Освобождение

      Все произошло из-за одного случайно опрокинутого бокала вина.       Кто-то из гостей Лю Минъянь, уже изрядно набравшись, неуклюже танцевал посреди комнаты, не замечая ничего вокруг. Пьяные движения выбивались из ритма модной мелодии, но присутствующих это не смущало – общий градус возбуждения и алкоголя давно превысил норму, время близилось к полуночи. Под потолком стоял плотный дым от множества выкуренных за вечер сигарет. Лю Цингэ лишь в очередной раз поморщился – просил же не превращать дом в дешевый бар, но сестра пожелала развлечься. Мягкий свет светодиодных лент лишь подчеркивал интимный полумрак комнаты.       - Ох! – где-то сбоку негромкого воскликнули, и мужчина спешно развернулся. У Шэнь Цинцю, красующегося большим алым пятном прямо на груди светло-зеленого свитера оказался на удивление виноватый вид, словно это он, а не очередной пьяный подросток только что опрокинул собственный напиток. – Я…       - Пойдем, дам тебе что-нибудь из своего. – Цингэ хмуро высматривал в толпе неуклюжего засранца, но тот предусмотрительно скрылся из виду среди запыхавшихся, раскрасневшихся приятелей. Да и Цинцю, без того, казалось, чувствующий себе неуютно весь вечер, смутился еще больше. У мужчины на лице было написано отчаянное желание поспешно сбежать прочь. Цингэ лишь скрипнул зубами. – Давай-давай, не будешь же ты ходить в испорченной одежде.       И не дожидаясь ответа, мужчина крепко, но достаточно осторожно схватил друга за руку, увлекая за собой. Тот не сопротивлялся, послушно следуя сквозь расталкиваемую толпу веселящихся гостей и лишь бормотал что-то в оправдание, которого никто не требовал. Цингэ едва сдержался, чтобы не выругаться. Жизнь с этим мелким зверенышем вытягивала из Цинцю все силы.       Наверху оказалось значительно тише. Музыка звучала приглушенно, легким гулом отдаваясь под ногами, шум голосов сливался в единый монотонный речитатив, лишь стойкий запах сигарет ощущался в воздухе. В спальне Цингэ, скромно, но со вкусом обставленной в серо-черных тонах, за плотно прикрытой дверью гомон и вовсе сделался едва различимым.       - Сейчас поищу что-нибудь. – Цингэ с головой закопался в собственный шкаф, пытаясь выискать то, что придется приятелю по душе. Едва различимо пробурчал. - А потом найду этого ублюдка и руки ему повыдергиваю. Вот, возьми.       На кровать, возле которой нерешительно мялся Цинцю, полетела белая толстовка с капюшоном. Домашняя и одна из любимейших у Цингэ, но столь щедро пожертвованная приятелю. Даже себе мужчина не признавался, что видеть собственную вещь на этом хрупком, изящном теле представляло какой-то совершенно иной вид удовольствия. На лице Шэня мелькнуло смущение, протянутые было пальцы, словно ошпаренные отдернулись прочь. Цингэ догадливо хмыкнул и предложил принести воды, краем глаза отмечая, какое облегчение мелькнуло на чужом лице после предоставленной возможности переодеться в одиночестве.       Вернувшись, Цингэ честно постучал в дверь, но едва переступив порог спальни, замер безжизненным изваянием. Пальцы, отчаянно стискивающие бокал, сжались с такой силой, что тонкое стекло лопнуло с мелодичным хрустом. Осколки, окрашенные алым, посыпались на пол, поблескивая в полумраке. Взгляд же Цингэ был неотрывно прикован к дрожащей фигуре напротив, так и не успевшей до конца надеть злополучную толстовку. Не натянутые рукава открывали обзор на тонкие белые руки, на которых отчетливо проступали багрово-синие следы. Различимый отпечаток чужих пальцев, уже начинающий меркнуть след от скользящего удара, тонкие полоски на запястьях от… веревки, блять?! Цингэ зарычал сквозь сжатые зубы, едва сдерживаясь, чтобы не заорать во весь голос. Цинцю, напротив, сник еще больше, в поспешных бесплодных попытках пытаясь скрыть то, что уже было увидено.       - Я убью его. – прошипел Цингэ, стискивая кулаки и даже не чувствуя, как вниз тонкой струйкой бежит кровь из порезанной ладони. Собственные неудобства его сейчас волновали в меньшей степени. – Клянусь, Цинцю, я придушу твоего щенка.       Гнев схлынул также резко, как и захлестнул. Размазывая кровь по одежде, Цингэ похлопал себя в попытках отыскать почти опустевшую пачку сигарет. Обнаружил ее в кармане, щелкнул зажигалкой, с удивлением отмечая, что собственные пальцы мелко дрожат. Прошептал на грани слышимости:       - Что он, блять, с тобой сделал?..       - Цингэ, все в порядке. – Шэнь, наконец, пришел в себя, справившись с растерянностью, словно скрыв наконец, от посторонних глаз следы чужой одержимости он вновь вернулся к своему прежнему спокойному в своей подавленности настрою. – Все хорошо. Это ничего, не страшно. Давай забудем, со мной все нормально.       - Нормально? Серьезно, нормально?! – Цингэ яростно затушил окурок прямо о стену, что уже говорило о степени плохо скрываемой ярости обычно склонного к порядку и чистоте мужчины. – Сними толстовку. Снимай гребаную толстовку, Цинцю, или я клянусь, я сейчас поставлю на уши всю полицию этого города!       Цингэ злился, но злился не на сжавшегося в комок, беспомощно поглядывающего по сторонам приятеля, а на себя. То, что он сегодня впервые увидел столь отчетливые следы безумия этого щенка Бинхэ не означало, что раньше не возникало никаких подозрений. Например, чего стоили моменты, когда Шэнь на очередной встрече отказывался присесть, ссылаясь на больную спину, но вздрагивая от каждого движения. Или сузившийся – не сразу, постепенно - круг общения Цинцю, сейчас и состоявший лишь из Цингэ с сестрой, да Цинхуа, допущенного в дом пары только из-за связи с мрачным приятелем Бинхэ. Говорить про постепенно становящуюся все более закрытой одежду и не приходилось. Помнится, на последний день рождения Цингэ подарил другу простой, серебряный кулон на длинной цепочке, а на следующий день увидел красноватый след от этой самой цепочки на шее. Украшения у Цинцю больше не было.       Как можно быть таким слепым идиотом! Цингэ был готов отхлестать себя по щекам, приводя в чувство и вместе с тем наказывая за несообразительность, но сейчас он лишь напугает этим и без того потерянного Шэня. По мере того, как Цинцю медленно избавлялся от толстовки, глаза хозяина дома наливались кровью, а губы, наоборот, делались бледнее.       Руки, как оказалось, носили лишь часть проявлений извращенной привязанности Бинхэ. Бледная кожа груди и спины оказалась щедро разукрашена синим разной степени яркости. Где-то он переходил в угрожающе фиолетовый, где-то оставались лишь едва заметные светло-розовые следы. Но взгляд в полутьме выцепил не только синяки. Несколько слишком глубоких и ровных шрамов, для того чтобы оказаться случайными, подозрительно выпирающее, кажется, лишь недавно сросшееся ребро, еще тоненькая кожа на местах прошлых ожогов.       - О боги… - выдохнул Цингэ. Ему хотелось кричать во весь голос, рыдать от ненависти к собственной слепоте и тому чудовищу, что каким-то образом завладело разумом и телом его друга, а еще, пожалуй, впервые в жизни, захотелось отправиться на другой конец города и впрямь свернуть этому ублюдку шею. Желательно, хорошенько помучив перед этим. – Цинцю, сейчас послушай меня. Сегодня ты остаешься здесь, а завтра с утра мы решаем вопрос с твоим переездом. Я со всем разберусь. Поживешь первое время у меня.       - Нет. – тихо, но неожиданно твердо произнес Шэнь. Мужчина ощутимо дрожал, лишенный тонкой преграды от чужого внимания в виде клочка ткани, но его вскинутый взгляд выражал мрачную решимость. – Я должен вернуться, Бинхэ будет беспокоиться. Он… просто немного увлекся. Это моя вина, к тому же со мной ведь не произошло ничего страшного…       «Да ты, блять, себя в зеркало вообще видел!? На тебе же живого места нет!» - мысленно заорал Цингэ. Казалось, еще немного и его попросту удар хватит от захлестнувшей волны эмоций.       - Либо ты сейчас ложишься в кровать и засыпаешь, либо я зову Минъянь и тогда мы точно придем к смертоубийству. И не факт, что жертвой не паду и я в том числе.       Угроза появления сестренки Лю вызвала у Шэня почти искренний ужас. Девушка и впрямь иногда становилась излишне… активной, и несложно было представить, какой ажиотаж та бы подняла при виде такого любимого гэгэ. Цинцю почти решился, уже послушно опускаясь на кровать и намереваясь лечь, как вдруг его телефон на прикроватной тумбочке издал требовательный звук, показавшийся Цингэ на удивление мерзким. Высветившееся на экране имя почти не удивило.       - Нет, тебе не нужно говорить с ним сейчас. – мужчина успел схватить телефон раньше, чем это сделал все еще не пришедший в себя Шэнь, и теперь тот с растерянностью и страхом наблюдал, как друг решительно сбрасывает звонок и отключает мобильный. – Спи, если понадоблюсь, просто позови. А пока разберусь с гостями сестры, кажется, они и так подзадержались.       Цингэ щелкнул выключателем, погружая комнату в едва разбавляемый светом уличных фонарей полумрак и тут же услышал резкий то ли вздох, то ли всхлип. Дыхание Цинцю вдруг сделалось шумным, он что-то забормотал, но мужчина различил лишь одно слово – «свет».       - Цинцю?.. – спальню вновь затопил яркий искусственный свет и взгляд хозяина дома наткнулся на бледное, словно полотно лицо друга. Тот почти задыхался, беззвучно раскрывая рот, а в округлившихся глазах плескалась паника. – Что такое?       - Можешь… - голос был хриплым, почти неразборчивым. – Можешь не выключать свет?       - Конечно. Спокойной ночи, Цинцю.       Цингэ нахмурился и тихо прикрыл за собой дверь спальни. С каких пор приятель боялся темноты? Раньше за ним подобных страхов не наблюдалось. Что с ним сделал этот мелкий выблядок, что превратил смешливого, веселого мужчину в это загнанное, испуганное создание, теперь казавшееся лишь тенью прежнего человека?       Цинцю проснулся от неясного шума голосов, которые, казалось, старательно пытались заглушить, но тут же срывались, едва не переходя на крик. Сон прямо в одежде, в чужой постели не принес отдыха, но разум, казалось, все же испытал определенную передышку. Потому узнавание властных, но вкрадчивых интонаций пришлось словно раскаленным лезвием по едва затянувшейся ране. Бинхэ. Бинхэ здесь и, судя по голосу, он явно недоволен. Впрочем, чего можно ожидать, если Цинцю не просто не появился дома в уговоренное время, но и отключил – пусть и не сам – телефон, обрывая возможность разговора. Шэнь засуетился, но, спешно подскочив с постели, зашатался. То ли вино, выпитое вчера, то ли пережитое вечером напряжение давали о себе знать слабостью во всем теле.       Цинцю с большим трудом добрался до двери, а дальше, держась одной рукой за стенку, а другой за разнывшиеся от беспокойного сна ребра спустился вниз. Точнее, почти спустился, застыв на ступенях от сковавшего его приступа паники при виде спокойного, даже улыбающегося Бинхэ. Лучше бы тот кричал. Возможно, тогда дело ограничилось бы только скандалом и словесными разборками, но это умиротворенное, почти дружелюбное выражение Шэнь знал слишком хорошо. Настолько, что, казалось, каждый до конца не затянувшийся рубец тут же отозвался протяжным отголоском боли. Напротив, спиной к подошедшему стоял Цингэ. Вся напряженная фигура хозяина дома выдавала неприязнь, кулаки, один из которых был туго перемотан бинтами, сжаты, а на локте в безуспешных попытках погасить разгорающийся конфликт едва ли не висела сейчас кажущаяся особо миниатюрной и хрупкой Минъянь. Все это Цинцю впитывал, словно сквозь плотную толщу тумана, опутывающего сознание и не пропускающего ничего кроме бьющейся панической мысли – необходимо вернуться к Бинхэ.       - Я сверну тебе шею, ублюдок, клянусь, если ты еще раз сунешься в мой дом! – Цингэ не сдерживался в выражениях. Дернулся было в сторону незваного гостя, но сестра еще крепче вцепилась в его руку, шепча что-то бессмысленно успокаивающее.       - Хотел бы я на это посмотреть. – Взгляд Бинхэ встретился с Цинцю и юноша обворожительно улыбнулся. У Шэня же по позвоночнику пробежала волна предательских мурашек. Он отчаянно боялся, но тело застыло, не давая сделать и шага. Лишь чуть расширились разом потемневшие глаза. – Вот ты где. Хорошо, что все в порядке. Я волновался. На подобных вечеринках часто случается… непредвиденное.       «Непредвиденное» разразилось новой порцией ругательств, но, внезапно замолкнув, развернулось к застывшему изваянием Шэню.       - Цинцю. – голос неожиданно спокойный после недавних криков, почти умоляющий. Такой непривычный для вечно отстраненно-холодного Цингэ. Оттого вся ситуация становится еще более абсурдной, гротескной, словно сцена в дешевом сериале. И Шэнь ощущает себя отвратительным актером, не способным вымолвить ни слова от захватившего его ужаса. – Я прошу тебя, останься у меня хотя бы сейчас. Если не хочешь быть здесь, я отвезу тебя в отель. Но не возвращайся к этому… этому чудовищу, ради себя самого.       Повисла пауза. Минъянь растерянно глядела по сторонам, явно не до конца понимая происходящее, мужчины же молчали, дожидаясь, пока кто-нибудь не предпримет очередной шаг, способный склонить чашу весов на одну из сторон. В воздухе буквально звенело напряжение, натянутой нитью протянувшись от одной замершей фигуры к другой. Шэнь чувствовал себя неуютно. Под больным, просящим взглядом Цингэ будто с удвоенной силой начинали ныть все едва затянувшиеся раны, а от спокойного выражения лица Бинхэ попросту становилось страшно. Казалось, будто все участники разыгравшегося представления в молчаливом обвинении ждут его решения и потому чувство вины и собственной незначительности с головой захлестывало Цинцю. Это из-за тебя они беспокоятся, из-за тебя вынуждены бросить собственные дела и заниматься твоими жалкими проблемами, только из-за тебя.       Наконец Шэнь не выдержал.       - Я возвращаюсь домой. Спасибо за гостеприимство, Цингэ, Минъянь – короткий благодарный поклон в сторону хозяина дома, разразившегося новой порцией крепкой ругани и его притихший сестры, - но больше я не хочу им злоупотреблять. Как-нибудь увидимся еще.       Несмотря на произнесенные слова, все собравшиеся, кроме, разве что все еще непонимающе взирающей на остальных девушки были уверены, что этого «еще», скорее всего, не случится. Бинхэ чуть усмехнулся, и на один короткий миг, при взгляде на хозяина дома, брошенном поверх головы в поспешной покорности приблизившегося Шэня, мелькнуло что-то безумное, хищное и однозначно опасное. Цингэ лишь в бессильной ярости сжимал кулаки, не обращая внимания на боль в пораненной вчерашним вечером руке и молча наблюдал, как его друга уводят прочь, словно нашкодившую собачонку. Хотелось орать, нагнать удаляющуюся парочку и выхватить из цепкой во всех смыслах хватки этого ублюдка его уже даже не сопротивляющуюся добычу, а после прямиком рвануть в полицию. Останавливала лишь неуверенность в том, что своими поспешными действиями он не сделает лишь хуже, хотя, казалось бы, что может быть хуже уже сложившейся ситуации.       Однако вечер этого же дня показал, что хуже быть все-таки может.