человек человеку волк

мои руки на твоих плечах, я не дам тебе упасть.

— Что делать? — Проговаривала Полина, осматриваясь по сторонам с таким животным страхом, что дрожь пробирала до костей, окутывая каждый орган ледяным покрывалом. Ее трясло в безумном вихре, еловые ветки впивались в глотку, мешая говорить и дышать. Суставы неприятно скрипели. Сильное сердцебиение сопровождалось ноющей болью, которая будто за качающей сердце кровью распространялась по всему телу. Тащить Петрова, который сам едва передвигал ногами, было тяжело. Не рухнуть в обморок — еще тяжелее. — Что делать? — Слова звучали шепотом в толпе.       Никто не услышит.       Антон выглядел так, будто его погрызла стая собак — порванная в нескольких местах куртка, штаны, покрытые грязным снегом, сбитые костяшки и немного деформированный нос. По всему лицу была россыпь из мелких ссадин. Однако сейчас Петрова заботило далеко не это — не пульсирующая в висках боль, не кости, которые предательски ломило; не хриплое дыхание, на котором невольно концентрировалось все его сознание — ему нужно было как-то объяснить матери, почему домой его — избитого и грязного — привела девушка.       Честно говоря, парень уже хотел ночевать в сугробе, лишь бы не стоять под суровым взором матери, заикаясь объясняя, что произошло.       А произошло ровным счетом ничего.       Антон просто не помнил — в разуме густым туманом осела сажа. Беспросветная пустота правда пугала — словно опарышами извивалась, иглами терния, острыми льдинками покалывала холодной тревогой под кожей, однако крик Полины до сих пор гулял в его сознании завывающим ветром.       Кажется, их разняли. Максима куда-то увели, чтобы осмотреть раны и побои — а Морозова быстро схватила Антона под руку и оттащила куда-то в сторону, отрешенно, раз за разом, проговаривая одну единственную фразу.       Естественно, ей было страшно. — Я не знаю, как мне идти домой, — Задыхаясь от слишком быстрого темпа ходьбы, сдавленно проговорил Петров. — Ногами, Тошенька, ногами, — Раздраженно ответила Полина. Ей самой было далеко не в радость тащить на себе парня, однако Морозова прекрасно понимала, что не могла его бросить. Он, как-никак, заступился за нее. Неизвестно, что бы Макс сделал с девушкой, будь они наедине. — Что делать?       У Морозовой сердце стучало так гулко и сильно, что вся грудная клетка подрагивала от зябкого ощущения. Она боялась, что Максим мог разозлиться и сделать что-то не только с ней, но и со Смирновой. Эти мысли назойливо крутились в голове взбесившимися грачами — черные тучи птиц вздымались над лесом клубившимся дымом. Почти неконтролируемый, насмешливый страх сливался с липкой, глубокой тоской и стремительно перетекал в слезы, которые Полина усердно сдерживала. Влага бы неприятно царапала нежную кожу на зимнем морозе. От бессилия хотелось упасть на колени и биться головой об ледяную землю. Ощущение беспомощности сковывало — рисовало инициалы на ребрах.       Она же не выдержит — влюбилась, несчастная лебедка. — Полина, — Голос Петрова звучал устало и расстроено, густой пеной заполняя пространство. Он злился на самого себя. Злился на всех вокруг, но не на девушку, прекрасно понимая, что ей сейчас и без его расспросов плохо до боли. — Стой, — Морозова резко остановилась, поворачиваясь к нему лицом. Глаза ее беспокойно бегали из стороны в сторону. — Мы пришли.       В груди у Полины сотни кораблей пошли на дно, разбились о скалы мелкие парусники. В груди Морозовой — целый океан посерел, став совершенно бесцветным. Девушка моря никогда в своей жизни не видела — только на картинках. И эта не объемная вода казалась бесконечно скучной и неинтересной. И цвета поблекшие выглядели ядовито безжизненно.       Однако в глазах Смирновой Полина видела океан — не такой, как на картинке. Совершенно. И она эти волны в сердце у себя запечатала, оставила морской солью на открытых ранах, разрисовала болезненно белоснежной пеной, вздымающейся у берегов. Катя в ее представлении, в ее мыслях и сердце — недосягаемые глубины.       Неизведанные, неизученные, непонятные.       Море в глазах Смирновой рисовало нечеткие линии на песке, царапало кожу, отдаваясь приятной пульсацией где-то в кончиках пальцев, медленно возвращалось в пучину и вновь поднималось на дыбы.       В реальности же вокруг были лишь высоченные могучие ели, чей вид внушал чувство беспомощности и собственной слабости.       Света здесь было очень мало.       А море казалось свободным. Оно сияло абсолютно в любое время года. Зимой переливалось зеленой гладью, летом блестело небесной синевой. Осенью вообще ловило отблески глаз прохожих — будто бы специально притягивало к себе, забиралось в самое сердце. Пыталось вытащить наружу все секреты.       Морозова моргнула несколько раз. Петров нервно переступал с ноги на ногу — уже сам. Пытаясь скрыть свою боль за гримасой ненужного волнения, он потянулся к металлической ручке. Полина прекрасно понимала, что родители за подобный внешний вид его накажут — возможно, запретят выходить из дома на неделю. Или на две. Но она не думала ни о чем более серьезном — сейчас она вообще старалась не думать.       Мысли успешно рассыпались осенними листьями в крошку.       Дверь им, что показалось странным, открыла Оля. — Тоша! — Выпалила Петрова с самого порога. Ее глаза удивленно округлились, когда она увидела старшего брата перепачканного кровью и грязью почти с ног до головы. — Что случилось? — Голос Оли звучал взволнованно-резко, звонкими колокольчиками ударяясь о деревянные стены прихожей. Полину, кажется, Петрова даже не заметила. — Поскользнулся и упал, — Не задумываясь выпалил Антон, старательно пытаясь снять обувь онемевшими руками. Мышцы у него неприятно покалывали, все тело превратилось в одну единственную болезненную точку. — Ничего страшного, — Пытаясь успокоить не то себя, не то сестру, проговорил Антон. — Оленька, — Полина улыбнулась в утешительном жесте. — Все с твоим братом будет хорошо, — Кажется, Петрова только сейчас заметила девушку.       На Полине не было ни единой царапинки. Только одежда была насквозь мокрая и грязная.       Секунду спустя волнение Оли будто рукой сняло — она с радостным криком повисла на шее у Морозовой, даже не дав той возможности снять верхнюю одежду.       К большому счастью Антона, его мамы не оказалось дома — женщина ушла к подруге еще в обед. Однако по словам Оли, она должна была уже давно вернуться. И пока Полина пыталась научить Олю правильно держать смычок, Антон сидел на кухне, в заметном стрессе поглядывая на входную дверь прихожей.       Скрипку Петровой подарили на день рождения, однако записаться в музыкальную школу девочка не успела — мама предложила ей подождать до сентября. Но у Оли были совсем другие планы — ей просто не терпелось научиться играть.       У девочки получалось достаточно хорошо, что не могло не радовать Морозову — нервы у нее были натянуты до предела, а срываться на маленькую сестру Антона ей совершенно не хотелось. Ей вообще ничего не хотелось после того, как она обработала ссадины и синяки на теле Петрова, болезненно вздрагивая от каждого воспоминания — блеск в глазах Максима кровожадно впился в память.       Спрятаться было негде.       Оставалось только играть зазубренные ноты.       Спустя несколько десятков минут Петровой надоело — она быстро устала и расстроилась, что у нее получалось совсем не так хорошо, как у Полины. Девушка же старалась объяснить, что сыграть произведение идеально сразу не выйдет. Для этого нужно упорно тренироваться и работать над собой длительное время. Однако Олю подобный ответ не устроил. — А можешь что-нибудь сыграть? — Неожиданно для Полины выпалила Петрова, сложив руки в умоляющем жесте. Ее большие, яркие, глубокие и полные детской невинности глаза сияли от искреннего любопытства и ожидания. Она слышала игру Полины всего несколько раз, и ей до безумия понравилось игра девушки. Естественно, Петрова теперь просила Морозову сыграть что-нибудь при любом удобном и не удобном случае. — Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста.       Морозова глубоко вдохнула. — Хорошо, — На выдохе произнесла девушка. — Только после этого мы немного передохнем.       Полина аккуратно взяла гриф скрипки левой рукой, пальцами нежно обволакивая холодное дерево, и в очередной раз прикрыла глаза, погружаясь в тишину. Несколько секунд девушка настраивалась на то, чтобы коснуться смычком металлических струн. Ожидание крутилось на языке несказанными словами — недопонятыми фразами. Миллионами ответов и сотней тысяч вопросов.       Тишина мешалась гречишным медом в легких, остывала горячим чаем на подоконнике, рассыпалась мыльной пеной по холодному кафелю. Было ощущение какой-то незримой безнадеги, будто бы все действия давным-давно расписаны на черной бумаге белыми чернилами. И двинуться нельзя, сказать что-то лишнее — тем более.       Морозова чувствовала себя грязно.       А потом тишина наполнилась осенним дождем. Зябкий ветер касался кончиков ресниц, проникал под кожу, царапал легкие — до мурашек забирался в душу. Морозова каждую ноту выводила ледяным покрывалом по комнате — иней оставался на окнах расписным гжелем. Было вязко и мрачно — суспензия дыма осталась под подошвой болотистым илом. Все движения казались неестественно медленными, словно Полина оказалась в ловушке липких паутин. Неприятная пленка покрывала все тело.       Липоко-скверно-гадко.       Грязно-грязно-грязно.       Пальцы немели, на глазах льдинками выступали слезы — Морозова чувствовала, как задыхается. Умирает — медленно-медленно. Казалось, что мелодия сейчас оборвется вместе с ее жизнью. Последний вздох вырвется из груди, и она замертво рухнет на пол. Изнутри ее что-то разрывало стаей полевых бабочек — сгнившая сирень неприятно горела темно-синим огнем.       Все засыпало.       Когда Морозова остановилась, она почувствовала, как по щекам, царапая солью, текут слезы. — Это было, — Протяжно начала Петрова, расстроенно заглядывая Полине прямо в глаза. — Так грустно. Как называется?       Морозова потупила взгляд, вспоминая одинокого журавлика на прикроватной тумбочке. — Муки любви, — Ответила девушка, тыльной стороной ладони вытирая влажную дорожку из слез. Морозова, по правде говоря, сама не ожидала, что заплачет.       Раздался стук в дверь — Полина услышала его даже из гостиной. Антон, который все это время находился на кухне, пулей вылетел из комнаты и трясущимися от волнения руками потянулся к дверной ручке. Он лихорадочно прокручивал в голове все возможные варианты развития событий. Каково же было его удивление, когда на пороге он увидел Рому и Катю. — Привет, а вы за… — Петров даже не успел закончить предложение, его тут же прервала Смирнова, которая выглядела не просто разъяренной, а взбешенной до трясущихся рук. Антон сглотнул, делая шаг назад. Для себя парень отметил, что находится с Катей в данный момент может быть опасно для жизни.       Она ядовито-презрительно осмотрела все повреждения на разукрашенной физиономии парня, и с каждой секундой выражение ее лица становилось все более озлобленным. — Где эта сучка? — Вырвалось у Кати сквозь плотно сжатую челюсть. До Петрова доходило всего несколько секунд, он моргнул несколько раз, после чего указал Смирновой рукой в сторону гостиной. Девушка кивнула, не поднимая на него взгляд.       От Кати Петров защищать Полину не горел желанием. Самому страшно было. — Что это с ней? — Спросил Антон, повернувшись к все так же стоящему в проходе парню. Петров приподнял левую бровь вверх, демонстрируя искреннее недоумение. — И вообще, что вы тут делаете? — Бяша рассказал, как видел вас с Максом, — Рома скрипнул зубами, пытаясь сдержать свой гнев. Он с силой сжимал ладони в кулак, спрятав их в карманах куртки. Пламенем изнутри его раздражало чуть меньше, чем Смирнову. — Вспылила немного. — Если это немного, то… — Петров поежился. — Ладно. Пошли на кухню, — Взгляд парня тут же помрачнел. — Бинты на всякий случай подготовим.       Морозова уже была готова оправдываться перед мамой Антона, придумывая какую-то байку про то, что он действительно поскользнулся и разбил себе нос, однако, как только девушка повернулась в сторону входной двери, она увидела Смирнову — усмешку у Полины вызвала мысль о любви Кати к эффектным появлениям. Оля испуганно прижалась к Морозовой, недоверчиво косясь на девушку, бесцеремонно ворвавшуюся в комнату.       Честно говоря, Полине самой было до ужаса боязно.       В глазах у Смирновой девушка заметила смесь ненависти и беспокойства — это казалось до безумия абсурдным. Как можно волноваться за человека, которого до кровавых отметин на ладонях презираешь? Морозова не двигалась, так и застыв со скрипкой в руках.       Катя плотно сжала челюсть — уголок ее губ нервно подрагивал, пока она, будто бы пытаясь отдышаться или удостовериться в том, что Морозова стояла перед ней, жива и целехонька. Разорвать плотную гущу тишины никто не решался.       Полина смотрела обеспокоенно, нервно закусывая губу, с таким миловидно-жалостливым выражением лица, что Смирнова больше физически не могла продолжать злиться. Катя выдохнула, делая шаг вперед, и тут же заключила девушку в своих объятиях, прижимая ее так сильно, что Морозова ненароком испугалась.       Касания были пропитаны унынием, бессилием и сладкой черемухой.       Олю, видимо, такой расклад событий не очень радовал — она потянула Морозову за рукав рубашки. — Это кто? — Осторожно спросила девочка, качнув головой в сторону Кати. Говорила это Петрова так, будто девушки рядом не было и в помине.       Полина не знала, что ответить. Она отдалилась от Смирновой, продолжая держать ту за предплечье свободной рукой, и покосилась на Олю, чье беспокойство было вполне оправдано. Кого не напугает взбешенная до кровавых глаз незнакомка? — Я — одноклассница твоего брата, — Смирнова улыбнулась. — Катя. — А почему ты такая низкая? — Невинно хлопая веером ресниц, спросила Оля с таким интересом, будто бы этот вопрос волновал ее всю жизнь.       Смирнова сделала шаг в сторону Петровой, все также продолжая очаровательно улыбаться. Девушка немного наклонилась корпусом вперед, нависая над Олей, и аккуратно положила ей ладонь на голову, мягко поглаживая. Девочка вздрогнула, испуганно поджав губы. — Тебе повезло, что я детей не ем, — Пугающе спокойным голосом проговорила Катя, выпрямляясь. И тут же перевела все свое внимание на Морозову, которая пыталась сдержать нервный смешок.       Как только Полина увидела с каким облегчением на нее смотрела Катя, у нее у самой на душе стало немного спокойнее. Сердцебиение Морозовой ускорилось, приятное тепло разливалось внизу живота, вызывая мягкую волну мурашек, девушке пришлось сделать несколько глубоких вдохов, чтобы, наконец, спросить Катю о причине такого поведения.       Это было беспокойство.       Катя, черт возьми, беспокоилась о Морозовой настолько сильно, что сама прижалась к ней в крепких объятиях. — Что случилось? — Находясь в полном смятении, спросила Полина. Подобное поведение Смирновой казалось не просто необычным, оно казалось чем-то редкостным и (в какой-то степени) невозможным.       Почти нереальным — чьей-то глупой выдумкой, призрачной надеждой. — Ничего, — Сдержанно ответила девушка.       Пока Катя прижимала к себе Морозову, она буквально каждым фибром своей души ощущала, как ей становилось лучше. И уютнее. Из-за постоянного некомфортно-вязкого чувства где-то под ложечкой Катя и забыла, когда в последний раз чувствовала себя уютно. До этого момента она и не представляла, насколько это приятно.       Морозова усмехнулась. Медная проволока нервов — натянутая до предела еще с прошлого вечера — издала пронзительный писк, окончательно порвавшись. — Конечно, — Полина изогнула губы в нервной усмешке. — У тебя никогда ничего не происходит, — Она сократила расстояния между ними, чтобы Оля ненароком не оказалась в центре их конфликта. Девочка была до жути любопытной. — Ты когда собиралась сказать, что этот псих следит за тобой?       Смирнова сразу же поняла, о ком идет речь.       Катя действительно не знала, что сказать. Слова путались, девушка тоже была на взводе — постоянное нахождение в стрессе, ругань с матерью, волнение за Морозову. И все в груди так сильно жгло отравой, что дышать было больно каждую секунду. Каждую чертову секунду Смирнова надеялась задохнуться.       Но нет же! Морозова постоянно со своими сладкими речами и влюбленными глазами появлялась и наверх ее тянула с этого проклятого дна. За руку из зыбучих песков вытягивала, не давая захлебнуться. Полина постоянно ее спасала.       А Катя предпочитала этого не замечать. — Оля, — Антон приоткрыл дверь. Он внимательно осмотрел комнату на предмет повреждений и, убедившись, что Смирнова никого не убила, взглядом заставил сестру подойти ближе. — Мне твоя помощь нужна на кухне, — С этой фразой он вытащил ее из гостиной за локоть, попутно выслушивая о том, как Оле интересно понаблюдать за разборками девушек.       Смирнова устало потерла переносицу — в ушах стоял неприятный шум. Перед глазами словно растекалась рябь старого телевизора. Хотелось укутаться в теплое одеяло и проспать до тех пор, пока на улице не станет тепло. Пока эти чертовы ледники не растают. Морозова почувствовала себя мерзко — не просто мерзко, а гадко. Она физически ощущала, как по ее рукам скользила гниль. И это неприятное осязание на коже вызывало рвотный рефлекс. — Когда это закончится? — Кому Морозова адресовала эту фразу было неизвестно. — Какого черта это все вообще происходит? — На этот раз Полина обратилась к Смирновой.       Они обе были полностью разбиты.       Эта зимах их уничтожила. — Завтра весна, — Невпопад бросила Катя, не дожидаясь реакции. — Станет теплее. — У тебя поехала крыша, — Полина улыбнулась, покачав головой из стороны в сторону. — Ненормальная.       Катя не ответила. Может, она действительно сошла с ума. Очень и очень давно.       Полина казалась ненастоящей. В хорошем понимании этого слова. Потому что для Смирновой все люди — сгусток темной энергии, воплощение боли, издевок, чего-то нехорошего. А Морозова — пылающее пламя в ее тонких руках. Ненастоящая. Потому что огонь обжигает, а она лишь греет, теплом обволакивая заледеневшую душу Кати. Просто у Смирновой даже руки — чистый лед. Прозрачные. Под кожей темные линии вен — казалось, что от любого слишком сильного касания у нее могли появиться синяки.       Полина была так красива в неловких движениях, в замыленном взгляде, скользящим по всем предметам в гостиной Петрова — но не по Смирновой, нет — в потрескавшихся губах и растрепанных волосах, что Катю просто захлестывало бурей эмоций. — Может, скажешь уже хоть что-нибудь?       Полина как огонь. Не обжигает, конечно, но от ее слов, почему-то, становится жарко.       Смирнова теряла от нее голову. Не буквально, конечно, но чувствовала себя похуже, чем во время алкогольного опьянения. Иногда Катя думала, что она никогда в жизни так не влюблялась. Может, она просто заболела? Ага, конечно. И болезнь называется Полина Морозова.       Полину, скорее всего, прокляли. Наложили заклятие, которое в одну секунду полностью перевернуло ее жизнь с ног на голову. Иначе как еще объяснить все те события, которые скопом несчастий навалились на нее за прошедшие месяцы? Карма — определенно — существует.       У Полины под сердцем рана размером с космос, больше подходящий на сгусток чернил, и осколки чьих-то слов, сказанных невпопад — без желания обидеть; может, немного задеть, но не ранить подобным образом. Она просто слишком чувствительной была столько, сколько себя помнила. Через капилляры кровеносных сосудов прокручивала все слова, впитывала и не желала отпускать.       Самые болезненные оставались под кожей металлом и жгли с неконтролируемой силой.       Может, такой была ее участь — хранить в хрупком теле груду камней. — Я волновалась, — Шепчет Смирнова, и Полина в попытке сдержать улыбку растворяется. Катя была готова, к общему сведению, на эту улыбку смотреть всю жизнь.       В тишине это как-то очень быстро растворялось. Тлело дымом, сгоревшими звездами — планетами, вселенными, мирами — оставалось лишь в памяти колючей крапивой.       Воспоминания всегда бьют сильнее самых тяжелых рук.       А в ушах у Смирновой звон. Крики о том, какая она ужасная и неправильная. Мерзкая и гадкая. Испорченная-испорченная-испорченная. Глупая и противная. Эти мысли пугали до степени полного погружения во тьму — а там только вой. Болезненные вопли подбитых чаек.       Птиц Катя любила.       Они свободные — они вольны делать все, что взбредет им в голову. А Смирнова от косых взглядов в свою сторону постоянно давилась ядом. — Не стоило, — Полине, наконец, удалось избавиться от клокочущего чувства в грудной клетке. Девушка отложила скрипку в сторону. — Меня не так просто сломать, к твоему сведению! — Наигранно надув нижнюю губу, Морозова изобразила обиду. Будто бы слова Кати действительно задели ее. — Во мне столько силы, — Девушка сжала ладонь в кулак. — Что… — Верю-верю, — Катя закатила глаза. — Потом продемонстрируешь.       Неловкость быстро сошла на нет — Морозова почувствовала себя расслабленно. На подкорке сознания все еще скреблись металлическим ножом о стекло слова Максима.       К горлу подступил ком. — А ведь без тебя я умру, — Прошептала Морозова, вытягивая из себя каждое слово. Говорить было больно и неприятно из-за невыносимого давления в груди. Полину будто бы пробило молнией насквозь. Электричество заполнило каждую молекулу, взрываясь неприятным покалыванием в области шеи и позвоночника. — Не драматизируй, — Катя не хотела в это верить. Она сократила расстояние между ними до жалких сантиметров. Ладонь сама собой коснулась щеки Полны. — Нормально все будет.       Катя большим пальцем провела по нижней губе девушки, едва касаясь, едва задевая невероятно горячую кожу — и мысли тут же покинули тела обеих. Хотелось в листву только распустившейся сирени закутаться, остаться в мгновении слишком яркой нежности. Хотелось, чтобы таких моментов было больше — чтобы тьма отступила, холод пропал и чтобы им больше не приходилось прятаться.       Скрываться.       Чтобы солнце светило ярче, нужно сжечь себя дотла.       Катя наклонилась чуть ближе, пытаясь не дышать. Кровь оглушительно стучала по вискам, заставляя все тело пылать от слишком возбужденного ожидания. Нектаром полевых цветов растекалось внизу живота самое настоящее солнце. Морозова прикрыла глаза — грудь ее вздымалась в такт вдохам (неровным) — а в руках она будто звезды держала, не боясь обжечься.       Когда Смирнова мягко провела кончиком языка по губам Полины, та вдруг почувствовала, что плавится от каждого прикосновения. Это было похоже на первые лучи солнца после черной ночи, на красный закат, на запах ели в самой глубине безлюдного леса, на только-только распустившиеся ирисы. И Морозова тут же дрожью мелкой покрылась, словно крупицами снега.       Катя касалась нежно, чувственно, мягко — в каждое свое движение будто пыталась вложить весь спектр чувств, который испытывала к Морозовой. Ее пальцы слегка подрагивали. И когда девушке пришлось отстраниться, Полина еще несколько секунд не могла понять, что происходит. — У меня для тебя подарок есть, — Неожиданно и очень тихо проговорила Катя. — Пойдем, — Она схватила Морозову за руку и потянула к выходу.       На кухне девушки обнаружили парней и Олю, которая радостно улыбалась, увлеченная новым занятием.       Смирнова не могла поверить своим глазам. Полина, кстати, тоже.       Они застыли в дверном проеме, внимательно наблюдая за тем, как Петрова аккуратно и с большой любовью расчесывала Пятифана, старательно делая ему хвостик на макушке. Рому это будто бы совсем не волновало — он спокойно сидел (девочке пришлось встать на табуретку, чтобы иметь лучший обзор, даже с учетом того, что парень сидел на полу) и пил чай, который гостеприимно предложил ему Антон. — Я теперь сама думаю, что поехала крышей, — Проговорила Катя, чуть нахмурившись и наклонив голову. — А ему идет. — Ага.       Парни тут же обратили на них внимание. Единственную реакцию, которую они получили от Ромы, это нахмуренные брови и лисий прищур, с которым он осмотрел их с ног до головы. — Уладили свои семейные проблемы? — Насмехаясь, произнес Пятифан, даже не дрогнув. Видимо, Оля сказала ему находится в таком положении. — Уладили, — Ответила Полина. — А ты, я смотрю, решил красоту навести? — Подчеркнуть, вообще-то, — Пятифан качнул головой, на что сразу же получил недовольный возглас Оли. Девочка была на финишной прямой, однако Рома мог легко все испортить. Это было у него в крови. — Долго еще? — Ласково проговорил парень, обращаясь (как ни странно) к Петровой. Оля что-то неразборчиво буркнула, потянув на себя еще одну прядь необычно густых и длинных (для кого-то вроде Ромы) волос.       Будучи отвлеченной невероятно завораживающим зрелищем, Полина не сразу заметила, что Смирнова тенью скользнула в коридор, чтобы что-то достать из своей куртки. И когда девушка вернулась на кухню, Оля уже закончила делать из Пятифана человека и, довольно улыбаясь, демонстрировала свою работу всем присутствующим. Больше всех понравилось, конечно же, Роме.       Антон уже хотел отпустить пару шуток, но, встретившись с угрюмым взглядом Пятифана, в котором так и читалось «одно слово и ты труп», он быстро поменялся в лице, решив для себя, что молчание — золото. Особенно в данной ситуации. — Так, — Серьезным тоном проговорил Пятифан. Хотя с хвостиком он выглядел менее устрашающим, голос его звучал достаточно грозно. — Мне пора отводить прекрасных дам. А ты, — Он обратился к Антону, недовольно сузив глаза, будто бы сканируя парня. Рома уже отчитал Петрова за то, что тот вообще влез в ту идиотскую драку, пока девушки были заняты своими разборками. — Молодец. Только синяки намажь чем-нибудь.       С этим словами Пятифан удалился, напоследок сказав девушкам поторапливаться, иначе они возвращаться будут одни. Он, конечно же, пошутил, однако пригрозить им нужно было.       Полина в очередной раз поблагодарила Антона, попрощалась с Олей и вышла вслед за Пятифаном. Только Смирнова задержалось неприлично долго — может, пыталась подобрать слова без мата, а может совсем не знала, что сказать Петрову. Не зная, как выйти из подобной ситуации, Катя наклонилась к Оле. — Знаешь, у тебя очень хороший брат, — Смирнова улыбнулась. Говорила она, кстати, абсолютно серьезно. — Да-да. Береги его.       Оля улыбнулась. — Ты что, влюбилась в него? — Взволновано и с некой издевкой выпалила Петрова. Катя на секунду выпала из реальности, замерев с абсолютной пустотой во взгляде. Она кивнула, плотно сжав губы, и предпочла быстро удалиться из дома Петровых, промолчав о своих любовных интересах и оставив все навязчивые расспросы от Оли Антону.       Домой они шли в неловкой тишине. Катя все никак не решалась отдать подарок Морозовой, Полина не знала, как начать разговор, чтобы никого не смущать, а Роме было абсолютно все равно. Он пружинистым шагом шел по изрытой дороге, чтобы «пальмочка» на его макушке забавно подпрыгивала. Когда они добрались до дома Морозовой, был уже поздний-поздний вечер. — Спокойной вам ночи, — Проговорила Полина, неловко помахав рукой. Девушка уже собиралась уходить, как вдруг ее остановила Смирнова, схватив за рукав куртки. — Подарок-то забери, — Замявшись, сказала Катя, пытаясь свободной рукой найти что-то в кармане. — Секунду…       Рома, брезгливо закатив глаза, отошел куда-то в сторону, прекрасно понимая, что у Смирновой сейчас от неловкости мозг закипит до критической точки. Наблюдать за этим ему совершенно не хотелось. Он потом поделится своим очень важным мнением о том, что девушка — тряпка. И мямля. И вообще полная размазня.       Когда Кате все-таки удалось достать тонкую цепочку, Морозова была готова умереть от смущения. Она бы никогда в жизни не подумала, что Смирнова решится сделать что-то подобное. И на сердце будто, росой заливаясь, расцвели бутоны. Сладостное волнение вспыхнуло на лице отчетливым румянцем. — Можно? — Катя трясущимися руками пыталась открыть небольшой замочек. Морозова не хотела, чтобы ситуация стала еще более неловкой, поэтому решила просто согласиться, особо не вникая в то, что собиралась сделать Смирнова.       Девушка сделала глубокий вдох и подошла к Полине. Аккуратно расстегнув куртку Морозовой, Катя приложила цепочку к ее шее — холодный металл приятно щекотал кожу, пока Смирнова во второй раз пыталась совладать с застежкой. На этот раз — чтобы закрыть. Когда же девушке это наконец удалось, Полина опустила свой взгляд. — Что это? — На цепочке Морозова заметила металлическое кольцо, отдающее серебряным цветом. — Подарок, сказала же, — Смирнова улыбнулась. — У меня такой же, — В доказательство своих слов девушка спешно достала точно такую же подвеску, демонстрируя ее Морозовой.       Полина промолчала, лишь прижала цепочку ближе к груди, закусив губу. — Вы уже заебали, — Крикнул Пятифан. — Мне вообще-то тоже домой надо!       Катя вымученно и раздраженно вздохнула. В последний раз взглянув на Морозову, она коротко кивнула, разворачиваясь, и направилась к Роме. Видимо, чтобы закопать его в сугробе.       Войдя в дом, Полина попыталась спрятать свое лицо в ладонях, чтобы не сгореть от смущения — из груди так и норовил вырваться радостный визг.       Чертова весна. — Ты заебал все портить, — Недовольно проговорила Катя, ускоряясь. Она хотела побыстрее дойти до дома, чтобы запереться в своей комнате и прокричать в подушку несколько часов подряд. Рома едва поспевал за ней. — Это не я все порчу, а твоя тупость, — Запыхавшимся голосом ответил Пятифан, наконец сровнявшись с Катей. Для такой маленькой девушки ходила она достаточно быстро. — Ты бы еще несколько часов там простояла, мямля. — Да заткнись, — Смирнова почувствовала, как кончики ее ушей покраснели. Жар снова разлился по всему телу. — Вали домой уже, я сама дойду. — Не хочу, — Радостно проговорил Рома, продолжая идти пружинистым шагом. Его очень радовала новая прическа, которую так старательно делала младшая сестра Петрова. Катя внезапно остановилась, из-за чего Пятифан чуть не врезался в нее. — Рома, — Угрожающим тоном проговорила девушка, делая акцент на ударение последнего слога. Пятифан смущенно кашлянул. — Понял-принял.       Рома помахал Смирновой на прощание, после чего сунул руки в карманы куртки и направился в противоположную сторону. До дома идти Кате оставалось минуты три — а с ее скоростью и то меньше. Не мог же ее кто-то выслеживать так поздно. Если бы Смирнова на секунду выбралась из своего воображаемого стального пузыря — наполненного, несомненно, отравой и ядовитым газом — она бы отреагировала на появление темной фигуры возле ее крыльца достойнее. Страха девушка не ощутила.       Однако пустота, поселившаяся в груди Кати не пугала — наоборот, дарила ощущение некой свободы и спокойствия. Переставая чувствовать, перестаешь волноваться по пустякам. Так бывает.       Не всегда же солнцу светить над головой.       А после того, что пережила Смирнова, странным было вообще то, что она продолжала дышать.       Она золотом рассыпалась, делая шаг. Встретив пылающий взгляд, скользящий по ее телу ледяным презрением и устрашающим блеском гранита, Смирнова была готова провалиться под землю. В очередной раз ощутив неприятное волнение, которое почти неощутимо, с ювелирной точностью вырисовывало панику в голубых глазах, Катя решила просто проигнорировать его присутствие. — Даже не поздороваешься? — Раздался неприятный голоса парня, отдающийся в ушах металлическим скрежетом о стекло. Катя вздрогнула, так и замерев с вытянутой рукой. Девушка старательно пыталась перебороть этот пленяющую в цепи тревогу. Она вновь почувствовала чужие руки на собственной шее. — Пошел нахуй, — На выдохе произнесла девушка. — Неужели ты настолько тупой? Что в словах «не лезь больше ко мне» тебе непонятно? — Смирнова скривилась, выражая полное отвращение к собеседнику. — Брось, я же нужен тебе, — Каждая его фраза змеей скользила по деревянному крыльцу, путалась в ногах, будто бы до оголенного участка кожи пытаясь добраться, под одеждой обволакивая тело, вызывая мерзлотное ощущение. — Точно так же, как ты нужна мне. — Ты больной? — Вопрос Смирновой больше звучал как утверждение. — Хватит меня преследовать, — Выделяя каждое слово, раздраженно проговорила Катя.       У Макса все лицо, казалось, было разбито даже сильнее, чем у Петрова. Этому Катя никак не могла нарадоваться — она, безусловно, была удивлена тому, что Антону удалось так красиво расписаться на физиономии парня. — Ты же прекрасно понимаешь, что мы созданы друг для друга, — Не выдержал Максим, в очередной раз сорвав голос на Смирнову. Парень резко остановился, покосившись на цепочку. Катя тут же спрятала ее под воротом водолазки. Не хватало еще, чтобы этот психопат ее сорвал в приступе гнева. — Красивая… — Задумчиво протянул он, помутневшим взглядом сверля пустоту. — Подарил кто-то? — Съебись с моего крыльца, — Ровный голос девушки шепчущим эхом разносился, пленяющим холодом царапал спину, оставляя синевато-алые отметины, стеклянной крошкой рассыпался. Катя рывком открыла дверь. — Или я вызову ментов. — Я все равно избавлюсь от нее, — Прошипел парень, сквозь плотно сжатую челюсть. Его на части рвало от злости и ненависти. Он замахнулся, чтобы со всей силы ударить по дверному косяку. — Слышишь?       Раздался глухой удар о дерево. Смирнова, обхватив свою голову руками, медленно сползла вниз по стене. Дверь была плотно закрыта, однако даже это не помогало уловить хоть что-то отдаленно напоминающее чувство безопасности. Катя прислушивалась к каждому шороху, к каждому порыву ветра — на душе в очередной раз чистое озеро затянулось пленкой нефти. — Исчезни-исчезни-исчезни, — До боли сжимая виски и плотно закрыв глаза, проговаривала Смирнова, пытаясь сконцентрироваться лишь на своем дыхании.       Пытаясь сконцентрироваться на мысли, что все будет хорошо.       Когда-нибудь.       В комнате Кати все отстраненно напоминало ледяную зиму. Такую, когда люди кутаются в теплые шарфы, чтобы спастись от колючего мороза. Такую, когда снег переливается серебром на землю. Такую, когда хочется спрятаться и никуда не выходить. Смирновой спрятаться не удавалось.       Она постоянно ощущала себя под прицелом.       Девушка не помнила, как заснула — однако утром она поднялась с кровати с невыносимой головной болью. Ей будто бы в виски вкрутили два огромных болта, которые при малейшем движении вызывали адский дискомфорт. На часах было девять утра, и Смирнова — с осознанием того, что она проспала первый урок — собралась за рекордное время.       Ужасная боль продолжала сопровождать ее даже по дороге в школу.       Погода казалась до тошноты приветливой — и солнце рассыпалось лучами по остаткам снега, и ветер не гудел, а нежно ласкал кожу, и воздух был наполнен приятной лесной свежестью. Катя даже хотела развернуться и пойти домой. У нее, по крайней мере, было достойное оправдание прогула — она не хотела. Смирнова усмехнулась собственным мыслям, если бы все было так просто.       Улыбка тут же сошла на нет, когда она увидела огромную толпу возле заднего двора школы.       В груди неприятно заныло, она почувствовала неладное. Катя тут же ускорилась — подходя все ближе и ближе она буквально кожей ощущала, как по ней скользят чужие взгляды. Пробираясь сквозь толпу школьников, она молилась, чтобы ее тревога оказалась ложной. В горле резко пересохло, голова шла кругом, погружая Смирнову в бешеный водоворот болезненных импульсов.       Когда девушка наконец добралась до того, что привлекло внимание такого количества человек, ее пробил удар. Ноги подкосились, а сознание все сильнее стало погружаться в болотистую трясину.       На бетоне — безжизненными и пустыми глазами смотря прямо в сторону Кати — лежал Максим.       В руках он сжимал ту самую подвеску, которую только вчера Смирнова подарила Полине.       А дальше все как в тумане. И царапающая горло сухость во рту, и невозможность закрыть глаза. Катя смотрела на рубиновую жидкость, озером алых лепестков рассыпающуюся по мелкой каменистой крошке, и чувствовала, как сама по этому асфальту растекалась. Голова трещала болезненно — будто череп изнутри взрывался, будто голову в тиски сдавило металлическим прессом. Дыхание у Смирновой было учащенное — глубокие вдохи до боли в косых мышцах разрывали легкие. Будь девушка врачом, она бы заподозрила у себя явные проблемы с сердцем — ну не может у здорового человека быть настолько сильная аритмия. Повернув голову, Катя заметила на себе испуганный — безмолвно извиняющийся — взгляд Морозовой, стоявшей рядом с Ромой и Антоном. Все они были без верхней одежды — значит, пришли в школу уже давно. — Что же вы наделали, — Бледная, словно выпавший в декабре первый снег, Смирнова не могла поверить своим глазам.