Боруто. Полное переосмысление

Огненный шар резко взметнулся, взревел, как бешеный зверь, от цели не осталось и щепок, однако некогда расслабляться. Ещё не рассеялся чад, а только взвыл, начал заволакивать местность, как кавалькада кунаев устремилась вперёд. Они сталкивались друг с дружкой в дыму, и принуждены были расстаться, как застанные врасплох любовники. Сталь блистала на солнце, разлетаясь по всем сторонам, попадая в свои цели за жалкие мгновения. И вот, кульминация, рисованные кабаны ревут и сбивают пораженных деревянных солдат. Но что это, из красок вдруг появляется карикатурный клон. Рисованный на скорую руку паренёк в бледненьком бежевом комбинезончике восстал, как искривлённый доппельгангер. Оригинал берёт свой последний кунай, его нерадивый собрат вынимает из древка. Завязывается бой с тенью, до первого попадания. Яростно и безжалостно снуют острия, пронзают воздух, всё это походит на зловещий танец, удары переходят один в другой, будто это хореография, будто каждое движение давно спланировано, заученно, отточено. Все стойки, все возможные виды ударов сменяются моментально театральным каскадом, любо дорого смотреть. Убийственное танго длится, кажется, уж вечность, ни мысли не тревожит воина и, конечно, его тень. Отрывистые короткие взмахи, чëтки, точные, сменяют друг друга, как балерины. Плюх; паренëк опирается руками об колени. Он дышит, всë глубже и сильнее, алчно запасая воздух, захватывая его будто помешанный богач сгребает себе все имеющиеся деньги. Мальчик не мог справится с одышкой, краска изляпала всю одежду. Вдруг пошëл дождь, к тому же давно уже был вечер, дело шло к ночи. Лëгкая морось переходила в ливень исполинскими шагами, заливая разгоревшуюся от техники траву. Весь этот круговорот событий проносился мимо Иноджина, будто его тут вовсе и не было, будто это лишь мираж, отголосок. Мысли силком затащили мальчишку в бездну имени себя. Барьер из душевных тяжб насмешливо оградил его от внешнего мира. Вечная пытка его сломленных нервов снова накатила на него волной, и он стал утопать. От него так много ждали, так много хотели, а мама.. боже, эта Ино… Она желала, нет, жаждала, бесчеловечно, бессердечно жаждала его успехов. С такой звериной хваткой горячая и взбалмошная мать взялась за обучение сына, что ей и перечить-то никто не смел, не смел и упомянуть что-либо касаемо этого вопроса, ибо была огромная вероятность задеть хрупкие чувства главы клана Яманака, а тогда уж доставалось всем без разбору. С маленьких лет ребёночек увлёкся рисованием. Настолько, что за своё скромное детство успел запечатлеть в своих схематических картинках чуть не всю деревню. Хоть сейчас выставку проводи. К тому же столь глубокий многогранный опыт сказался крайне положительно на способностях мальца. В юные лета свои он уже кратно превосходил своего отца в искусстве. Уже не абстракция, имеющая приятные черты, но полноценные картины, произведения! Однако это же и сыграло роковую шутку с маленьким Иноджином. Не по его воле, но по воле случая, в связи со случаем, с обстоятельствами, с дурным, что ли, воздухом, наконец. Одним словом кромешное недопонимание, страсть и радость, родительское счастье, сгубили расцветающий талант. А произошло это следующим, глупейшим, нелепейшим способом. Тут руку приложил уж сам отец семейства, а именно Сай. Он рано узрел страсть своего сынишки и горячо способствовал её реализации, её торжеству. Он как-то даже лорнировал её, пристально разглядывал и изучал, как истинный любитель. Однако ж зачастую в наше время именно оголтелые и зацикленные любители открывают и описывают новые виды живых существ. У кабинетных учёных нет времени на эту уж далеко не монументальную ерунду, а статус, имидж поддерживать им надо, посему пишутся очередные магнум опус, которые теряются в океане своих монструозных и совершенно пустых подобий. Одним из таких абсолютно задушевных, милейших любителей и был Сай. Он радовался, словно ребёнок, достижениям своего дитяти, рукоплескал, резвился с ним в порыве эстетической любви. Ураган эмоций завлёк его в семейную жизнь, точнее сказать в отцовскую, так как стал к остальному он совершенно слеп, в том числе и к жене своей. Часто стал уходить в мечтания он на работе, концентрация пропала и все стали наконец замечать состояние своего друга. А вскоре прознали и о причине. В итоге в вдохновенной, приподнятом, каком-то вечно праздничном настроении находилась уже вся Коноха, будто бы в запое. Все умилялись искренне отношениям отца и сына, при том что Сай находился в такой твёрдой, решительной должности главы Анбу. Наруто сделал ему лёгкий выговор, но мягкость сердца взяла своё и пару комплиментов Иноджин схватил, а после оба взрослых мужчины начали наперебой хвастаться детьми, друг другу завидовать и друг друг поздравлять. И оба были счастливы, рады, уже назначены были гости. Спустить на тормозах несколько растерянное состояние шиноби решили оттого, что мирное время разгульно шаталось по умам людей. Опасти никто не подозревал да и не хотел. Что же в этой идиллии могло нарушиться, что пойти наперекосяк? А то, что путь, проделанный отцом, тот невольно перекладывает на сына. Когда нагрянули гости, пошли байки, рассказы о былых подвигах, тогда-то и случилось непоправимое. Переломный момент превращения яростного увлечения искусством в яростное увлечение боем настал, грянул как гром, нежданно негаданно. Развеселённый порядочной порцией сяке Сай решил вдруг показать своё “искусство”. Техники ниндзя, своё мастерство в этих особых рисованных преображениях. Однако перестарался, что ещё мягко сказано. Парой неловких движений, при общем развесёлом гомоне, в праздной суматохе, Сай совершенно случайно, бессознательно, оживил все десятки произведений своего сына. Рамки полопались, и из картин полезли изуродованные воплощения фантазий. Всё детсво Иноджина вдруг предстало передж ним лютым кошмаром, будто бы им и порождённым. Ужасный след на психике ребёнка до сих пор не сошёл с крепнущего сознания, воображение навеки опорочено тем сюрреалистическим зрелищем, которое большие глазки впитали, словно бы губка. Полтора месяца Иноджин был в бреду, в лихорадке, то молчал, то плакал, озноб мучал его поминутно. Трагедии же избежать удалось лишь благодаря бдящему хокаге, без промедления вступившим в бой с безумным сном. Сай был почти что позорно выгнан из дому, приходил поздно ночью, чтоб только поспать, вся деревня была в волнении. Страшный этот инцидент потряс все околотки, каждый дом, на неделю настал даже негласный сухой закон. Но всё же мальчик оклемался. На этот раз Ино пришлось падать в неожиданный обморок и отчаяние. Одна звенящая мысль захватила в плен её сына. Он захотел “так же”, захотел воплощать рисунки, обуздать свой кошмар. Отец взялся его учит, в надежде на восстановление Иноджина, все думали, что помешательство пройдёт. Однако его нездоровая экзальтация при каждом показе этих техник тревожила родителей. Ино рыдала днями и ночами, узрев новые работы своего первенца. Схемы, какие-то схемы, какие-то наборы линий, сходящих с машинального конвейера, это уже наука, а не искусство, навык, а не талант. Сай снова поддался своему отцовскому счастью. Он нашёл утешение и решимость в новом увлечении своего сына. Тем временем как матушка грезила только утерянными шедеврами, как она считала. Вся история, все юные прекрасные года её ангелочка были безвозвратно уничтожены этими наглыми “шиноби”. Вскоре она впала в болезнь. Когда же очнулась, то увидала своего мужа в крайнем испуге за сына. Иноджин не остановился лишь на уникальном аспекте своего отца, он хотел всего. Он умножал свои возможности, он освоил уже стихию огня, практиковался в тайджитсу, в букиджитсу, в метании, в управлении чакрой. Он был одержим. Когда Сай спохватился, то было уже слишком поздно. Никакие другие занятия не увлекали, а главное - даже не отвлекали Иноджина от его извечных тренировок. Но окончательный удар, добившись несчастного отца пришёл совсем неожиданно и вверг его в конечное уныние и упадок. Восставши, Ино переменилась, она стала другой, теперь главенствующую роль играло слово “Яманака”. Отряд барьера стал ей муштроваться, клан взят в ежовые рукавицы, под контроль главы. Сай больше не видел женственную жену свою, а только лишь шиноби, в самой законченной, “правильной” форме. Это был приговор для него, конец, всю вину он возложил на себя и сделался с тех пор угрюм и едок, стал часто спорить, огрызаться, стал злее. А что до Ино, то она вдруг сделалась матерью зверя, сама стала зверем. Успехи Иноджина льстили ей, но она скрывала это от него за нескончаемыми упрёками и злобой. Непризнанный сын лишь ускорился, удвоил силы свои и направил их на свою трансформацию. Ино не переставала дивиться превосходством её первенца, его растущей мощью, но изливалось это лишь большей желчью. Она порой корила себя за это, порой будто опомнится и смотрит так жалко, так пронзительно в тусклые голубенькие глазки Иноджина и вот уж порвётся, уж обнимет его, зацелует и будет молить его прощении, не выпустит из объятий, покуда не возвратится старый её сын. Но тут, как солнечный удар, стукает ей что-то гадкое, мёртвое в голову и не осмелится она, наоборот скривится и скроет под оскорблениями свои чувства. Сай перестал принимать участие в тренировках сына, потому мать взяла бразды в свои руки. Только вот техники Яманака совсем пока не давались молодому Иноджину. Какая-то искомая злоба, что-то уязвлённое на сердце матери, болело от этого факта. То было не высокомерие, а лишь роковой случай, обида, извратившаяся болезнью. Это терзало её и заставляло терзать своего сына. С этих пор жизнь семьи превратилась в ад, в мучение, в поруку. “Мама, что же скажет мама?” - вечным эхом всё нарастало в больной голове. Невиданный ливень скрыл деревню под собой.