза, а затем снова отводит: -Не знаю. Посмотрел как-то… будто не ожидал такого. Только-только пристроивший пельмени на место Кэйя прикладывает неимоверные усилия к тому, чтобы снова их не уронить. Пачка уже начинает оттаивать, морозильная вода стекает ему на руки и носок. -Я думал, ты… -Я? Кэйя вовремя прикусывает язык. -Ой, да забей. А что, говоришь, за исследование? -Да я пока не говорю,- Ал улыбается,- Тебе что, правда рассказать, какое именно? -Милый мой, я ценю твою готовность провести остаток жизни, объясняя мне, чем именно ты вообще занимаешься по жизни, но если я спрашиваю, не значит, что я в буквальном смысле нарываюсь. Есть, знаешь ли, определенные условия обоюдно деликатного сосуществования… -Я понял, понял. Но если будет что-то интересное, все равно расскажу. Альбедо отлипает от косяка вместе со своими паскудными набросками и уходит. Кэйя раздосадовано отбрасывает пельмени. Они оставляют на цветастой клеенке стола мокрый след, словно неверно подбитая дичь кровавую дорожку. *** -Да, конечно, вот. Из прихожей донеслось сосредоточенное пыхтение и приглушенное «бля». Альбедо продавал оставшиеся масляные краски, кисти и шпатели какому-то дрищеватому ученику местного художественного колледжа. Юноша потянул стопроцентную предоплату, но вытянуть ящик со всеми принадлежностями из квартиры продавца у него пока не получалось. Альбедо не особо стремился ему помочь, не по-христиански безразлично наблюдая за страданиями ближнего, облокотившись о дверной косяк. Кэйя, сидя на кухне и показушно-лениво прислушиваясь к капиталистическому действу за стенкой, тем более никак не содействовал облегчению страданий бедного художника. Впрочем, попыхтев минут пять, он все-таки смог поднять ящик, снова перевязанный той самой бечевкой, в какой он прибыл в квартиру из магазина, уже единожды разрезанной и завязанной на несколько слабых узлов снова, и рачьим косым шагом выползти на лестницу, натужно попрощавшись со своем благодетелем – Альбедо, продавшим ему кучу вещей роскошного производства по цене гораздо меньшей рыночной. Как только он вышел, Альбедо захлопнул входную дверь и вернулся в угол кухни к своему ноутбуку. Кэйя пронаблюдал за траекторией его движения из-под полуопущенных век и отложил телефон, на котором уже раз в пятый проигрывалось видео с котом, смешно балансирующем на мокром краю ванны под саунд из «Пиратов Карибского моря». -Ал, позволишь вопрос? Альбедо приподнимает брови. Он уже успел зажать в зубах карандаш, обточенный на художницкий манер каким-то лезвием вместо обычной человеческой точилки. Второй такой же карандаш торчит из пучка из волос на его голове. Вероятно, гений уже и забыл, что сунул его туда и взял новый. Выглядит мрачно-сосредоточенным. -Что за хуета с тобой творится в последнее время? Альбедо пару секунд размышляет, затем достает изо рта карандаш, за которым в первое мгновение порывается потянуться нитка слюны, откладывает в сторону. Скрещивает руки на груди и только потом медленно произносит: -Встречный вопрос. Что ты подразумеваешь под хуетой? Кэйя снова открывает видео с котом, только на этот раз пялится на него, не поворачивая головы в угол, с выключенным звуком. -Ну. То ты забрасываешь лабу и начинаешь маслом ебашить, то вдруг рисование резко тебе неугодно… Сахароза сказала… -Я же тебе говорил,- удивляется Альбедо,- Масло мне не понравилось. От темперы я же не ухожу. Кэйя вздыхает. -А лаба? -А что лаба? Не дождавшись внятного объяснения претензии, Альбедо берет стопку листков около себя и потрясает ими в воздухе: -Вот, это тот новый синтез для лабы. -Ладно, забей. Ал пожимает плечами. На старательно открытом, чтобы волосы не лезли в глаза во время работы, лбу выступает несколько капелек нервного пота. Поздневесенняя жара нарастала, ртутный термометр за стеклом кухонного окна готовился продольно лопнуть от перенапряжения.