(Вы)растай во мне

«А Боги смеялись все утро и вечер —

Смешила их фраза: «случайная встреча»

      Кажется, у ожидания всегда был привкус седой пыли и недозрелого лимона. Кислота расцветала в полости рта, сковывала рецепторы, а следом и всё тело, заставляя бездумно пялится в поразительно чистое окно, плавящееся от косых лучей насмешливого солнца. Этот раскалённый диск издевался над задыхающейся Италией, беззвучно смеялся, заставляя воздух мягко вибрировать и мерцать от жара. Работающий кондиционер не спасал и только давил на голову едва различимым монотонным гулом, почти на грани слышимости, но всё ещё слишком громко, чтобы не заметить. Дамиано успел заскучать по их вилле, где кондиционеры работали на порядок громче, но можно было щеголять почти голышом и попеременно палить друг в друга из водных пистолетов. Единственный случай, когда выстрел приравнивался к спасению жизни. Но они собрались в до избытка уютной комнате, обставленной явно со вкусом, но по меркам дизайнерских журналов, где настоящим уютом даже и не пахло. Только освежитель воздуха с нотками сандала и тонкой прослойкой средства для уборки, которым тут всё и отполировали до рези в глазах. Ужасно хотелось сместить стулья хоть на несколько сантиметров в сторону или даже опрокинуть, разбить чудесную композицию из фруктов в вазе на журнальном столике или заполнить помещение сизым сигаретным дымом. За их спинами у стены прятали пустоту музыкальные инструменты, выступающие исключительно в роли декора, как картины или цветочные горшки. Может, их оставили здесь для атмосферных фотографий с гостями или для создания нужного настроя, отдающего мягким касанием живой музыки. Но расстроенные гитары, забытая барабанная установка и лишенный голоса синтезатор довлели позади мрачными немыми призраками. А распланированный до мелочей, выверенный уют с ароматом сандала его раздражал. Как очевидно и Томаса, нервно пинающего ножку столика. Дамиано ему не мешал, очень надеясь, что очередной удар немного сдвинет вышеупомянутую мебель. Куда-то в сторону беспорядка.       Но стол героически терпел удары и стоял на своём. Маленькая уютная обитель зла... Беспорядок придал бы комнате хоть малую долю реалистичности, рассеяв этот удушливый глянцевый лоск.       Итан был не менее неподвижен, чем упрямая мебель, и прилип к стене в двух шагах от двери, не отрываясь от экрана телефона. Возможно, испытывал желание сбежать. Куда-то подальше от тихо шипящего кондиционера и брошенных на произвол ударных. Давид помнит, как едва войдя в комнату, их милый интроверт поспешно шагнул к установке, видимо, желая привычно за ней спрятаться от всего остального мира. Передумал. Будто споткнулся на ровном месте и ретировался к стене, отгородившись мобильным. Самым подвижным элементом в комнате последние сорок минут была Виктория, которая регулярно меняла местоположение с самым невозмутимым видом. По ней уже часы сверять можно... Четыре. Три. Два. Один. С опозданием на полторы секунды, блондинка встала с дивана и отошла к окну, ступив на залитый солнцем уголок.       Дамиано насмешливо фыркнул. Прозвучало отчего-то громче необходимого, почти взрыв водородной бомбы на фоне уже привычного надоедливого жужжания кондиционера. Вик обернулась так резко, что могла бы свернуть шею. Но смотрела так, будто очень хотела свернуть шею именно ему.       — Даже не начинай, Дамиано.       — Я же молчал.       — И очень громко думал, — отбилась она.       Захотелось ответить в том же духе, но сразу два действия отвлекли его внимание. Во-первых: Вик нервно заламывала пальцы и потирала кольца, просто не знала куда девать свои руки и себя саму. Ей в этой декоративной камере пыток тоже не шибко уютно. Во-вторых: Томас незаметно пнул уже не стол, а его ногу и, дабы вокалист не воспринял это как случайность, повторил манёвр. На их собственной азбуке Морзе это могло значить лишь одно:       «Захлопнись. Прямо сейчас».       Короткое пересечение взглядов и Томас снова залипает на вылизанную до скрипа поверхность стола, методично пиная терпеливую мебель, а Дамиано выдохнул через нос и проглотил все непрошенные искромётные реплики. Не к месту это всё, несвоевременно, ему бы умнее быть — старше, как никак, — успокоить её, отвлечь. А он только делал вид, что медитирует, утонув в широком бежевом кресле, и наблюдал за всеми, будто за подопытными зверушками. Прошелся рукой по волосам, зачесывая назад отросшие пряди да покорно опустил голову, тем самым сворачивая обрывочный разговор, ведущий лишь к пустым словесным дуэлям, где одни проигравшие. Вик снова отвернулась к окну, впитывая взглядом танцующую за окном солнечную пыль и робкую дрожь зелёных листьев, прячущих кроны деревьев. Ухоженный сад был такой же тщательно продуманной декорацией, как брошенные музыкальные инструменты, и всё же сохранил ростки жизни и собственный голос, угадывающийся в неразборчивом шепоте листвы. Когда Итан отделился от стены и вышел из комнаты, замаскировав побег желанием выкурить сигарету, Дамиано пришел к выводу, что споры ленивого ветра с кружевом тонких ветвей приятнее слуху, чем монотонное шипение осточертевшего кондиционера, и отправился следом, используя ту же отмазку. По пути, как будто случайно задел коленом стол, сдвигая его набекрень и демонстративно выругался, пряча довольную улыбку.       В узких коридорах везде горел мягкий свет, мёдом стекающий по стенам, а обилие тёмного дерева и дизайнерских мелочей действовало прямо противоположно ожидаемому, вызывая резкое отторжение. Он терпеть не мог искусственный уют в картонных домах, созданных по всем канонам журнальных статей. С нескрываемым облегчением ступил на балкон и поспешно закрыл дверь, не желая впускать тот поддельный мир в летний сад, запирая внутри все досаждающие звуки и запахи. Нервозность, томление, необходимость ждать и наблюдать, как солнце плавит кристально чистое стекло — всё там, за прозрачной дверцей и хлипким замком, вне досягаемости и его интересов.       Им полагалось опоздать согласно стереотипам о итальянцах, незнакомых, а порой и яро враждующих с пунктуальностью. Но Вик бодро и с ноги дробила уже не первое довлеющее общественное мнение и вытолкала парней с виллы в Гарласко, пожалуй, на час раньше необходимого. Елозила, поправляла волосы, сидя в машине, и бесчисленное количество раз заглядывала в зеркало заднего вида, проверяя макияж. Нервничала, как перед первым свиданием, транслируя собственную тревожность на окружающих в смертельных дозах. Выданный им в аренду домик часто снимали на несколько часов. Исключительно в качестве уже отретушированного фона для фотосессий, интервью или негласных деловых встреч. Тот находился почти на окраине Милана, достаточно далеко от его трепещущего сердца и говорливых улиц, где постоянно звучат разные диалекты одного и того же певучего языка. В самый раз, чтобы насладиться иллюзией тишины, запахом летних снов и согретых солнцем апельсинов. И раскуренной сигареты Итана, спрятавшегося от жары в укромном тёмном уголке, где он легко сливался с мягкой тенью за счёт чёрной рубашки и тёмных затёртых джинсов.       — Мимикрируешь? — спросил только ради проформы, оставаясь на залитой солнцем площадке и спрятав руки в карманах. Итан вынырнул из топи соцсетей, обвёл его подозрительным взглядом и тихо хмыкнул.       — Коротаю время в более спокойной обстановке. Сигарету?       — Нет, спасибо, побалую себя пассивным курением.       Дамиано отрицательно повёл головой, отметая заодно и случайную мысль так же спрятаться от происходящего в телефоне, за ворохом назойливых уведомлений и лавиной чужих сообщений, сбивающих с ног волной фанатской любви. Некоторые наверняка даже оставят теплый след в груди, как эфемерное касание крохотной ладони. Но он только кусает щёку изнутри, качается с пятки на носок в досадном нетерпении — хочет поскорее покончить со всем этим, — и шарит глазами по пространству, снова и снова возвращаясь к изумрудным волнам дрожащей листвы. Для спокойствия ему ужасно не хватало чего-то иного, ещё неизвестного, но пробирающегося в голову с вкрадчивым шепотом листьев и тихим пением ветра. Как если бы весь мир знал о том, чего не достаёт растревоженной душе, кроме него самого. Итан смотрел так, словно тоже был посвящен в эту тайну, различил слова в сплетении окружающих звуков. Он всегда смотрел вдумчиво, цепко, тёмными глазами древнего мудреца, притворившегося ребёнком; прятал свою осведомлённость за нелепыми прическами, безумными выходками или за сомкнутыми губами. Не говорил больше нужного и не спрашивал лишнего, чтобы никто чужой не раскрыл его тайну. Обычно не спрашивал, но сегодня, должно быть, не совсем обычный день. Могла ли Вселенная вереницей ничего не значащих мелочей намекать о грядущем, тихо предупреждать, что впереди обрыв? Ступай осторожно, слепец несчастный, ещё шаг и пропасть!       — Мне показалось или ты на неё злишься?       Пояснений не требовалось, оба и без того понимали о ком речь.       — Разве не имею оснований? — Дамиано вопросительно вскинул брови, бросая на ударника тяжелый взгляд. — Это мне Вик втолковывала с особым упорством, что мы — группа. Единый механизм, а не набор отдельных деталей, где я самая важная составляющая.       — Были причины, — справедливо отметил Итан, не имеющий привычки упускать детали из виду, и выпустил вверх фигурные кольца горького дыма. Пеплом усеивал вазон с каким-то тонким деревцем, фиг пойми живым ли... Всё вокруг них, как чёртовы одноразовые декорации. — Ты часто тянул всех за собой не спросив.       Тоже очевидная истина от которой ему не отвертеться. Самым памятным был случай с незапланированным выступлением на чьем-то дне рождения в сомнительном караоке-баре с набором продиктованных заказчиком каверов. Тогда творческие порывы кромсала острая потребность в незначительных материалах: шнуры, струны, медиаторы... Не говоря уже о наивной мечте Итана сменить почтенный кахон на ударную установку. Сто и один пустяк, на которые уже не получалось наскрести мелочи в дырявых карманах, а обратиться к родным, убедив их в собственной несостоятельности и абсолютной беспомощности, как-то не комильфо. И он скоропалительно согласился на озвученные условия, видя лишь возможность подзаработать и решить хоть часть возникших проблем. Согласился от лица всей группы, не удосужившись даже поставить остальных в известность. Знал, что Вик пеной изойдёт, но не согласится на такую халтуру даже под угрозой неизбежной смерти. Она умела уступать, но имидж группы был свят и неприкосновенен, а значит абы что они не поют и от их собственного стиля исполнения не отступают, табу. Вот только её упрямством не расплатишься за расходники или арендованную репточку в захудалом здании, не самая ходовая валюта на рынке... Давид рассказал о состоявшейся сделке уже когда на их банковский счёт зашла кругленькая сумма, радуя взгляд не только парой нулей, но и наличием цифр перед ними. Гнев Виктории был сравним только с ядерным взрывом, особенно после того, как ей вручили список желаемых треков, совершенно не вписывающихся в их стиль и образ. Хотя самым явным промахом были не выбивающиеся из репертуара песни, а абсолютное неуважение к другим участникам группы. Он этой выходкой не гордился, но временное решение финансовых проблем успокоило надоедливую совесть. А Вик успокоило только время и право безнаказанно тыкать фронтмена носом в им же созданную лужу по десятку раз на дню, как шкодливого кота. В стоимость полного искупления входила так же готовка ужинов на всю шайку в течении следующего месяца (требование Томаса), обязательное присутствие на лекциях на тему «Почему Дамиано Давид эгоистичный козёл и как с этим бороться?» (ежедневные занятия проводит синьорина Де Анджелис в любое время и в любом месте) и наличие искреннего сожаления в купе с капучино. Последнее запросил Итан и лишь дважды отправил в кофейню за углом, что было весьма великодушно с его стороны. Впрочем, и остальные карательные меры строго выполнялись лишь на первых порах и были небрежно забыты, когда эмоции схлынули. И так в их творческом кружке с претензией на рок-группу появилось единственное нерушимое правило — принимать решения коллективно. Всегда. Разве Вик не заработала свою штрафную карточку?       Дамиано выдохнул, прошелся языком по сухим губам и тоже ступил в тень, прячась от несколько постыдных воспоминаний и косых солнечных лучей. По его ощущениям вот-вот должен был задымиться пиджак. Громко усмехнулся, не сдержав ехидства:       — То бишь, сносить долгие воспитательные беседы — это только моя привилегия? Миленько.       — Обстоятельства у вас разные, Дам. Как и мотивы. А тебя что именно так злит, если по правде? Тот факт, что Виктория решила за всех и скрыла это? Или что это непременно Фейт Морган?       От брошенного Давидом взгляда ударник не подавился дымом и даже взгляд не отвёл, стойко снося невербальное нападение. Даже не шелохнулся, гадёныш! Только на выдохе пустил сизое облако ему в лицо в качестве контрудара. Вокалист раздраженно отмахнулся рукой.       — Ты меня к какой мысли сейчас склоняешь, сенсей на полставки?       — Тебе она никогда не нравилась.       Дамиано цокнул языком, потому что это даже отдалённо не звучало, как вопрос. Захотелось передразнить его картавое мягкое нравилась, отдающее нотками детсада. Нлавится-не-нлавится-кому-какая-лазница? Забыл на секунду, что Итан мало болтает, но много видит и редко делает неправильные выводы. Если Вик, поглощенная своей гитарой, своей религией и музыкой, могла упустить что-то из виду и не заметить, что он даже взглядом злосчастного постера избегает, то их проницательный барабанщик всё подмечал по умолчанию. Не комментировал, не заострял внимание и не лез без спросу в дебри чужих мыслей. Не нравится плакат и ладно, кому какое дело? Прежде — никакого! Но через считанные минуты в декоративный домик для поддельных людей заглянет та самая святая с настенного алтаря и его выдуманная аллергия на неё как-то некстати. Разговор с Томасом ненадолго внёс ясность в сумятицу мыслей, привёл к очевидному, давно знакомому Дамиано выводу — глупо судить книгу по обложке. Ещё глупее судить по обложке, которую он даже не видел воочию! Только приукрашенные очертания с экранов, журналов или афиш, только видимость и тщательно выстроенный образ. Нет смысла быть поспешным, предвзятым или враждебно настроенным. Он ничего не знал о реальном человеке, прячущимся под слоем грима и глянца. Но всё же смутное отторжение к Фейт засело очень глубоко в самом центре солнечного сплетения и настойчиво вышибало из него дух. Мешало мыслить рационально и оставаться объективным.       — Это не важно, — произнёс, как можно ровнее, напрасно надевая маску равнодушия. С Итаном такое не работает, он давно их всех насквозь видит и знает до самого нутра. Но потом понял, что притворяется не для друга, а лишь для себя, выстраивая зыбкую линию обороны из самообмана.       Барабанщик даёт ему короткую передышку, отвлекаясь на почти выкуренную сигарету. Ещё одна тяга и схоронил сиротливый окурок под мёртвым деревом, марая подушечки пальцев в чёрном грунте. Отряхнул руки, вытащил из заднего кармана джинсов телефон, проверяя сообщение от безликого собеседника с какого-то отдалённого уголка города-страны-мира, а вдавив кнопку блокировки, Торкио тихо проговорил, ни к кому конкретно не обращаясь:        — Подумай вот о чём... Она бы сделала подобное для каждого из нас. Притащи за руку в нашу самодеятельность любого человека, однажды подарившего тебе вдохновение или ставшего источником сил для борьбы с обществом, и Виктория его примет. Поворчит, поругается и непременно будет капать на мозг докучливыми напоминаниями, но препятствовать не станет, а изо всех сил поможет воплотить даже самую нелепую мечту о взаимодействии с кумиром.       — Я не собираюсь ей мешать.       — А помогать?       Дамиано глубоко вдохнул, уже не ощущая в воздухе сигаретной горечи. Только сдавливающее глотку тепло и терпкие нотки зелёной травы. Он может и имел основания злиться, но не имел никакого права отворачиваться от Вик. Только не из-за фантомных ощущений без логического обоснования, только не из-за непереносимости чужого взгляда. Это же полная бессмыслица! Но именно этим Давид и занимался всю последнюю неделю. Абсолютно безумную, ненормальную неделю, оставившую стойкое впечатление, что он двухмерный персонаж второсортной постановки. Обсуждение с Фейт Морган происходило в основном в электронном формате, через всё ту же добытую Лео почту, и как позже оказалось, послания им штампует её личная помощница — Ребекка. Несколько позднее она стала общаться с Вик и по телефону. Эти звонки всегда отчего-то забавляли Дамиано — короткие и торопливые, точно бедная тараторящая Ребекка пытается бежать впереди несущегося боинга, попутно набирает ещё три номера и при этом отвечает кому-то по электронной почте. К счастью, Де Анджелис тоже умела говорить со скоростью пулемётной очереди и они прекрасно друг друга понимали, не растрачивая секунды. А те, очевидно, стоили не дёшево в данном случае, поскольку телефонный разговор редко длился дольше двух минут. У бас-гитаристки настроение менялось с примерно той же частотой, чередуя бурный восторг с въедливой тревогой и болезненно-ярким возбуждением. Звонки или электронные письма всегда предвещали немедленную смену атмосферы в доме и последнее ему совсем не нравилось. Эти тошнотворные качели каждый день откалывали крупицы покоя, наслаиваясь на кипу прочих раздражителей, вроде помешавшейся на их личной жизни прессы. Весь мир будто сошел с ума, требуя продолжения шоу, зародившегося на Евровидение, выпрашивая больше, чем они сейчас могли дать. Слишком уж резкий скачок от узкого круга любящих поклонников до настойчивого обожания, льющегося бурным потоком со всех уголков мира. Он этого и хотел от жизни, они все хотели именно этого, но не факт, что были полностью готовы. Иногда казалось, что совсем не готовы. И Дамиано попытался спрятаться за стенами виллы, акклиматизироваться в привычной обстановке, окружив себя только близкими людьми и простыми вещами, понятными и привычными. А эти звонки, письма и условные договорённости вносили изрядную долю безумия в их маленькую крепость и не соответствовали понятию простого и привычного. И тогда он отрезал себя от происходящего, не вмешиваясь в надоевшее представление, что могло расцениваться, как бойкот. Возможно, так всё и выглядело для Виктории.       — Какие варианты? — выдохнул, наконец, надеясь выпустить с воздухом и то давящее на внутренности предчувствие скорого падения. — Красная ковровая дорожка и приветственные песнопения?       Итан ему улыбнулся и изящно отбросил длинные волосы за спину. Очень по-итановски. Чёртов позёр!       — Она должна быть с минуты на минуту, так что давай просто вернемся в дом. А там изобрази радушие или что-то вроде того. Для начала сойдёт.       — Что даже бросать в неё пальмовые ветви не придётся? — наигранно удивился Давид и поплёлся обратно в искусственный домик за чеканящим шаг ударником.       Комната встретила прохладным дыханием кондиционера и всё тем же непереносимым миксом запахов, от которых зачесался нос. Журнальный столик по-прежнему стоял несколько криво, приятно разбавляя эту идеалистическую картину выверенного порядка. И Вик теперь нашлась на диване под боком у Томаса. Они о чём-то сбивчиво переговаривались, не сразу обратив внимание на друзей. Басистка всё ещё не разнимала рук, сцепив пальцы до побеления, а Раджи одними губами что-то ей втолковывал, жестами придавая вес собственным словам.       — ...не стоит так думать, — донеслось до них ещё на входе. — Ты слишком остро реагируешь.       Она приоткрыла рот, чтобы ответить, но смолчала, обратив внимание на появление остальных участников группы. Голубые глаза ярко сверкнули раздражением, но она только упрямо поджала губы. Дамиано почувствовал на себе взгляд Итана, когда целенаправленно обошел диван и уселся по другую сторону от девушки. Привычно вытянул руку, чуть приобняв её, а ударник оккупировал удобное кресло. Вик прожигала взглядом его профиль, явно удивлённая столь резкой сменой настроения, но прочертив прямую линию между Итаном и невозмутимым вокалистом, быстро смекнула что к чему.       — Временное перемирие на благо всего мира, да? — припомнила его же слова почти шепотом.       — Неа, — резко ответил Дамиано и настойчиво разнял её пальцы, утешающе сжав влажную ладонь. — Мы же на одной стороне, Винсент.       С другой стороны громко улыбнулся Томас, покачав головой, а Вик рвано выдохнула с нескрываемым облегчением и наконец расслабилась, позволив себе немного ссутулится.       — Вы гляньте, и до поющего жирафа дошло!       Весёлая ремарка от Раджи окончательно разбавила загустевший воздух. Фронтмен склонился к Виктории и громко шепнул с видом коварного заговорщика:       — Пни его, пожалуйста, я не дотягиваюсь.       Взрыв хохота теперь коснулся всех и Вик наконец-то улыбалась, доверчиво устроив голову на его предплечье. Дамиано мягко растирал её занемевшие, стёртые о струны пальцы и понимал, что ради этого стоит наступить себе на глотку. Ради этой странной, спаянной нотами и рок-мотивами семьи, которую ему повезло найти не растрачивая десятки лет жизни на друзей с оговоркой и искусственное родство с теми, кто тебя не понимает и не принимает. Он просто выдумал себе непереносимость выдуманной святой. А то скребущее, назойливое чувство, омывающее сердце солёной волной... Оно не навсегда, пройдёт само собой.       Когда в их разговор вплёлся звук чужих шагов от недавнего дискомфорта не осталось и следа. Прежнее молчание смылось обсуждением утренних репетиций, последними приготовлениями к выпуску мерча и понятными только этим четверым шутками. Вик отвлеклась от собственных переживаний и снова рисковала затмить солнце собственной эмоциональностью и живым огнём, но не давила, а зажигала в сердцах те же отчаянные стремления. Итан первый различил звонкий цокот каблуков по паркету и жестом привлёк внимание остальных. Дамиано разочарованно поджал губы, потому что Вик тут же напряглась и выпрямилась до хруста в спине, а тишина обрушилась на голову тяжёлым плотным облаком. Барабанщик тихо сказал ей что-то успокаивающее, чуть склонившись к столу, но едва ли она его услышала, прикипев нетерпеливым взглядом к двери, как к последней преграде между мечтой и явью. Дамиано неожиданно для себя взмолился, ни к кому конкретно не обращаясь и в тоже время затрагивая в мыслях каждое знакомое ему божество. Даже эту святую, что приближалась к ним по тёмным картонным коридорам, пропитываясь атмосферой искусственного уюта.       «Умоляю, только не разочаруй её! Будь хоть в половину достойной её любви и слепой веры, заслужи хоть часть доверенных твоему изображению секретов. Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста...»       Звук открывшейся двери оборвал его горячую мольбу и с мягким потоком летнего тепла в комнате появилась та самая Фейт Морган, на секунду застывшая, чтобы обвести их компанию быстрым взглядом. В уголках губ затаился намёк на улыбку и она подступилась ближе, а следом в комнату шагнула русоволосая девушка с опрятным хвостиком на затылке, сжимающая тонкими руками папку для бумаг. Наверняка, та самая Ребекка. Суетливая, торопящаяся куда-то Ребекка, существующая в его сознании лишь как голос из телефонной трубки, прошлась по комнате скептичным взором и теперь мялась у двери, не осмеливаясь подойти.       У Фейт таких проблем не возникало. Она влилась в их узкий круг, улыбаясь одними глазами, и двигалась с очень броским изяществом, невольно присваивая себе всё внимание. Виктория, кажется, даже перестала дышать, потеряв связь с реальностью, Томас дотронулся до её локтя, мягко выталкивая из транса и они почти синхронно поднялись на ноги.       — Простите, если заставила ждать!       Она вносила, что-то новое в выверенный порядок ретушированной комнаты и скорбное молчание музыкальных инструментов за спиной, что-то чужое и далёкое, угадывающееся в оттенке акцента между слогов. В её голосе Дамиано различил музыку незнакомых дней, росчерки сплетения сотен дорог и вкус тёмного неба, покинутого и солнцем и луной. Осознал, что она сама по себе персонаж иного содержания и природы, почти другая вселенная, по определению далёкая.       Немой восторг Де Анджелис ощущался не менее явно, чем лучи радиации дозиметром, и бил на поражение. Очевидно, Фейт это тоже чувствовала и сконцентрировалась на ней, вычленив взглядом из представшего квартета. В белом платье-рубашке и с одним лишь кожаным ремешком в качестве украшения она выглядела обычной, почти земной. Почти. Потому что в остальном могла сойти за олицетворение недостижимого совершенства. Дамиано едва мог сносить комнату, похожую на картинку из журнала, но теперь был вынужден с улыбкой пожать холодную руку девушки-ожившей-глянцевой-обложки. Выдавил приветствие и смотрел куда-то поверх её головы, избегая мерцающих глаз из чистого обсидиана... Всё в ней было показательно безупречным: от неброского макияжа до простой причёски без единого выбившегося волоска; и это чертовски нервировало, выдавливая из него всё видимое дружелюбие. После формального знакомства и обмена короткими рукопожатиями, они снова сели и Фейт заняла единственное пустующее кресло напротив Итана, перебросив за плечо длинные чёрные волосы. Её миниатюрная помощница ненавязчиво образовалась за спинкой кресла, держа перед собой синюю папку, как щит.       — С моей помощницей вы уже знакомы, — она коротко оглянулась на Ребекку и та с вежливой улыбкой махнула рукой всем и никому в отдельности. Виктория смогла отвлечься от своей иконы только на секунду, не больше, ответив с необходимой вежливостью, но потом всё её внимание снова поглотила актриса.       — Мы очень рады наконец-то познакомится лично, — выпалила с горящими глазами и обжигающей искренностью. Итан тихо усмехнулся, потому что кажется все в комнате понимали, что её «мы» сейчас больше походит на «я». Не исключено, что бас-гитаристка и вовсе забыла о присутствии остальных в комнате, полностью сосредоточенная на одном-единственном персонаже в данной мизансцене. Тем не менее, Торкио убедительно закивал в подтверждение, Томас тихо вторил подруге, а Дамиано сдержанно улыбнулся. Конечно, они все очень рады. Безудержно. Вокалист настырно выискивал в ней хоть один недостаток, отпечаток небрежности, как доказательство, что Фейт живой человек и медленно выходил из себя, потому что не находил ни малейшего изъяна. Перед ним сидела чёртова безгрешная святая, подумать только!       — Рискну признаться, что это взаимно. И пользуясь случаем, хочу поздравить с отгремевшей победой, впечатляющий результат! — она отметила это так просто, мягко и ненавязчиво, что хотелось верить безоговорочно, не ставя под сомнение искренность этих слов.       И всё, Викторию можно было откачивать... Девушка громко втянула воздух через рот, чуть покраснела и растеряла все слова, что для неё действительно редкость. У Вик на всё и всегда имелся ответ, но только не на комплимент от кумира буйно цветущей юности, искрящейся в памяти малыми победами и рвущими душу провалами. Что-то подобное она рисовала в своих смелых мечтах о славе где-то пять лет назад, там среди любящих её фанатов и череды успешных концертов, находилось место для будто случайной встречи с Фейт. Для короткого разговора, откровенности, похвалы и радости. Разговор, который хоть на треть стал её реальностью... Смелая, неудержимая Вик вдруг ощутила себя той девочкой-подростком, воюющей с миром за право заниматься музыкой, а не поиском себя в престижных, но иссушающих душу профессиях. Не одной из победителей отгремевшего Евровидения, а запутавшимся ребёнком, что прятался от реалий жизни в своей комнате и обещал настенному постеру, что не отступит. Она сдержала данное ей слово... И сознание затянул такой плотный дым чистой эйфории, что страшно было лишиться чувств. Дамиано чуть выдвинулся вперёд, упираясь локтями в колени, и заговорил, спасая от неловкой паузы, тем самым позволив девушке отдышаться:       — Мы и сами под впечатлением от всего произошедшего, спасибо! Впрочем, шанс работать с тобой потряс не многим меньше, это... Было очень уж неожиданно.       И ведь не приврал, вспоминая, с каким сомнением слушал исповедь подруги в лучах заходящего солнца и как на утро воспринял случившееся за сновидение. Дурацкое, затянувшееся сновидение, теперь влившееся в его жизнь шумной молочной рекой оттенка её платья. Раджи оценил шутку и тут же расплылся в довольной улыбке, бросая на Вик многозначительный взгляд.       — О да! Как снег на голову в конце мая, правда, Виктория?       Ещё не пришедшая в себя бас-гитаристка только кивнула, сверкнув ярко-голубыми глазами. Очевидно, выдавать им лещей в присутствии синьорины Морган она не могла, даже если очень хотела. А причина всех её волнений как-то очень ласково улыбалась, попеременно касаясь взглядом каждого участника группы и смотрела с безобидным снисхождением, точно знала о них всё и даже больше. Насквозь прошивала одним своим присутствием, неизменно оказывая воздействие на чужие души. Просто по-разному, субъективно, напоминая цветок плюмерии в богатом аромате которого каждый выделит свою особую ноту. Давид не без облегчения заметил неровность под слоем матовой помады — след заживающей ранки, которую не удалось до конца скрыть. Крохотный изъян за который он зацепился с необъяснимой радостью, ведь что-то живое, настоящее таки кроется за филигранно вырезанной маской. И значит руки у неё в разгар пылающего лета холодные не оттого, что неживая.       — Мне показалось, что это будет интересно. И полезно, — Фейт расслабленно дёрнула плечом, чуть сощурилась в мнимой задумчивости, а потом тихо, как будто смущённо предложила: — К примеру, было бы не плохо вам появится на Таймс-сквер в качестве кричаще заметного билборда, как думаете?       Теперь молчание заглотило не только Викторию, а всю группу. Слишком резкий скачок от обмена любезностями и нарисованными улыбками до такого рода идей... Смелых настолько, что сердце сбивалось с привычного ритма. Дамиано покосился на Томаса, невольно вспоминая его слова, очевидно, пророческие: как-то слишком сладко, прямо зубы сводит. Но бросить такое заявление в лицо этой очаровательной благодетельницы было бы слишком грубо и попросту безосновательно.       — А это реально? — подала голос Вик, растерянная сверх меры. — Я имею ввиду...       Фейт ловко пришла на выручку, без труда подхватывая её слова:       — В моей ли это компетенции? — она с намёком изогнула бровь и дождавшись утвердительного кивка от Де Анджелис, тут же отрезала без сомнения: — Нет. Но у меня много полезных знакомств и несколько очень полезных должников...       Слишком сладко. Её слова сахаром на языке тают... А в повадках Фейт вокалисту отчего-то чудилась лисья хитрость и изворотливость, что не слишком способствовало зарождению доверия. Но он также знал, что есть сотни исполнителей, выгрызающих себе право занять, как можно более заметную арку на рекламной площадке в самом сердце Нью Йорка. Они выстраивались в воображаемые очереди и были готовы драться за возможность привлечь как можно больше внимания к собственному творчеству, выделится из стаи пока малоизвестных артистов за счёт самой броской рекламы. Måneskin перемалывала на всех радиостанциях и цифровых волнах Европа, а Штаты лишь любопытно приглядывались с растущей настороженностью к разошедшейся на волне всепожирающего хайпа новинке. Американский музыкальный рынок был до того тесен и наводнён разными жанрами, что места для нового веяния не существовало, и проще казалось задохнуться, чем быть услышанным в Новом свете. Интерес потребителя менялся несколько раз в день, с той же частотой зажигались и новые звёзды на сцене, отвоёвывая сердца слушателей у счастливчиков вчерашнего дня. А они, ещё не истратив запал и остатки юношеского максимализма, хотели безоговорочно покорить и Европу, и Америку, и даже самые отдалённые уголки мира, где о них прежде не слышали. Шестое чувство подсказывало, что Фейт об этом прекрасно знает и бережно играет на нужных струнах, выстраивая свою собственную композицию.       — Таймс-сквер? — глупо переспросил Томас, всё ещё переваривая и беспомощно оглядываясь на остальных.       — Для начала... — вкрадчиво произнесла актриса, будто вбивая последний гвоздь в крышку гроба.       Потому что теперь безоговорочно заинтересованы были все. Она купила их с потрохами и оптом одной лишь фразой. Дамиано запоздало осознал, что это даже не деловая встреча или неформальные переговоры, как казалось вначале. Нет, Фейт их просто приручала, начиная прикармливать прямо с рук. Медленно и умело, осторожно подбирая ключи и пароли.       Итан первым пришел в себя и тщательно выбирая слова, спросил, смущённый весьма посредственным английским, ограничивающим его в разговоре:       — А с нашей стороны выступления, верно? Какого рода мероприятия?       — Фестивали, — Фейт подбодрила его улыбкой, и подстроилась под ударника, заговорив в несколько ином темпе, чётко выводя слова и подбирая упрощённые конструкции речи. Её акцент почти растворился в демонстративно чистом произношении. — Ряд благотворительных музыкальных мероприятий в самых разных уголках мира. Италия в списке среди прочих.       — Рим? — осторожно уточнил Томас, также несколько скованный языковым барьером.       — Милан.       — Для начала? — подхватил гитарист, изобразив её многообещающий тон. Фейт звонко рассмеялась и только повела плечами в ответ, оставив ненавязчивый намёк на загадку.       — Я правильно поняла, — голос Виктории варьировался где-то между щенячьим восторгом и непреоборимым удивлением. — Фестивали под твоим руководством? Что-то вроде личного проекта?       — Это пока секрет, не выдавайте меня, — невинно произнесла эта лиса и обернулась на Ребекку, принимая из рук помощницы увесистую синюю папку. — Здесь места, даты и базовая планировка фестивалей в этом году, список именитых участников, привлечённых фондов, плюс немного поверхностной бухгалтерии. Так же обязательства, которые я готова на себя взять взамен участия в моем проекте. А именно продвижение в США, несколько фильмов в стадии разработки, которые можно разбавить громким саундтреком от Måneskin, фотосессии и коллаборации, которые будет не трудно устроить, и ещё пара незначительных мелочей.       Наблюдая, как папка кочует в руки Де Анджелис, Дамиано не удержался от саркастичного комментария:       — Мелочей по типу Таймс-сквер?       — В точку, — Фейт не повелась и только важно кивнула. Он мог бы полсотни поставить на то, что их растерянность приносит ей удовольствие!       Мелочь! С ума можно сойти.       Ядом исходил в основном оттого, что уже повёлся. Проглотил каждое слово и был готов просить добавки, даже если она потчевала их второсортной словесной лапшей быстрого приготовления. Ещё вчера, не имея конкретного очертания для совместной работы с Морган, он мог отказаться без сожалений и даже с некоторым облегчением, а теперь так ярко и живо представил возможное будущее, что даже тлеющее в грудине недоверие к этой девице не казалось достаточным аргументом для бесповоротного отказа. Знал, что они всё вышеперечисленное могут получить сами, без подачек, приложив вдоволь усилий и проявив терпение, но... У них прежде ни разу не было шанса пойти коротким, лёгким путём, так может пора? Обведя взглядом остальных, Давид только убедился в своём мнении, что Фейт их приобрела без долгих торгов и уговоров одним махом. И изрядно завидовал её помощнице, нисколько не затронутой происходящим. Ребекка иногда поглядывала на изящные наручные часы, проверяла телефон и оставалась подле своего работодателя, точно привязанная собачонка. Спокойная и хладнокровная, покуда их группа выглядела сборищем слегка оглушенных потеряшек, а Фейт и вовсе тихо довольствовалась их реакцией.       — Мы рассмотрим это, — выпалил прежде, чем опьяневшая от радости Вик сдала всех в бессрочное рабство — судя по её чуть плывущему взгляду, она бы и на это согласилась. С улыбкой и с блеском в глазах. Ещё бы и поблагодарила за возможность услужить...       Фейт не возражала и великодушно выдала им тайм-аут, сведя разговор к некоему обоюдному интервью. Расспрашивала о привыкании к новому витку популярности, о поездке в Роттердам, посочувствовала, когда узнала, что их знакомство с городом ограничилось отелем и ареной Ahoy. И взамен поделилась опытом сьёмок в дождливом Роттердаме, заполнив их пробелы несколькими занимательными историями, ощущениями и воспоминаниями с привкусом туманных рассветов. Следом разговор будто сам собой вильнул в сторону музыки, затягивая всех без исключения. Речь зашла о музыке без ограничений в жанре или временном отрезке. Они говорили о разных музыкантах, разных песнях, затрагивали сакральный смысл, спрятанный в веренице нот и укрытый словами. Обсуждали трансляцию чувств и ценностей через искусство, сходясь во мнении, что даже о гадких, омерзительных вещах нужно говорить. Громко, настырно, вызывая отторжение и заставляя осознать, как иногда губительно молчание. Так Виктория узнала, что её кумир ярый меломан, попеременно влюблённый в каждый жанр или стиль, не отдающий предпочтения чему-то одному и не имеющий абсолютных любимчиков, кроме возможно, Майкла Джексона. Фейт пояснила это так:        — Музыка — это всегда разные чувства, разный опыт и порой даже откровение. Каждый жанр несёт в себе что-то исключительное, к примеру, рок видится мне самым простым способом выпустить гнев и боль, никого при этом не убив. Но я не хочу ограничиваться чем-то одним, если могу попробовать всё. Я хочу всё.       Любопытство сорвало с уст Вик новые вопросы, которые позже смутили её саму, заставив задуматься, а не показалась ли она глупой, навязчивой или нетактичной.       — А из нашего скромного репертуара есть любимые треки или вроде того?       Дамиано усмехнулся, наблюдая за её въедливым интересом, но подшучивать не стал. Видел, что у басистки и без того каша в голове, а в довесок несколько тысяч вопросов, которые в большинстве своём останутся без ответа. Не ясно, ощущала ли Фейт этот терпкий шлейф обожания, дымкой стелившейся в комнате, или просто находила блондинку наиболее интересной собеседницей, но он был по-своему благодарен ей за усиленное внимание непосредственно к Виктории.       — Да, пожалуй, есть, только не уверена, что могу правильно выговорить название этой песни. В лирике речь шла о страхе темноты. Меня покорила мелодия и ритмы, а следом и смысл.       — О, это и мой любимый текст! — произнёс Итан, улыбаясь ей.       — La Paura Del Buio, — тихо добавил Дамиано, нисколько не уязвлённый неуверенностью в названии.       Куда больше его сбил с толку выбор композиции. Среди раскрученных треков, льющихся в уши из каждого утюга и не только, когда кажется, что уже все даже не желая того слышали их вариацию бессмертной «Beggin», а интернет взорвался смелыми отрывками из текста «I Wanna Be Your Slave», Фейт Морган выбирала далеко не столь популярную песню на чуждом ей языке. Болезненную, с надрывом, с затаённым криком, ради которого он однажды душу из груди рвал и марал ею тетрадные листы. О выворачивающих нутро взаимоотношениях с музыкой и искусством. О страхах и непрерывной борьбе в которой ты обязан однажды проиграть. Просто потому, что устанешь, а не потому что слаб. Но не сегодня, сегодня ещё можешь победить... Её выбор совсем не вязался с надоедливой фальсифицированной безупречностью созданного образа и несмываемой нежной улыбкой, вызывал диссонанс и новые вопросы. Заставлял мимо воли присматриваться с растущим интересом, угадывая, что кроется за фарфоровой кожей помимо сети вен и артерий.       Фейт решила проститься с ними до того, как разговор иссохнет сам собой, а новые темы придётся высасывать из пальца. Поднялась с кресла, прежде разгладив подол молочно-белого платья от несуществующих складок, и всё так же подкупала искренностью, убеждая насколько приятным было знакомство, не травя ядом извечной фальши. Коротко обняла Викторию, будто унимая её дрожь, и Давид видел, как двигались её губы, подметил всё ту же исключительную неровность — единственный допущенный промах, — но не слышал, что актриса сказала Де Анджелис. Остальным она подарила всё то же формальное рукопожатие, а Дамиано снова избегал прямого взгляда в бездну, высматривая что-то за её плечом. Глупо, но у него всё ещё нет при себе подходящей противоаллергической таблетки, лучше не рисковать.       Вот только как-то так случилось, что жребий провожатого выпал ему негласно. В веренице узких коридоров Дамиано ступал следом за девушками, игнорируя знакомое раздражение от здешней карикатурной обстановки и вслушиваясь в ритмичный стук каблуков, напоминающий учащённое биение сердца. Прощание с Ребеккой было смазанным, она оставалась предельно вежлива, но немногословна и юркнула к стоящей на подъездной дорожке машине, что-то скомандовав водителю. Под раскалённым восковым небом в удушливой хватке зноя, он был уверен, что Фейт не станет растрачивать на него ни единой лишней минуты и упорхнёт блеклой бабочкой, бросив за спину обрывистое прощание. Может, расщедриться на благодарность или другие шаблонные фразы, продиктованные догмами вежливости. Поспешит в безопасность салона к более привычным ей людям. Но девушка замедлила шаг и даже ступать стала тише, храня покой притихшего изумрудного сада и прислушиваясь к словам обкусанных ветром листьев. И тогда он не удержался от вопроса, жалящего подкорку мозга ещё с самого начала этой сумбурной авантюры, проложившей ему путь к некоему подобию прогулки по мощённой дорожке декоративного сада плечом к плечу с выдуманной святой.       — Почему ты согласилась на наше размытое предложение? — он периферийным зрением отметил, как актриса лениво, будто нехотя обернулась, но не отнял глаз от примитивного узора из мелкого булыжника.       — А не следовало?       Дамиано дёрнул уголком губ, не готовый к тактике ответа вопросом на вопрос, несколько сбитый с толку её ровным, лишенным окраски тоном. Попытался неловко подхватить тот же ритм и сформировать спутанные мысли в столь же простой вопрос, приговаривающий к ответу:       — А были причины для согласия?       Её ответную улыбку он не увидел, но явственно услышал, ощутил так же остро, как касания солнца к коже.       — Вы сейчас купаетесь в любви целого континента, который я хочу покорить и привлечь к чему-то новому и незнакомому, — мягко поведала она, руками перебирая воздух плавными жестами. — Это будет не затёртая трудами пиар-компаний Коачелла или уже всем знакомый Гластонбери, а что-то совсем иное. Фест без устоявшейся за десятки лет репутации и привязки к конкретной стране. Чтобы окупить вложения и траты мне необходимо привлечь как можно больше музыкантов, в особенности тех, что сейчас на пике славы и своих возможностей. Признаю, вас я в кандидаты не рассматривала, но после размытого делового предложения, пришла к выводу, что не стоит упускать хорошую возможность.       Это было больше, чем он ожидал услышать. Развёрнутый, честный ответ, поясняющий почему лишенное строгости письмо Вик, отправленное лишь из-за фанатизма и избытка алкоголя в крови, не было нещадно смято в электронной корзине и безжалостно уничтожено. У Фейт тоже есть свои мотивы и нужды, несмотря на безоговорочный успех и удушливую занятость в череде проектов. А они не навязчивые дети, выпрашивающие чуть белого пиара и милостыню. Это взаимовыгодная сделка. А прозрачная ли? Неясно откуда такое предубеждение, это докучливое стремление отыскать подвох, но Дамиано не мог отделаться от ощущения, что перед ним человек с двойным дном и ясность её суждений — только ширма.       — Я ответила на твой вопрос? — её взгляд мазнул по скуле, заставив отвернуться и с преувеличенным интересом уставиться на зелёные краски шумных листьев.       — Более чем, спасибо.       Они подошли к припаркованному массивному джипу, сверкающему отполированной поверхностью. Итальянец намеревался на том и закончить разговор, вызывающий необоснованные опасения; галантно открыть ей дверь авто, следом захлопнуть и, быть может, помахать на прощанье с преувеличенно скорбной миной. Прощайте, всего хорошего, счастливого пути! Вот только Фейт не дала шанса так легко от себя отмахнуться, без труда выбив почву у него из-под ног новым витком выжженного летним теплом разговора.       — Ты от меня совсем не в восторге. Непривычное ощущение...       И ни намёка на вопросительный тон или шанс на отступление. Дамиано в растерянности взглянул на неё, мимо воли сцепившись взглядами в полном недоумении и глупой надежде на невозможное — пусть ему это только послышалось! Фейт смотрела всё с тем же оттенком зарождающейся улыбки, без намёка на уязвлённую гордость или упрёк. Смеялась над ним в безмолвии и этот несуществующий звук подхватывал ветер, разбрасывая по притихшему саду. С другой стороны расплавленной коробки автомобиля стояла Ребекка, распахнув дверь, но выжидая и профессионально притворяясь выборочно глухой. А он только вздрогнул, снова скованный её невозможными глазами и каким-то иррациональным страхом, ведь теперь она была живым трёхмерным человеком, а не застывшей картинкой. И будто проникала под кожу лишь эфемерным касанием взгляда, заполняя мысли новым содержанием. Её глаза не светлели на солнце, лишь чуть меняли оттенок, обретая тёплую янтарную кайму вокруг чернильной радужки. Поглощали шаловливый свет солнца и безоблачное небо, окрашивали окружающий мир в цвета непроницаемой ночи и притягивали с настойчивой силой чёрных дыр. Там, в её сознании, глубокая пропасть и чернота. И ни единого шанса считать хоть одну эмоцию с сетчатки глаза, убедиться в честности или уличить во лжи. Глаза не врут, но не в случае с Фейт Морган. Её взгляд хранил непроницаемое безмолвие, пряча любые секреты в вязкой темноте.       Она вывела его из ступора тихим смешком с отзвуком лёгкой необъяснимой радости. Дамиано понимал, что, наверное, глупо выглядит со стороны: застывший на месте, безусловно изумлённый, сбившийся с шага и целиком парализованный её обсидиановыми глазами. Одним словом — идиот. Он едва справился с наплывом удивления и отсутствия у неё ожидаемых реакций, а Фейт с поразительной настойчивостью пробивала все уровни защиты за счёт одной лишь прямолинейности. Пытался отвертеться, выдавить убедительное отрицание действительности, но актриса без труда смела его старания новым дыханием поразительной искренности.       — Не пугайся, это не страшно! Наш уговор, если таковой вообще состоится, не обязывает к взаимной симпатии, а её отсутствие никак не скажется на выгоде или прибыли.       О, если бы его пугала потеря вероятной прибыли, право слово! Куда страшнее этот укрепившийся в сознании инстинкт, пробуждающий лишь желание отгородится от синьорины Морган по меньшей мере Китайской стеной. У него даже не было внятного объяснения, лишь фантомные боли в голове от их зрительного контакта и навязчивые опасения. Без причины и оправдания. О таком говорить, наверное, не стоит, если собирается изобразить хоть сколько-то нормального человека.       — Ты торопишься с выводами, я вовсе не питаю к тебе неприязни.       — И старательно избегаешь смотреть мне в глаза. Настолько, что ничем непримечательные булыжники могут возгордиться и вообразить себя драгоценными камнями, достойными витрины ювелира, — она постучала каблучком по выцелованной солнцем дорожке и довольно усмехнулась.       В его сознании воскресали собственные стихи, написанные с той же уверенностью, которой Фейт дышала, лишенная любых страхов и опасений:

Потому что знаю, что хотя ты меня ненавидишь,

Ты будешь воспевать моё имя.

      Приученная к всеобщей любви и обожанию, эта комнатная святая с чужого алтаря не испытывала неуверенности даже рядом с человеком, отторгающим её безоговорочное очарование. Ведь условная аллергия не исключала очевидного — Фейт всё ещё была религией. Не для него, но для его подруги и для миллионов других людей, считающих её особенной. Дамиано не смог бы пошатнуть этот пьедестал, даже если бы питал такое желание.       Он хотел изобразить равнодушие, отмахнуться от подобной заметки, а на деле был почти пристыжен её наблюдательностью и умением без смущения заявлять о мелочах, которые большинство знакомых ему людей предпочли бы перемолоть в вежливом молчании и оставили прорастать для ответной неприязни. Но Фейт будто веселилась за его счёт, баловала улыбкой и прямым взглядом, не выказав и намёка на обиду. О причинах тоже не спрашивала и оттого вопросы появились у вокалиста. Череда вопросов, разбуженных её нетипичной манерой вести беседу при первой встрече.       — Ты всегда столь невыносимо прямолинейна? — спросил с театральным недовольством, щурясь от нещадного солнца. Позволил себе изучить её настоящую рассеянным взором, бегло, не слишком пристально, чтобы снова не загонять себя в неловкое положение. Её лицо запоминалось по-детски мягкими чертами, скрадывающими возраст и оттенком какой-то затаённой нежности, сокрытой в манере улыбаться и щурить глаза. Фейт могла бы сойти за почти его ровесницу, юность не покидала её, не размывала черты отпечатками жизненного опыта и, должно быть, без макияжа она будет выглядеть ещё моложе. Слишком молодо для того, чтобы её воспринимали всерьёз. Слишком молодо, чтобы приравнять её внешность к веренице достигнутых успехов.       — Это мой любимый трюк, — лукаво заявила актриса и заглянула ему за плечо, чтобы вычленить взглядом молчаливую Ребекку, рискующую растаять на стойкой жаре. — Attends-moi dans la voiture, chérie, merci!       Её безупречный французский с характерным раскатистым «р», мягкими окончаниями и верно расставленными ударениями уже почти не удивлял на фоне разворачивающейся беседы. Нежность с которой она обратилась к Ребекке намекала на долгие годы совместной работы и особое расположение. Дамиано почти сбился с мысли, отвлёкшись на ответ её помощницы и хлопнувшую дверь джипа, но пробудившееся любопытство вернуло к отправной точке.       — Трюк?       Фейт утвердительно кивнула, и мягким движением отбросила змеящиеся по плечам волосы за спину. Кого-то ему это напоминает.       — Есть лишь два простых и всем доступных способа выбить собеседника из колеи. Первый — хорошенько его ударить, а второй — сказать неудобную правду без экивоков. И то и другое обязательно делать неожиданно, когда никто не настроен на драку или разговор по душам. Но кулачные бои — не мой стиль, а значит остаётся только безжалостная прямолинейность. Веришь или нет, но люди меньше всего ждут от тебя безоговорочной честности.       Он тоже ничего подобного от неё не ждал. В мире скупых на честность людей, копящих правду всю свою жизнь, Фейт предпочитала зарабатывать на лжи, примеряя новые роли и притворяясь кем-то другим, но вне киноэкранов разбрасывалась правдой, как безделушкой или ресурсом, которого у неё в избытке. Оттого ли, что проживала сотни других жизней и неизменно обманывала зрителей, натягивая на себя чужую шкурку? Разговор, биполярно гуляющий между шуткой и откровением, будто прокладывал тропу сквозь волны её мыслей, открывал новое в очевидных, давно известных ему вещах на которые Фейт смотрела точно так же, но в ином цвете.       — И чего ради такие изощрения? — он изогнул тёмную бровь и осторожно заглянул в её глаза. Всё ещё непроницаемые, бережно хранящие её мысли от посягательства, не позволяющие не в меру любопытному итальянцу узнать больше, чем ей бы хотелось. — Любишь ставить окружающих в дурацкое положение?       — Люблю быть проницательной и быстро вычленять, что на уме у других. В моей жизни день ото дня всё больше знакомых, коллег и случайных встречных, но совсем нет времени на построение крепких доверительных отношений, обнажающих чужую суть, подобные маневры просто не втиснуть в мой график. А неожиданный ментальный удар делает человека растерянным и беззащитным; не все, но подавляющее большинство не успевают выстроить хорошую ложь, теряются и являют на свет правду без прикрас. Это экономит время, запросто отсеивая людей, которых не стоит задерживать в собственной жизни даже ради галочки и взаимной подписки в Инстаграме. Считай, что я предпочитаю экспресс-знакомства.       Он с усмешкой покачал головой, почти пораженный тому, как складно и легко эта схема выстроилась в её голове. Спорный, несколько грубый метод, схожий с испытанием или школьной контрольной без предупреждения. Фейт вдруг шкодливо улыбнулась, хитро сощурившись и будто невзначай, добавила:       — Хотя ты не прогадал, ставить окружающих в дурацкое положение я тоже люблю. Твоё вытянувшееся в удивлении лицо, когда я выдала свои мысли напрямую, многого стоит!       Она тихо прыснула и шагнула к ожидающей машине, тем самым завершая эту странную беседу, щекочущую мысли абсолютной искренностью, и Давид поспешил приглашающе распахнуть ей дверь. Хотя о необходимости прощаться на какой-то миг забыл, увлеченный её небанальными рассуждениями. От непрошенных знакомств и коротких встреч такого точно не ожидаешь, но Фейт умела удивлять и завлекать в словесный поток, цепляя за какие-то трудно доступные струны и рычаги. Не было в ней избыточного кокетства, демонстративного резкого холода или так излюбленной женщинами стервозности, иногда растущей из старых ран, а иногда абсолютно искусственной. Она если и стремилась запомниться и привлечь к себе внимание с первой минуты, то использовала менее затасканные уловки. Он вспомнил, как легко, будто играючи, она сбила их с ног неожиданным предложением, а затем аккуратно набросила сети из коих даже выбираться не хотелось. Не это ли зовётся манипуляцией? Очевидно, её любимый трюк.       — Погоди, — уже почти захлопнув дверь и несколько рассеянно попрощавшись, он снова заглянул в авто и с резко вспыхнувшим интересом спросил, осмелившись быть столь же прямолинейным: — Если так ты читаешь людей, то какую же правду раскрыла сбив меня с толку?       Фейт несколько секунд помолчала, сверля Давида бездонно-чёрным взором, возвращая всё то же нездоровое онемение в кончиках пальцев. Ему очень захотелось отмахнуться от собственного любопытства, бросить бесцветное «забудь» и запереть её за тонированным стеклом. Какая-то внутренняя система безопасности приказывала бежать от неё без оглядки, но эта девчонка действительно была хитра и играла нечестно. Уличив его в неприязни, она не стала оправдываться и отвоёвывать жалкое подобие симпатии, вместо этого раздразнив его аппетит и привязав к себе жаждущим любопытством. Интерес был самой крепкой удавкой, что теперь обнимала его глотку и удерживала рядом, не позволив захлопнуть дверь джипа, не получив прежде ответ хоть на один вопрос.       — Ты меня боишься, Дамиано.       Автомобиль уже через минуту скрылся за поворотом, а он невольно остался на том же месте, приколоченный её голосом и прямым взглядом, проникающим в самую душу. Что-то она растревожила этой фразой, разбудила и оставила бесноваться в груди, царапая рёбра. Ведь он действительно её боялся. Без видимой причины, но безоговорочно, как боятся только неизбежной смерти. В грохоте обрушившихся на него мыслей было не различить чужую походку, отсчитывающую спешные шаркающие шаги. Он заметил Томаса, только когда тот вклинился с вопросом, отдающим уже стёртым прошлым:       — Так каков диагноз, Дзи Дем? — в его голосе можно было различить только оттенок мелочной забавы. — Синдром отличницы или лицемерие?       Ох, он помнит, как спрашивал о том же, уверенный, что безгрешная святая на деле прожжённая лгунья! Выискивал в её репутации брешь, искал подвох, ждал неминуемых неприятностей и горького разочарования для Виктории. На самом деле, он ждал от Фейт чего-угодно, кроме того, что получил.       — Ни то, ни другое, Тони, — бросил почти бесцветно, силой заставив себя отвести взгляд от дороги, где недавно с тихим рычанием исчез чёрный джип. Не сказал вслух, но с языка так и рвалась жалящая мысль.       Тут какая-то совсем иная хрень, Томас. Новая болезнь, неизученная, но опухолью разрастающаяся в его голове. Чтобы Фейт не прятала за ширмой броского глянцевого совершенства, какой бы не была по своей сути... Это уже ему пора ставить неутешительный диагноз.