Deep bond

      Шихоин собирается с духом, в очередной раз стоя перед дверью нехорошей квартирки. Каждый раз заходя сюда, она не знает чего ожидать. И почему этими двумя всегда приходится заниматься ей самой? Правильно — никто другой с ними просто не справится. Но сегодня случай особый. Сегодня их нет, и за целостность разума можно не беспокоиться, мозговыносящей энергетики совсем не чувствуется. Шихоин уже и не знает, что из этого хуже. Выдохнув, она толкает дверь, которая, как всегда, не заперта.       Фу-у, с таким амбре и мозговыносящей энергетики не нужно. Квартиру никто не проветривал как минимум лет двести. Боги, а темень-то какая, хотя за окном день в самом разгаре. И тишина как в могиле.       «Он живой вообще?» — думает Шихоин. Надо было прийти на пару деньков раньше, ведь думала же об этом, но решила дать несчастному побольше времени, чтобы взять себя в руки. Вот же глупость! Такого как он, с тонкой душевной организацией, в одиночестве вообще оставлять нельзя.       Решив не разуваться, мало ли что там на полу может обнаружиться, Шихоин проходит в глубь квартиры, нет, в глубь мрачной вонючей дыры, по памяти и едва заметным очертаниям огибает большой кожаный диван, запинается обо что-то, ага, пустые бутылки со звоном раскатываются по паркету, словно бильярдные шары. Ну… неудивительно. Чертыхнувшись, Шихоин продолжает свой нелёгкий путь прямиком к окну. Распахивает тяжелые шторы-блэкаут и сдвигает створку панорамного окна, впуская солнечный свет и свежий воздух. — Какого хрена?! — слышит она за спиной, если точнее, она слышит «казхх ххаа», но, зная хозяина квартиры, расшифровать не так уж сложно.       Шихоин разворачивается и не знает плакать или смеяться. Или ругаться. Последнее ей хочется сделать больше всего — наорать на этого алкаша, врезать ему для профилактики и хлопнуть дверью, уж лучше бы сдох, честное слово, но она лишь вздыхает и, обходя раскатившиеся по полу бутылки, подходит ближе, осторожно присаживаясь на край дивана — он залит хрен пойми чем и не внушает доверия — рядом с «телом». Не без удивления отмечает, что Гриммджоу один — ни баб, ни мужиков не наблюдается и, судя по состоянию квартиры и её хозяина, тут упивались в усмерть в гордом одиночестве. — Ты живой? — глупый вопрос, конечно, но Шихоин просто не знает с чего начать. Если быть до конца честной, она даже не знает зачем пришла сюда. В качестве кого? Начальницы — отчасти, этот придурок уже неделю на работе не показывается, но он и раньше особым рвением не отличался. Подруги — ну-у… скорее «нет», чем «да». Может, няньки? По всему выходит, что так, его Высочество без нянек жить не может, даром, что давно не ребёнок. Ну да это всë лирика и отговорки, самой себе в глубине души, очень в глубокой глубине, Шихоин может признаться — она пришла сюда просто как человек, потому что переживает за этого мудака, как бы сильно он её не бесил. — Как видишь… — «кака шшь…», — слышит Шихоин. — «Кака…шшь» я и вижу, — вздыхает она в ответ. — Ты похож на чумного алкаша, живущего на помойке. — Пфф ссс… — и неопределённый взмах рукой. Тут Шихоин не берётся перевести, потому что это может означать как «отъебись», так и «я всегда великолепен». — Небеса, Джагерджак, ты когда последний раз в душе был? А ел? Никогда ещё не видела тебя в таком жалком состоянии! Тебе не стыдно?! — отчитывает она его, как ребёнка. Может быть, у него и есть повод убиваться, но не до такой же степени. — Бросили его. Какое горе! Ты что, сопливая школьница?! — Стыдно у кого видно! — получается довольно чётко и не совсем здорово.       Бля-ять… Шихоин прикрывает лицо рукой и решает, что от школьницы он ушёл совсем недалеко. — Мать твою, Джагерджак, раз есть силы на тупые шуточки, значит найдешь и на то, чтобы оторвать задницу от дивана и доползти до душа, а я так и быть кофе сварю. — Какое бла-а… бля… городство. А на хуй ты пойти не хочешь? — тоже не нуждается в переводе. «Значит, очухается», — решает Шихоин. — Я бы, может, и согласилась, да вот только после таких-то возлияний у тебя не встанет. — Один-ноль, — признает поражение Гриммджоу и пьяно лыбится, действительно как обкуренная школьница. Пытается оторвать голову от подушки, и это ему почти удаётся.       Шихоин хватает его за руку и помогает сесть, под ногами около дивана снова звенят бутылки. От резкой смены положения Гриммджоу начинает трясти, словно заядлого алкоголика. — Эй, посмотри на меня, — просит Шихоин, придерживая его голову, чтобы взглянуть в лицо. Он холодный, бледный как смерть, а глаза настолько пустые и бездумные, что удивительно, как он вообще может связно говорить. У него обезвоживание и интоксикация — тут не душ нужен, а капельница. Шихоин укладывает его назад, кутает в плед и набирает номер Сейрейтея.       По требованию начальницы выездная бригада со всем необходимым прибывает очень быстро, так что спустя несколько часов и несколько капельниц Джагерджак походит на живого человека куда больше чем раньше. У Шихоин на сердце становится легче. Не то чтобы она за него волновалась, но всё же… Хорони его потом.       Когда Гриммджоу снова открывает глаза, то не сразу понимает, где находится — светло, воздух свежий, он же окно несколько дней не открывал. Рядом сидит драгоценная начальница, щёлкает пальцами перед его лицом, мол, ты в себе вообще. Гриммджоу понимает, что в себе, но вот сколько прошло времени? Последнее воспоминание, как Ичиго повернулся к нему спиной и ушёл вместе с той девицей, как она ехидно улыбнулась ему через плечо, только что «фак» не показала. Потом он как-то доехал до дома и целый день сидел на этом самом диване, глядя в стену. Думал. А потом думать ему надоело и он решил забыться привычным способом и забывался до… Ну… до сего момента. — Какого хрена? — на этот раз голос хоть и слабый, но речь чёткая. — Ты чуть не помер, Джагерджак, ты сколько пил? — Не помню, — отвечает он честно, — сигарету дашь?       Шихоин вздыхает тяжелее обреченного на казнь смертника — этот мудак неисправим. — Гриммджоу, — собственным именем всегда можно привлечь его внимание. — Какое сегодня число? — Четырнадцатое? — подумав, отвечает он. Кроме как вздыхать Шихоин ничего не остаётся, может, он больше и не откинется с минуты на минуту, но с головой всё ещё беда. — Восемнадцатое, Гриммджоу.       Пару секунд он обрабатывает информацию, потом его взгляд говорит, мол, ты пиздишь. Смотрит на дорогие часы на своём запястье, убеждаясь в правдивости слов начальницы и… пожимает плечами. Три дня выпали из его сознания — не так уж много, подумаешь. — Сигарету дашь? — Хрен тебе! — у Шихоин заканчивается терпение. — Сначала ты возьмешь себя в руки, помоешься и пожрешь! — Иди на… — Слушай ты, я тебя только что с того света вытащила, и если ты думаешь, что я, как Куросаки, стану терпеть твои капризы, то сильно ошибаешься!       На этот гневный выпад Гриммджоу ничего не отвечает, но в глазах его вспыхивает синее пламя. Он резко срывает с руки трубку капельницы и поднимается с дивана. На этот раз вполне уверенно, голова кружится, но не так чтобы замертво падать. Шихоин прикусывает губу — не надо было упоминать Куросаки — в словах она всегда слишком прямая и резкая, зачастую безжалостная, иногда это ранит людей. Вот сейчас, например, как бы Гриммджоу не маскировал свою боль злостью — Шихоин видит. Впрочем, чувством вины она насладиться не успевает, потому что подлый злопамятный Джагерджак начинает раздеваться. Вонючая футболка летит Шихоин чуть ли не в лицо, а следом он снимает штаны, под которыми, конечно же, ничего нет… Не то чтобы она ни разу не видела голого мужика… но… — Ты что делаешь? — от неожиданности у неё даже открывается рот. Гриммджоу со смешком замечает, что глаза она не отводит. — В душ иду, ты же сама сказала, что не дашь сигарету, пока я не помоюсь и не пожру, — отвечает он, словно раздеваться перед ней самая обыденная на свете вещь. Стыд — это явно не про него.       Сверкая голой задницей, он гордой походкой отправляется в ванную, распинывая по ходу звенящие бутылки. Шихоин хочется дать ему пинка, но злится она не столько на его детскую выходку, сколько на себя. Зачем обманываться — она не может отвести взгляда. Демон его раздери, это тело, его умение держать себя, выгодно подавать, даже в таком дрянном состоянии, за секунды способно вскружить голову кому угодно, независимо от пола и ориентации. Шихоин клянёт себя за то что, пусть на миг, но поддалась этим блядским феромонам, и чтобы отвлечься, идёт варить кофе. Потом клянëт себя за то, что сварила не только себе, но и Джагерджаку. Ловит себя на мысли выплеснуть в раковину из вредности, но решает, что это будет уж слишком по-детски.       Спустя двадцать минут Гриммджоу снова радует её своим присутствием, слава небу, он в штанах, и выглядит… сногсшибательно! Шихоин и раньше замечала его привлекательность, но… Всего несколько часов назад этот человек был похож на подзаборного алкаша и что же?.. Побрился, помылся и всё?! Замазать синяки под глазами и хоть сейчас на обложку 18+! Даже шрамы на его теле выглядят соблазнительно, неудивительно, что всем башню от него сносит, а Куросаки прощает все закидоны. Быть таким привлекательным — преступление.       Гриммджоу бесцеремонно забирает чашку из её рук, слово она не начальница ему, а секретарша — только кофе варить и годится. Делает глоток, морщится — не вкусно. Не Куросаки же варил, а никто другой не знает, какой нравится Гриммджоу. — Чему обязан такой чести? — спрашивает он и отодвигает чашку в сторону. Садится напротив, сложив руки на столешницу.       Шихоин считает его неблагодарным сукиным сыном, но к такому Гриммджоу она привыкла, и это много лучше того, что она видела несколько часов назад. Не желая отвечать на глупые вопросы, она с силой толкает по столешнице контейнер с едой, которую тоже привезли по еë просьбе. Пусть этот гад великолепен внешне, но, она уверена, несколько дней «жидкой диеты» не прошли бесследно.       Гриммджоу приоткрывает контейнер одним пальцем, будто бы оттуда может выпрыгнуть жаба, но там нет ничего, кроме еды. Снова не то что он любит, но сойдет. Шихоин смотрит на него взглядом строгой матери — гулять не пойдешь, пока не пожрëшь! Пожав плечами, Гриммджоу впихивает в себя пару ложек. — Теперь дашь сигарету?       Терпение Шихоин на волоске. Она достаёт из сумочки пачку, свою, которая лежит там уже несколько месяцев, курит Йоруичи крайне редко, но сейчас, похоже, подходящий момент; вытягивает одну сигарету из пачки, а всё остальное бросает в лицо несносного Джагерджака. Он ловит и невозмутимо закуривает. У Шихоин не оказывается зажигалки и Гриммджоу великодушно помогает ей прикурить.       Одна затяжка. Две. Три. — Ты невыносимый мудак, Джагерджак! — волосок обрывается довольно быстро. — Как… «только Куросаки тебя терпит?» — хочет сказать она, но вовремя осекается. — Ты когда на работу явишься?!       Конечно, она здесь не для того, чтобы вернуть в строй «бесценного» сотрудника, хотя если закрыть глаза на бесконечные капризы и выкрутасы, сотрудник из Гриммджоу очень даже хороший, но всё же она здесь не поэтому, однако сказать, что просто волнуется за него, выше её сил. — Ни-ко-гда, — невозмутимо отвечает Гриммджоу и медленно выпускает струйку дыма. — И что будешь делать? Бухать, пока не сдохнешь? — Почему бы и нет, — беззаботно отвечает он, чем бесит Шихоин ещё сильнее.       Этот тон, это нежелание не то что поблагодарить, но даже принять помощь срывают Шихоин последние тормоза. Как Куросаки с ним справлялся?! Как вообще они, будучи такими упрямцами, не умеющими признавать ошибки и идти на компромисс, не поубивали друг друга?! Ну сейчас она всё ему выскажет! Она пришла сюда, если не пожалеть, то поддержать точно, а он всё кобенится, строит из себя тут!.. Урод! И кого обмануть-то хочет?! И зачем?! — Джагерджа-ак, как же меня заебал твой похуизм! Строишь из себя крутого?! На всё тебе насрать?! Так вот, мальчик, знай, меня тебе не провести, я как ясным днём вижу, как тебе плохо, но вместо того чтобы попросить помощи, ты!.. — она замолкает, потому что Гриммджоу смеётся. Вот так, вместо того чтобы, как провинившийся ребёнок, внимать мудрым наставлениям и помалкивать, он потешается над её попытками вытащить его из той вонючей дыры, в которую сам себя загнал. — А знаешь, — она резко меняет тон, щедро приправляя свои слова ядом, — я теперь понимаю, почему он бросил тебя! Ему просто до смерти надоело лицезреть твою нахальную рожу и переваривать дерьмо, что галлонами из тебя льётся! Если бы не инициация, он бы никогда!..       Она не успевает закончить, потому что Гриммджоу вскакивает, затушив сигарету прямо в контейнере с едой, и заносит руку для удара. Глаза Шихоин вспыхивают золотом, напоминая ему, с кем он имеет дело и, что её сила, в отличие от его, при ней. Она тоже поднимается, готовая блокировать удар, они впиваются друг в друга взглядами, как две разъярённые кошки — невыносимый ультрамарин и чистое золото. Так продолжается, пока от напряжения не лопается стоящая между ними колба с кофе. Остатки напитка растекаются темной кляксой. Гриммджоу вытирает пошедшую носом кровь. Сжимает кулак и с силой ударяет по столешнице. Демон! Всего лишь сраная стекляшка, раньше он и не заметил бы такой мелочи, да ему все окна в квартире взорвать было раз плюнуть, а теперь!.. Куросаки забрал у него всё. Силу. Душу. И сам его покинул.       Шихоин видит обиду и злость, и стыд в его горящих ультрамарином глазах, как ему хочется расхерачить всё на этой кухне, но он не может, ему неоткуда черпать энергию, а его яркий алый спектр теперь не толще шёлковой нити. Она забывает про собственные злость и упрямство, хватает Гриммджоу за руки, потому что вид у него, словно вот-вот случится припадок. Пытается передать хоть каплю энергии, успокоить, но она не рэйки и… не Ичиго. Гриммджоу вырывается, когда замечает, как она рассматривает его руки. Небо, сколько шрамов на этих руках: порезы, сигаретные ожоги, сбитые костяшки — старые, уже загрубевшие и совсем свежие. Он больше не может спрятать их. — Зачем ты пришла?! Зачем вытащила меня?! Убирайся! — этот крик больше похож на рёв раненого зверя.       Шихоин вмиг оказывается позади него и обнимает, как сделал бы Ичиго, это слишком жестоко, но пробиться сквозь маску Гриммджоу как-то иначе просто невозможно. Она гладит его плечи и шепчет как ребёнку, что всё будет хорошо, потому что он такой и есть — несчастный искалеченный ребёнок под маской обаятельного мерзавца. — Тише, шшш… Мы вернём его. И твою пантеру тоже вернём. Кискэ найдёт способ. Потерпи. Он ведь жив-здоров, и я уверена, скучает по тебе точно так же. Тшш… — Ты не… понимаешь, — слегка успокоившись, отвечает Гриммджоу. Голос его дрожит, дыхание сбивается на каждом звуке, Шихоин кажется, что он вот-вот разрыдается. — Это ведь я! Я сделал это с ним!       Шихоин действительно не понимает о чём он, да он виноват, но и она тоже — недоговаривала, нарочно умалчивала и даже обманывала; ну что ей стоило рассказать Куросаки об инициации, об отце, о матери, о разрушителе — она же всё это знала. Они все виноваты, но не биться же в истерике теперь. Конечно… как бы Шихоин не ценила Куросаки, она не влюблена в него, в отличие от Гриммджоу… Это ясно как белый день. — Мы все виноваты. Успокойся. — Шихоин осторожно тянет его в комнату, — пойдём, сядем. Надо остановить кровь. Где у тебя аптечка?       Гриммджоу молча кивает в сторону ванной. Усадив его на диван, Йоруичи идёт за аптечкой, по пути натыкаясь на разбросанные около плазмы джойстики psp. Два. В ванной две зубные щётки, два полотенца, а вот одеяло на кровати одно. Если приглядеться, то по всей квартире можно заметить вещи Куросаки — одежду, учебники и другие мелочи. Ичиго ничего не забрал. Гриммджоу ничего не выкинул. А сколько у него воспоминаний, о которых Шихоин не имеет и понятия. Вот же!.. Как ему должно быть невыносимо здесь, неудивительно, что он напивался до беспамятства.       Спрятав непроизвольно всплывшую жалость, она возвращается в комнату. Кровь у Гриммджоу не останавливается. Блядство, у него энергии и так чуть. — Не запрокидывай голову, — Шихоин ловко впихивает ватный тампон ему в нос и принимается салфеткой стирать кровь с лица. — Прекрати, я не ребёнок! — огрызается Гриммджоу и отталкивает её руки.       Шихоин отходит на шаг и едва сдерживает смешок. Взлохмаченный, с тампоном в носу и недовольным взглядом он выглядит очень комично, даже аура плейбоя поугасла. Он напоминает ей ершистого котёнка — почесать бы за ушком, так ведь цапнет. — Как ты себя чувствуешь? — Плохо. Довольна?! — в голосе больше нет истерики, в нëм снова звучит привычная вредность. — Я здесь не для того, чтобы злорадствовать, — спокойно отвечает Шихоин и садится в кресло напротив. — Пф… — Послушай, прошла всего неделя, как он пропал, я уверена, с ним всё в порядке. — Я знаю! — Ну вот, значит… — Ничего это не значит! — отрезает он, и между ними повисает долгая пауза.       Шихоин складывает руки на груди и ждёт, словно чувствует, что это ещё не всё. Гриммджоу поджимает губы, не любит он обнажать душу и уж тем более перед этим генералом в юбке, но никого другого рядом нет, а выговориться ему необходимо, слишком долго копилось, слишком долго грызло и разрушало изнутри. Вроде кто-то говорил, что признание ошибок и слабостей, умение принимать помощь — это настоящая сила, может, Гриммджоу обретёт чуть-чуть, раз уж прежнюю растерял. — После того, как ты нашла меня в клубе, мы виделись ещё раз, — наконец продолжает он.       Шихоин крайне недовольна, что её раньше не поставили в известность, но решает, что сейчас не время быть строгой начальницей. Джагерджак говорит — это ли не чудо? — Долгая история, но в общем… он не хочет возвращаться в Сейрейтей, упрямый, бля! — Это у вас общее, — фыркает она. Гриммджоу зеркалит её короткую усмешку, а после отводит взгляд, и лицо его снова становится серьёзным. Шихоин молча продолжает ждать. — Он попросил меня остаться с ним, а я отказался, — без всякой окраски произносит Гриммджоу, на лице его отражается растерянность, будто он удивлён своим же поступком. — Я отказался, — повторяет с каким-то непередаваемым чувством тяжести. — И тогда он… просто ушёл. Повернулся ко мне спиной. Я стоял и смотрел, как он уходит, и ничего не сделал. Я просто не мог. Не верил, что он может вот так запросто уйти… Я был уверен, что он… Что, если я откажу ему, он придёт сам. Так всегда было! — на секунду он ловит взгляд Шихоин, словно ища в нём подтверждение своим словам. — Я приехал домой, сидел здесь с этой уверенностью, но он не приходил. Не звонил. Ничего. — Почему же ты отказался? — осторожно спрашивает Шихоин.       Тишина длится ещё несколько минут, прежде чем Гриммджоу собирается с духом. — Я… Это было бы неправильно, — отвечает он всё так же не глядя на начальницу. — Я уже был там, понимаешь, я всё видел, и я не хочу туда возвращаться.       Его слова звучат, как бред, и Шихоин чувствует себя психиатром, которому необходимо разговорить крайне замкнутого пациента, она бросила бы эту глупую затею, если бы не понимала, как сильно Гриммджоу хочет выговориться. — Что ты имеешь в виду? — Ты знаешь, кем была моя мать? — вдруг спрашивает он, и тут Шихоин совсем теряется в заскоках его повествования, но положительно кивает, мол, конечно, навела справки, особенно после случая с Исидой. — В детстве… — всё так же не глядя на неё продолжает Гриммджоу, — я очень боялся её. Она… Она была актрисой, многообещающей и очень красивой. Сыграть могла что угодно, режиссёры её боготворили, это я узнал уже после её смерти… Она могла сделать блестящую карьеру, но… встретила моего отца. Он был очень богат и старше лет на тридцать. Ха-х, она любила его, — то ли смеясь, то ли издеваясь над самим собой, выплевывает он. Слово «любовь» до сих пор комом застревает в горле. — Он был женат и совершенно не собирался отказываться от своей благополучной жизни ради какой-то глупой девчонки, но моя мать… она верила в эту… любовь, в эту глупую сказку! Позволила инициировать себя и ждала, что он сделает то же самое. Пф! Конечно же, он этого не сделал. А когда она забеременела, то вовсе бросил, разом погубив жизнь и карьеру. И она со мной на руках оказалась в той вонючей дыре, в которой я вырос. Без работы, без денег. Без собственной воли, которую он у неё отобрал. Сама она никогда не говорила об отце, всё это я узнал уже потом. — Он замолкает ненадолго, переводит дыхание, всё это выливается из него с трудом и болью, с всё ещё клокочущей ненавистью. — Без него, без его крови она очень быстро сошла с ума. Мне было лет пять или шесть, когда в наш дом потянулась бесконечная вереница мужиков… которыми она питалась, думаю, в каждом она видела отца и убивала его снова и снова. Это было мерзко и… страшно. Когда я стал старше, она заставляла меня помогать ей прятать трупы. Недалеко от нашего дома было кладбище, и мы хоронили их в свежих могилах. Небеса, я так ненавидел её, не понимал, почему у меня такая мать?! Убийца. Психопатка! Столько раз хотел сбежать, но всегда возвращался. Столько раз хотел пойти в полицию, но так и не осмелился. Она полностью контролировала меня, держала при себе, я был нужен ей, как напоминание о предательстве отца, как тот, на ком можно сорвать злость. Так продолжалось до тех пор, пока я не обрёл собственную силу. И тогда… я убил её. Сожрал, — если до этого в его голосе звучали боль и гнев, то теперь пустота, и она кажется Шихоин намного страшнее ненависти. — Тогда я впервые почувствовал вкус свободы, а всего-то и надо было отнять чью-то жизнь. Ха-х! Когда я научился контролировать свою силу, то использовал людей направо и налево, делал всё что хотел. Решил найти отца. Я хотел плюнуть ему в лицо, сказать как ненавижу, но к тому времени как нашёл, он оказался прикован к постели, даже убивать его было западло. Разум его тоже ослаб, и я легко сделал так, что все деньги достались мне, ребёнку, которого он никогда не видел, чью мать бросил и довел до помешательства. Хм, в одночасье я стал очень богатым человеком. Ну и дальше… деньги, власть, женщины, наркотики, всё о чём можно только мечтать, а мне всё было мало. Я хотел ещё больше, я хотел всё, что только можно получить! Связался с Эспадой, — это вылетает с такой горечью, что горько становится даже Шихоин. — Айзен обещал, что я буду королём, — ещё один едкий смешок, словно ирония над самим собой. — А потом я встретил его — глупого мальчишку, внутри которого дремала непревзойденная сила. Я сразу почувствовал её, эту мощь, которой он совершенно не умел пользоваться, и подумал — вот она, настоящая свобода. Мне нужно только забрать его силу. Я всё для этого сделал, привязал его к себе, вступил в Сейрейтей, предал Эспаду. Я распалял его тьму, каждое моё слово было игрой, продуманной наперёд, я столько лгал ему… Ждал удобного момента, собирался сделать то же, что сделал мой отец с моей матерью. Пусть бы он сходил с ума, мне было плевать, я хотел забрать его силу, с ней никто не смог бы меня подчинить, я был готов на всё ради этого. Уничтожить Эспаду и Сейрейтей, любого, кто встал бы на пути, а потом убить и его самого! Я хотел сделать это! — голос Гриммджоу срывается на страшный шёпот, от которого непробиваемой Шихоин становится не по себе. — Всё ради свободы, безграничной свободы, понимаешь?! Это моя идефикс! — шёпот резко переходит в крик. Отчаяние, злость и боль, звучащие в словах, заставляют Шихоин вздрогнуть. — Что же ты этого не сделал? — спрашивает она. И спустя минуту молчания сама отвечает. — Без него тебе свобода больше не нужна, да? — Я жил этой идеей, пока он не… не показал мне, что может быть иначе. Я всю жизнь копил погань в моей душе, гнилую, ядовитую, подпитывал её злостью и ненавистью, а он просто выжег её, уничтожил, а потом…       Гриммджоу замолкает, отводит взгляд, не решаясь договорить, но Шихоин и так понимает, как сильно он разочарован в себе и в Ичиго. Совершенно неосознанно Ичиго изменил его, заставил свернуть с намеченного пути, поверить в сказку, а потом так же неосознанно в одночасье отобрал у него всё: и силу, и веру. — Почему ты думаешь, что он не вернётся? — Он не обернулся, — надрывно отвечает Гриммджоу, снова вспоминая дождливый день их последней встречи. — Он сильнее меня. Упрямее. Он не струсит. Не отступит.       Шихоин поднимается, подходит к нему, сжимает плечо. Простой жест поддержки, в который она добавляет немного родительского тепла, незнакомого, но такого необходимого Гриммджоу. — Джагерджа-ак, выходя за эту дверь, — она указывает на выход, — я очень хотела бы не возвращаться сюда никогда, но это же совершенно не значит, что я больше не увижу твою мерзкую физиономию.       Гриммджоу резко поднимает голову и смотрит в её лукавые глаза. Эта женщина снова дала ему совет? Замаскированный, что хрен поймёшь, но очень дельный. — Разберись с этим, — она подмигивает ему, хлопает по плечу и уходит.       Поворачивается спиной. Уходит, не оглядываясь, но точно зная, что он услышал её.       На следующий день Гриммджоу возвращается на работу.