Моль

На меня надевают черную водолазку из какого-то спандекса, темные клетчатые штаны, черные носки и очень отвратительные оксфорды с круглым носком. Если к официальной части гардероба я ещё привык, постоянно ходя на суды в брюках и пиджаках, то ношение туфлей для меня сравнима с виселицей. Баскеты Пума всегда лучше подходили и были в сто раз удобнее, не знаю, как можно провести целый день в душном помещение в стремных, закрытых, не пропускающих воздух ботинках. Волосы мои также подаются пыткам, девушка чересчур долго пыхтит над ними, выдавая не особо впечатляющий результат. На каждую руку надевают по 3-4 кольца, а на шею вешают обычную толстенную серебряную цепь, похожую на ошейник для собак. Мне кажется, хуже уже быть не может, но тут приносят плащ. Черный, естественно. – Ты должен быть на него похож. А я и не возражаю, туфли только жмут, а так пофиг, хоть костюм коня из богатырей напяливаете. Если уже маскарад, то давайте по полной. Бледный корректирует мою походку, заставляя ходить более тяжелее и развязнее, голову всегда держать выше, и взгляд презреннее, ну окей, харкать в лица людям нужно для правдоподобности? Долго меня не мучают, говорят и так сойду, я сейчас даже более недоволен чем, их Наганн обычно. Наконец я выхожу из этого павильона, и меня ведут выше, хоть мне казалось, выше уже некуда, но над нами ещё оказывается около 4 уровней, мы выходим на предпоследнем, где размещается хорошо совещенная площадь со светопрожекторами, камерами и белым фоном. – Я думал, что электроэнергия у вас в дефиците. – комментирую, прикрывая ладонью лицо от непривычного для глаз яркого света. – Так и есть. Это место используется для крайних случаев – таких, как сейчас. Выдача информации будет происходить через экраны на каждом из уровней. И, конечно же, каждый это увидит. Когда загорается яркая картинка раз в неделю, а то и реже — это привлекает стопроцентное внимание; нежели живя в вечном потоке информации, когда новости сыплются на тебя с каждого уголка мира. Здесь люди не могут судить о правдивости информации, что я им выдаю, это просто их единственная информация. Мы вдвоем с Эллой встаём чуть дальше от белого фона, прямо у обрыва, откуда видна ночь, начинающая луна и звезды. Элла очень долго смотрит вдаль, где я слышу что-то похожее на звуки прибоя, внутри меня нарастает волнительное мерзкое чувство, не как перед сдачей экзамена, скорее, уже после, когда ты не сдал и теперь идёшь на отчисление. – Ноганн вернулся. Он здесь. -Она достаточно резко поворачивается и начинает смотреть мне в глаза. И тут я понимаю, что нас уже снимают, и мы в эфире. Меня сразу предупредили, что будет один лишь дубль, так как этот свет, что горит здесь, видно с каждого уровня и как только он загорается, люди готовятся к выступлению и получению новостей. – Он побывал на той стороне. – Она поворачивается и начинает смотреть вдаль. – Многие не выжили в этой экспедиции. Им будет выставлен мемориал на берегу скорби. – Каждый из них был очень верным и смелым соратником. – Тут начинается моя речь. Я прочищаю горло и даже не знаю в какую из камер посмотреть, поэтому поднимаю голову к небу. – Все они умерли достойно. – Списки людей и точные данные экспедиции будут напечатаны уже сегодня. Выдохнув, я продолжаю свой тупой заученный текст: – Как вы все знаете, после переправы через залив мы попадаем в одну из самых токсичных зон бывшей Европы. Лишь немногие организмы могут справится с местными газами. – Тут я напыщенно откашливаюсь. Какой театр то. – После нам встретилась единственная средняя зона наших частей, где возможно некое подобие жизни, оставшиеся последние роткаманны населяют данную местность, о чем мы узнали, лишь совершив привал и потеряв ещё несколько людей. Дальше идёт лишь сожжённая земля, по которой без специальной экипировки не пройти. – Для драматичности я устремляю взгляд в одну из камер и вкладываю в каждое слово как можно больше уверенности и твердости. – Дальше ничего нет. Три Кроны – единственное место для размещения жизни людей. – Мы знаем, как сильно вы тлели надежду на более лучшую жизнь и на переселение. Вчера состоялся совет Трех Крон и каждый из частей поддержал меня. Никто не будет более подвергать опасности жизнь людей ради пустой мечты. Возможно, замедлившись, планета сделала нам одолжение, ведь таким способом мы смогли укрыться от выжигания красной звезды. И здесь остались только везучие люди. Я рада находится в этом избранном числе и быть вашей частью. – Я рад возможности увидеть всё своими глазами и пережить это, чтобы принести хоть и досадную, но важную весть во всеуслышание. Элла говорит ещё подтверждающую информацию, выражает беспокойство о беглецах и что-то несет про права. Я уже не особо воспринимаю весь этот фарс, моя речь закончилась и последнее слово оставляет на языке лишь горечь наполняя весь организм невыносимой тошнотой. Я почему-то думаю, что узнай об этом Антон, он бы меня осудил. Очень сильно, даже если это все ради него. Но если бы он оказался на моем месте, поступил точно так же. У нас ни у кого нет выбора. Наконец бравада заканчивается, и мы возвращаемся обратно. Выходить мне всё также нельзя, мы должны дождаться реакции людей и узнать статистику принятия данной информации, и только тогда будут производиться мои условия. Я скидываю ужасные туфли и плащ, сажусь на пол в «своей» комнате, откидывая голову на матрас. Идти в этой экипировке к другу мне стыдно всё равно, как и в принципе смотреть ему в глаза. И я просто пялюсь в бесконечную ночь за окном. На мгновение меня одолевает дремота, так как я вздрагиваю от странных разбудивших меня звуков, шея ужасно затекла от долгого неправильного положения, оглядевшись, я понимаю, что звуки издаются снаружи за окном. Пошёл дождь. В комнате кажется очень душно, вернее, здесь всегда душно, даже на улице, возможно, из-за отсутствия растений и как такового фотосинтеза. Я поднимаюсь и раскрываю окно в надежде получить хоть какую-то легкость в дыхание. Вдруг дождь что-то улучшит. Опираясь локтями о раму окна, я осматриваю всё вокруг, как всегда, ничего. Темнота, глушь, пустота. Дождь немного преображает обстановку. Я вытягиваю руки вперед, подставляя их под капли, вода очень приятная и теплая. Прикрываю глаза и пытаюсь на секунду забыть обо всем на свете, как вдруг мою правую руку хватает кто-то из темноты. Из-за рефлексов я отскакиваю как можно дальше, всё ещё ощущая эту хватку. Я было подхожу обратно к окну, чтобы нафиг его закрыть… Но нет, почему-то просто стою и жду. Я понимаю, что нахожусь на первом этаже и это может быть кто угодно, любой тут рабочий, охранник, бледный или хрен что вбившая себе в голову Элла. Но это оказывается никто из них. Это мужчина. Такой же бледный, как и все здесь. Он по хозяйский просовывает руку в открытое окно и отвинчивает щеколду с соседнего, создавая себе широкий проход в комнату, грациозно перелазит и встает на пол в своих грязных, мокрых берцах. Его наряд чем-то напоминает мой, такой же черный, утонченный, но без плаща и тупых туфель. Черты лица сложно разглядеть, на первый взгляд он даже больше похож на пацана, чем на зрелого мужчину. Я протягиваюсь к единственному нормальному источнику освещения здесь, которым я достаточно редко пользуюсь, хотя мне так и наказали, энергию тратить лишь при необходимых обстоятельствах. Думаю, парень, залезавший ко мне через окно – достаточное обстоятельство. Свет лишь дает увидеть, что у него белые волосы, даже седые, и уродливый шрам на щеке. – Ноганн, ты жив! – Он меня так внимательно не рассматривает, подлетает сразу же и грубо обнимает. – Я тебя похоронил. И я даже и не знаю, расстраивать его или пусть сам поймёт. Молчу и жду. Думаю, что да, логично, что при виде меня на экране нашёлся хоть один человек, который такой: «Ой, да это же мой друган и он жив, здоров, надо в гости наведаться к нему, что ли». Хотя отсутствию друзей у этого Ноганна я бы не удивился. – Твою мать, -продолжает парень. – Ты какой-то более худой стал, что ли, и ниже. Он отлипает от меня и наконец начинает рассматривать. Интересно, насколько у нас разные голоса с моей копией. Рожи-то они друг друга особо не разбирают, какой тут, свет беречь надо, а вот звуки даже лучше слышат. – Я могу тебе показаться иным. – Решаюсь всё же высказаться, слишком уж его поза выжидающая. – И у меня сейчас проблемы с памятью, из-за всего… так что… Не знаю. Давлю на жалость, что ли, да и сам почему-то испытываю похожее к этому человеку. Не хочу рушить его иллюзии и… естественно, боюсь оказаться раскрытым, вдруг он побежит всем растрезвонит и всё на смарку. – Что с памятью? Это как? – Он скрещивает руки на груди и смотрит. – Он умер, да? Георгий? Он не выжил… Он не вернулся. Ага. Значит с мной был кто-то очень важный для него. – Мать так надеялась, увидев тебя, что он вернётся домой. Брат похоже его. – А ты один живой как будто. – Не только, – начинаю оправдываться – просто многие в клинике, их приводят в норму, после шока. Родным об этом не говорят, вернее не всем, но Георгий да, умер. А зачем ему врать, по крайней мере в этом…? – Как это произошло? – В самом начале, в газовом облаке. Он неверующе смотрит, выглядит даже бледнее обычных тут людей, как полотно, губы сжаты, брови сведены, чересчур много боли в эмоциях на одного человека, ну неудивительно после таких новостей. Начинает нервно ходить взад перед, растаскивая грязь вокруг, берётся за волосы и что-то под нос себе бормочет. – Как… Как это вообще, что там было? Неужели все так, как ты сказал…? – Да, все так, а о подробностях того, что там было, я бы предпочел сейчас не вспоминать, если мне, конечно, это можно сделать? Как-то знаешь, не особо приятно вспоминать то, что и так практически разрушило всю мою жизнь. – Пытаюсь перекрыть его эмоции своими, чтобы хоть как-то выйти из ситуации. – Прости. – Происходит незамедлительная реакция и он… начинает опадать на пол и тихо всхлипывать, ну этого мне ещё не хватало. – Я просто, черт, все так надеялись на эту вылазку, и Георгий ушёл, сказав, что обязательно за нами вернётся и не будет больше этой тупой темноты… Я сажусь рядом, как-то неловко опускаю ему руку на плечо и легонько похлопываю, по типу: «Ну-ну-ну, держись, да, понимаю, твой мир сегодня разрушился и лишился последней надежды на другую жизнь, ещё и брат помер… Но ты не унывай, ну-ну-ну.» – Неужели это всё? Теперь все закончилось… Не может этого быть, ты же сам говорил, что Элла врёт, и что ты докажешь это. – продолжает гнушаться, всё зарываясь пальцами в волосы. – А все те выходы, а союз с роткаманнами? Так, так… А это уже поинтереснее. – Кстати об этом… Как я выбрался то — это один из роткаманнов мне помог. – Я говорю тише, и стараюсь особо не смотреть на него – Они его посадили в тюрьму, возможно слухи проползли? И я думаю, если и есть шанс, то он в этом роткаманне. Кстати, они такие же люди, как и все. Тут он одергивается и бросает на меня нечитаемый взгляд, надо меньше болтать, блин. – Удивительно, как сильно поменяла в тебе эта поездка, что ты их ещё и людьми начал называть. – Это поездка все и всех изменила. Не только меня. Можешь считать, что я теперь другой человек. Он ухмыляется, тянется к одной из ваз с сухоцветами в комнате, и просунув руку внутрь достает фляжку, тут же откупоривает и заливает содержимое в себя. – Ещё не успел приложится? – шмыгая носом, передает мне. Вот это поворот. Вот как. – И что тот роткаманн, он правда здесь? – Да. И если ты поможешь ему сбежать, он даст наводку, слышал, что есть средняя полоса, где возможна жизнь, если мы придём туда с ним, то сможем остаться. Всё закончится. Пизжу и не краснею, главное – вытащить Антоху, а там разберёмся, уж слишком я не доверяю этой Элле, а в одиночку вытащить друга я точно не смогу. Этот пацан с шрамом очень вовремя нарисовался. – Ты сможешь его вытащить, есть какие-то способы, подкупы, ребята, способные это сделать? – Заключаю я. – Ну, через Наталью, естественно, если только, но ты уверен, что готов к ней обращаться? – Беспокойно проговаривает. – Да, конечно, кого надо подцепляй. – И прям на вашу тюрьму можно напасть? И ты согласен с ней договорится, ты же знаешь, Нат берет особую плату, и… – Разберемся. – перебиваю его тут же, и он теряется, все эти сопли-слюни надоели. Все здесь уже надоело. – А как же остальные люди? Мы их с собой возьмем? – Да. – Нет. – Нужно главное достать роткаманна и там все решим. – Мне нужен Антон и все подождёт. – Ты и правда изменился. Стал спокойнее, что ли, и пофигистичнее. Я, наконец, делаю глоток из фляги, ошпаряя свое горло ядерно-горячей жидкостью. Морщусь, и лишь ухмыляюсь пацану с шрамом. – И как тут ваши дела обстояли в моё отсутствие? – Начинаю рыть хоть какую-то информацию о жизни людей в этом диком мире. Он рассказывает, что деды и бабушки ещё жили при свете, и по их рассказам – это было лучшее время. Они ведали им истории о солнце, о теплом песке, о растениях и фруктах, что есть другие цвета, помимо черного… Всё это стало навязчивой идей для всех, для некоторых это место – родина. Они не видят ничего, кроме своего дома, темноты и безразличия. Большинство хотят вывести своих детей в лучшее место, но как оказалось, его нет? Он вскользь упоминает о, видимо, нашем общем друге, как я понял, он ушёл, а потом вернулся, чтобы поведать, что всё возможно, что лучше при вечном свете жить, чем как сейчас. Беглецы всегда здесь были, но это одиночки, большим роем не прорваться никуда, плюс ещё с детьми или стариками, и задача Наганна и этого Белого шрама была именно в массовом переселение. Альтруисты, надо же. Мы приканчиваем фляжку, и меня максимально ведет, алкоголь был 70%, кажется, не меньше. Белый шрам кажется более трезвым, чем я, в определенный момент мы слышим, открывание двери, и я не нахожу ничего лучше, чем просто смотреть на входящего. – Ты всё ещё не спишь? –Уведомляется бледный, раскрыв на роспашь дверь в мою комнату. Повернув голову, я понимаю, что мой новый приятель уже ускользнул в окно, не зря он сюда таким путем пролез, видимо никто не должен знать о его приходе. – Ложусь, Ларс, спокойной ночи. – Бормочу, что есть силы и тут же затаскиваю свою тушу на кровать. Бледный уходит и я, закрыв глаза, думаю, что теперь могу спокойно поспать. Сегодня я сделал много, и день, наконец, прожит не зря, путей к Антону стало больше, и зияющая пропасть внутри меня наполненная бесконечным РНУСом стала чуууууть-чуть меньше.