Гармоничные

      Санеми любит целоваться.       Это неожиданное открытие он делает лет в двадцать, наверное. Увы, кто-то не разделяет твои хобби, кто-то — фетиши, а вот бывшие Санеми быстро уставали от его привычки целоваться без повода. Ему это, напротив, нравилось: сам процесс, ощущение чужого запаха, прикосновения губ невпопад и нарочно.       Санеми просто хотелось до запоя целовать любимую девушку, а они думали, что он намекает на секс.       После аварии многое изменилось: ему пришлось долго бороться с апатией и стрессом, и ещё больше времени потребовалось для того, чтобы садиться за руль, не подавляя дрожь в руках и не чувствуя спрессовывающего ощущения замкнутого пространства от одного звука заведённого двигателя.       Чтобы смотреть на веселящегося Генью без щемящего чувства в груди и принять нового себя с проблемами по здоровью и изъянами во внешности.       Санеми себе не нравился. Грубые рубцы напоминали о трагедии, которая для него была не просто громкой новостью по телевизору. Это было воспоминанием об обезображенном теле матери, бабушке и дедушке, забравших к себе внуков, и о самом Санеми, которому казалось, что всё могло быть иначе.       Рубцы также отлично напоминали, что умереть, в сущности, куда проще, чем кажется.       Личную жизнь строить не было никакого желания: у него на руках остался опустошенный, перешедший в трудный возраст Генья, старикам с малышами тоже была нужна помощь, поэтому до любви оказалось, как до лампочки. Санеми даже не понял сначала, что нравится симпатичной учительнице биологии, пока она не подарила ему домашний шоколад на четырнадцатое февраля. Сверток не был подписан, но среди других он сразу угадал дарителя: защепка-бабочка намекала жирнее некуда.       И он растерялся.       Шоколадка испортила ясность в их отношениях, и Санеми, таки грызя её во время проверки тетрадей, чувствовал себя паршиво. Она ему... вроде тоже нравилась. Да нет, нравилась, конечно, не вроде, но он привык быть с ней друзьями, не возводя воздушных замков, а решительный шаг Канаэ ощущался как удар туфлей по затылку. Однако шоколадка оказалась вкусная (золотые руки у Кочо, ей-богу), и невнятное внутреннее чувство уговаривало купиться на милый жест.       В конце концов, надо же было сказать спасибо за угощение.       Место для первого свидания Санеми галантно предложил выбрать своей очаровательной даме, уповая, чтобы суховатое «Ну, куда хочешь пойти?» звучало не как высочайшее одолжение. Она и выбрала: рядовой ресторанчик-бар с пивом и закусками, так что их «мероприятие» отличалось от обычных учительских посиделок только количеством персон. Впрочем, Санеми возражать не стал и только решил приодеться по случаю особенного вечера. Старый костюм-двойку, хвала всевышнему, не успела сожрать моль, и он, старательно приглаживая у зеркала складки на персиковой рубашке, вдруг словил шальную мысль, мигом отравившую самообладание.       А вдруг в процессе более тесного знакомства он ей разонравится?       «Спокойно, спокойно, отставить паранойю. Это просто свидание, у тебя таких было — завались. Не сложится, сделаете вид, будто ничего не было, и всё пойдет как раньше».       И всё-таки насколько стрёмно было торчать на улице возле ресторана, постоянно оглядываясь то в один конец улицы, то в другой. Рациональные мысли в духе «Ну не может она так поступить, не в её это характере» становились зыбкими, и Санеми уже готов был звонить Канаэ после пяти отправленных и не прочитанных сообщений, дабы бесстрастным тоном и с колотящимся сердцем спросить «Ты где», когда в его сумке буквально прогремел телефон.       Она всхлипывала в трубку, и ему пришлось долго и напряжённо вслушиваться, дабы разобраться, что к чему.       Её собака отравилась.       Конечно, он сказал, что всё нормально. И нет, он не замёрз и не промок от внезапного дождя февральским вечером, простояв под открытым небом полчаса и успев перебрать в голове самые мрачные теории. Пусть Канаэ занимается собакой и вообще не думает про него, а они сходят куда-нибудь в другой — более подходящий — раз.       И однако тот же Санеми, выслушав сбивчивые, льющиеся потоком извинения, завершившиеся тусклым «Пока», внезапно перенабрал, задавая единственный вопрос в лоб невидимой собеседнице: в какой она была клинике. А после отвесил решительное «Понял, сейчас приеду», игнорируя её лепетания в духе «что, зачем» и далее по списку.       Их первое свидание проходит возле капельницы. Наевшийся шоколада дурень-мопс спит после промывания желудка, а у Канаэ заканчиваются салфетки. Санеми сидит, сам точно не зная, зачем он здесь, но чувствует, что Кочо рада его видеть, а та под давлением момента наконец рассказывает ему начало развернувшейся драмы: оказывается, Икито ужасно прожорлив, поэтому она всегда следит за тем, что и в каких количествах попадает ему в рот, однако сегодня случилось то, что случилось.       И Санеми, глядя на маленькую руку, которой Канаэ то и дело поглаживает виновника их неудавшегося свидания, не сдержавшись, осторожно кладёт ладонь ей на плечо. А потом старается сказать что-нибудь ободряющее (хотя говорить тут уже нечего), и ему неожиданно улыбаются с обезоруживающей признательностью, так что на секунду он забывает о необходимости дышать.       В кармане его сумки лежит запасная пачка салфеток, и Канаэ робко кивает, снова промакивая глаза. У неё на веках — тёмные следы размазанной туши, а на губах — призрак полустёршейся помады, и ему очень хочется крепко обнять эту хрупкую, измотанную девушку, чтобы она выплакалась наконец как следует. Но увы, они не в тех отношениях.       Пока что.       Они проводят ночь в клинике на банкетке, и голова Канаэ уютно пристраивается у него на плече. Санеми — что не делает ему особой чести — рискует незаметно коснуться тонкой руки, задумывается, глядя в противоположную стену с разномастными плакатами, и в итоге отрубается через какое-то время, поэтому утро встречает его ломающей болью в спине и затёкшей шее. Однако ему, жутко смущённому, по пробуждении не высказывают ни слова по поводу наглого нарушения границ.       Даже больше — Канаэ зовёт его в гости, поит чаем и готовит изумительный омурайсу, улыбаясь с преувеличенной благодарностью. И ободрённый Санеми берёт с неё обещание таки сходить на свидание в место поживописнее.       Через две с половиной недели он на свой страх и риск целует её на прощание в щёку, а она ловит его за рукав куртки и возвращает смазанный поцелуй прямо в губы.       Оказывается, Канаэ Кочо тоже любит целоваться.       Они делают это везде: где хочется, когда хочется и как. Разумеется, с поправкой на школьный устав. Если они не просыпаются вместе, она дожидается его на лестнице, ведущей к школьному забору, и минута — в их полном распоряжении желать доброе утро. Он иногда ловит её в лаборатории среди горшков с цветами, и тогда они прячутся, словно школьники, и он отмахивается от её любимого папоротника. А также Санеми стабильно ходит просить мел в другую учительскую, ловя понимающий взгляд Канроджи-сан и поблескивающий светлой грустью — Ренгоку. О недоромане в западном крыле знают все, кроме самой учительницы искусств.       А если случается (увы, крайне редко), что там никого нет, ему перепадает и кое-что получше.       Санеми просто тает, когда она целует его — в лоб, в щёки, в волосы или шею. Даже рубцы ненадолго перестают казаться уродливыми, потому что она называет его красивым, честно заглядывая в глаза. Потому что она кутает его в свою нежность изо дня в день и не ищет скрытых подтекстов в «телячьих» нежностях.       Санеми, правда, по-прежнему не особо любит вертеться перед зеркалом, однако всё больше пересиливает себя и свои комплексы, когда собирается на очередное свидание. И даже часто думает, разглядывая их с Канаэ отражения в ванной комнате, что всё в их паре — вполне себе гармонично. А на фоне клацают по полу когти Икито, за ночь снова успевшего навести форменный бедлам и сожрать его тапочек.       И когда она шепчет ему на ухо «Шинадзугава-сан, а вы уверены, что у вас нет дополнительных занятий?», Санеми только многозначительно усмехается, в сотый раз отмахиваясь от роскошного, но, ей-богу, дурацкого папоротника, чтобы поцеловать лукаво смеющиеся губы со вкусом клубничного блеска.       Ибо он с немого позволения самой Кочо-сан пару минут назад предусмотрительно запер кабинет изнутри.