Объятия ветра

Intro Говорят, людям свойственно додумывать воспоминания, но даже если всё это лишь продолжение сна, навеянного двум усталым путникам поющими цветами на высоком утёсе, Кэйа не видит в том большой беды. Едва ли сесилии выдумывают песни сами. Они как ретрансляторы лишь повторяют спетое, а если так, то тот, кто вкладывает в их лепестки оживающие на ветру слова, — существует. Призраком или причудливым переплетением стихии, или существом из плоти и крови. И Кэйа обязательно его найдёт. Чтобы снова услышать неземной голос, наполняющий сердце щемящим счастьем и дающий надежду на исполнение всех желаний, освобождающий от страха перед будущим — пусть даже через горькие слёзы. Чтобы снова увидеть огромные глаза, чей любящий взгляд унимает боль. Чтобы снова протянуть руки к растрёпанным бирюзовым косам, но поймать лишь ветер... Закрыв глаза, Кэйа делает шаг и падает с огромного утёса прямо в небо. По местным убеждениям они с Дилюком ещё слишком малы, чтобы управляться с планером, но там, далеко, дома, летать учатся не сильно позже, чем ходить и говорить. Кэйа доверяется ветру, и тот несёт его над морем мимо отвесных скал — к песчаной отмели, где приземлиться не составит труда. Не нужно видеть, чтобы знать это. Это живёт внутри. Вместе с памятью о прекрасном видении с гипнотическим взглядом и чарующим голосом. Разве что теперь, в отрочестве, воображение дорисовывает ему тонкие белые чулки, как у горничных «Рассвета», и лёгкий зелёный плащ, скрывающий удовольствие, для которого они с Дилюком — по местным убеждениям — ещё слишком малы. ...Когда Кэйа всё же поднимает веки, до земли ещё далеко, но и небо — уже позади. 1 Иногда, открывая ногой дверь очередной таверны, Кэйа по необъяснимой причине вспоминает о том, как сильно когда-то любил летать. И сразу за этим — о том, как верил и терял веру, как любил и терял любимых, о тайнах, которые всё множились, пока стеклянной стеной не отделили его даже от самых близких. Маги Бездны строят себе защитные купола и потешаются изнутри над врагами, а он, Кэйа Альберих, возвёл себе темницу, откуда может насмешничать разве только над тем, в кого превратился сам. Глаз Бога — и тот у него крио, холодный, навевающий мысли о вечном безжалостном холоде Драконьего Хребта. Но всё хорошо. Правда, всё хорошо. А если хозяин найдёт для уставшего от многодневной слежки рыцаря место у очага и плеснёт в бокал хорошего вина, то станет ещё лучше. Но раньше чем дверь с грохотом возвращается на место, отрезая зал таверны от сырой весенней ночи, слух Кэйи оскверняет истошный смех, спустя мгновение уходящий в визг. — Я снова проиграл! — хохочет молодой голос. — О нет!!! И в этих словах нет ни капли сожаления. Следом по залу разносится громогласный гогот. Кэйа здесь не по работе, но при виде компании за длинным столом в глубине зала рука сама ложится на рукоять меча, а пальцы левой холодеют, готовясь в любое мгновение метнуть в проходимцев ворох ледяных лезвий. — Господа удачливые люди, проявите снисхождение, — тоненько и елейно тянет щуплый юнец, закутанный в зеленый плащ. Среди сидящих вокруг громил он кажется совсем мальчишкой, но намётанный глаз Кэйи отмечает другое: стопкой сложенную на столе дорогую одежду, а рядом с ней — туфли по последней мондштадской моде, прикрытые беретом с цветком сесилии. С другой стороны от якобы неудачливого игрока лежит лира. В полумраке её толком не разглядеть, но по блеску золота на изогнутых боках ясно — инструмент не из простых. Конечно, каждый человек имеет право на ошибку, но местных разбойников Кэйе — пусть всего на долю секунды, но — искренне жаль. Потому что нет на свете больших пройдох, чем странствующие барды. — Ну нет, господин Венти, — отвечает ему удалый бородач, уже разгорячённый выпивкой и легкой победой, — в наших краях и стар и мал уважает честную игру. Так что, будьте добры, давайте что там следующее у вас. — Может, наконец, лира? — поддевает другой игрок, худой и сутулый. — Это исключено, — Венти вдруг нравоучительно поднимает палец. — Как говаривал один рыцарь из Ордо Фавониус, лучше расстаться с честью, чем с хорошим мечом. — И что же он, расстался? — спрашивает третий. — С огромной неохотой, но... За столом снова громко хохочут. На мгновение смеющийся Венти ловит взгляд Кэйи и в ответ удивлённо округляет глаза. Они сияют как парные медальоны, украшенные бирюзой Вайюда, какими в лунные ночи обмениваются влюблённые под сенью дерева Веннессы. «И какие Альбедо без жалости расщепляет на составляющие, когда устает от приключений и довольствуется визитами в лавку ростовщика». Отвернувшись, Кэйа ловит за локоть проворную разносчицу и просит кружку лучшего пойла из того, что здесь наливают. — Нужна ли господину комната? — Не нужна. Переведу дух — двинусь дальше. Дела не терпят. — Поостереглись бы вы, — девица не лукавит, говорит и вздыхает по-простому. — Ночи нынче тёмные, скверные. — Разбойников я не боюсь, — Кэйа дарит ей улыбку. — Да их-то что бояться, — фыркает она, бросая быстрый взгляд за его плечо, и шепчет: — Все тут сидят, совсем упьются скоро. Первые с дорог попрятались, как слух прошёл… — Какой такой слух? — Изморозь снова идёт с Хребта. Больших усилий стоит сохранить серьёзное лицо, но за последние дни Кэйа выслушал достаточно сельских страшилок и бредовых суеверий, и это точно не худшее. — Не переживай, красавица, — он как бы невзначай проводит ладонью по Глазу Бога. — Изморозь мне тоже не страшна. 2 Уже упав на лавку возле очага и вытянув гудящие от усталости ноги, Кэйа слышит очередной взрыв хохота, а следом — лихой свист. — Не сомневайтесь, господа, — наравне с весельем в звонком голосе сквозит откровенное ликование, — таких чулков во всей округе не сыскать. Один старый друг прислал мне их из Ли Юэ. Если уж местный ростовщик сглупит и не возьмёт их, то чья-то подружка точно будет в восторге! Кэйа оглядывается — и, наверное, видит сон, навеянный огнём. Откинувшись на бородача, Венти вытягивает из-под плаща ногу в тонком, ослепительно-белом чулке. Куда там горничным «Рассвета»! Такие найдутся далеко не у каждой модницы. Кэйа сглатывает, глядя как преступно медленно скользит чулок, обнажая бледную кожу. В полумраке таверны нога Венти сияет так, словно покрыта перламутром. — И не стыдно вам? — смеются невольные зрители за другими столами. — Ободрали господина барда как липку! — Господин бард сам это предложил! Кэйа не видит, кто отвечает. Да и не хочет видеть. Приняв от разносчицы кружку с вином, он отворачивается к очагу и пялится в огонь до боли, до чёрных всполохов. Когда последний раз его так вело от одного взгляда? Даже с Альбедо, хотя тот и красив, вышло иначе, уже после знакомства и парочки общих дел… Кэйа не хочет вспоминать, однако мысли в тяжелеющей голове упрямо тянут в прошлое — к тому, без кого он когда-то не мыслил жизни. Оставленный Глаз Бога ещё не угас, но за все четыре года в «Рассвет» не пришло ни одной весточки. Где теперь Дилюк? Вернётся ли? И если вернётся, то каким? Простившим старую обиду или только сильнее укрепившимся в ней?.. К чему лукавить, Кэйа падает так низко, что согласен уже на всё — на любой исход, лишь бы знать наверняка, поставить точку, а не разрываться на части, одинаково боясь и отчаяться раньше времени, и надеяться зря. Вино не пьянит, лишь обостряет усталость, и сквозь лёгкую алую дымку Кэйа слышит, как бард по имени Венти под улюлюканья расстаётся со вторым чулком. А после этого — проигрывает снова. — Не обессудьте, господин бард, — кричит хозяин таверны с ноткой беспокойства, — но без плаща сидеть вы тут не сможете! Негоже это — в одном исподнем... — Да исподнее он уже два часа назад продул! — Тем более! — Лира? — в голосе сутулого сквозит затаенная надежда. — Или всё-таки честь? — веселым басом поддевает бородач. Кэйю снова накрывает волна хохота. На этот раз другого: пьянее, развязнее. Долг рыцаря Ордо Фавониус призывает вмешаться — даже если нужно защитить одного проходимца от других. А нечто иное, тёмное — может, и то самое проклятие, что в конечном итоге поглощает всех несчастных грешников, — манит насладиться зрелищем, какое нечасто встретишь в свободных — и оттого порой чрезмерно благонравственных — землях Мондштадта. — Че-е-есть? — смеётся Венти. — Нет, господа, чего не имею — того и не предлагаю. Но раз уж мне придётся расстаться со своей подругой... Позвольте, я спою перед тем как её отдам. Кэйа узнает мелодию в первое же мгновение, и сердце сжимается от горькой мысли: тогда, давным-давно, уснув под шёпот сесилий, он очаровался и поверил в лучшее лишь потому, что не имел никакого понятия о том, что его ждёт. «Неужели вся моя жизнь прошла в погоне за обманом? За музыкой, которую смазливый проходимец теперь играет для разбойников и пьянчуг?!..» Кэйю подбрасывает. Он резко разворачивается — и пропускает удар. Сражает его не магия и не меч, а песня, которая древнее статуй архонтов. В Мондштадте её знают все. Но в этой таверне она звучит как в первый раз. Словно этот бард, проигравший всё кроме плаща, сочинил её сам и принёс как откровение — людям, прозябающим во тьме, людям, утомлённым сомнениями и страхами. Венти поёт, и бородач, на чью руку он опирается спиной, без стыда шмыгает носом и утирает рукавом покрасневшие глаза. Да и не он один. Никто вокруг не в силах сдержать чувств — так прекрасна эта песня. Она напоминает о том, что мир полон удивительных вещей и открыт для каждого. Пусть слёз у Кэйи не осталось, но он ещё может зажмуриться и вспомнить ветер, свистящий под крыльями планера. Как наяву увидеть отвесные скалы, клочок дикого берега и песчаную отмель в стороне. Может хоть на минуту поверить, что не одинок... Аплодисменты возвращают Кэйю в полутёмный зал таверны. Венти кланяется, забравшись на скамью и кое-как запахнув короткий плащ, едва прикрывающий бёдра. Невозможно отвести взгляд от белой кожи его стройных гладких ног. На левой — чуть выше колена — тускло сверкает бирюзой изящная элементальная татуировка. «Что же, насчёт Ли Юэ господин бард точно не соврал». В голове фоном звучат слова Альбедо о том, что там это древнее и почти позабытое искусство снова входит в моду. Звучат — и тают, стоит вспомнить, как сладко он вздыхает, если слегка сжать зубами кожу под жёлтым ромбом. Как во сне Кэйа встает и движется к столу, за которым идёт нечестная игра. — Сколько вам должен господин бард? Бородач смотрит с изумлением, словно силится понять смысл вопроса — и не может. Но его сутулый приятель мгновенно стряхивает с себя наваждение: — Двадцать тысяч, — окинув Кэйю цепким взглядом, добавляет: — господин… чужестранец? — Уже двадцать?! — Венти округляет глаза. Вдохновенное выражение мгновенно уходит с его лица. Длинные тонкие пальцы сильнее сжимают лиру. Как легко ему дается образ испуганного, легкомысленного дурачка! Из последних сил Кэйа твердит себе: «Не верь. Не ведись». — Десять, — хищно оскалившись, он скрещивает руки на груди. — И я сделаю вид, что мне как действующему рыцарю Ордо Фавониус плевать, чем вы здесь промышляете. Мужчины за столом мрачнеют и переглядываются. — Не обессудьте, господин рыцарь, — елейно шепчет сутулый. — Можно не любить игру, но осуждать? Всё честь по чести. Мы и без того пошли господину барду навстречу, согласившись... — Десять тысяч, — повторяет Кэйа холоднее, положив руку на рукоять меча, — или разговор будет другой. Первыми нервы ожидаемо сдают у самого молодого на вид. Подскочив, тот сжимает кулаки: — Да вы с ним в сговоре! С мальчишкой этим! Люди добрые, никакой он не ры... Бородач обрывает его на полуслове, и в таверне становится тихо-тихо. «Кто бы сомневался». — Не шуми, Свен, — спокойно говорит главарь; обращается к своему, а смотрит только на Кэйю. — Переходить дорогу рыцарям — себе дороже. И драку затевать у старика Бо — тоже. Как говаривают в Ли Юэ, давайте придём к компромиссу. Десять тысяч — и господин бард может забрать всю свою одежду. — А лира пока останется у нас, — сутулый гаденько хмыкает. — Как знать, может, к утру у господина рыцаря появятся ещё десять тысяч, хе-хе. Кэйа морщится. Разнести бы здесь всё к хиличурловой матери! Но раз уж козырнул громким именем ордена, следует держать лицо. Как там звучит эта глупость? «Позволивший себя обмануть ради благородного дела — не обманут»? Кто только выдумал подобный бред! Кэйа бросает на стол кошель — все свои деньги на дорожные расходы — и говорит с усмешкой: — Забирайте одежду, господин бард. На мгновение искусный образ даёт трещину, и Венти замирает с лицом человека, повидавшего немало людского слабоумия, но тут же потрясенно охает и снова превращается в мальчишку. Глупость, но Кэйе жаль. Будь у него ещё один кошель с морой, он бросил бы его следом, чтобы ещё целую секунду любоваться этим озадаченным лицом с налётом мудрости. «Жаль, Альбедо теперь вернётся нескоро...» Отвернувшись, Кэйа возвращается к своему месту у очага, залпом допивает вино — и уходит из таверны прочь, убеждая себя, что маг Бездны, если действительно объявился в этих краях, ждать не станет. Уничтожить его — дело первостепенной важности. А если вернувшиеся в Мондштадт торговцы испугались собственной тени, то Кэйа всё равно не потеряет время зря — прочешет отдалённый уголок нагорья, попутно предаваясь давно забытым развлечениям новобранцев: погоняет слаймов, обложит крепким словцом ушлых попрыгуний, припугнёт осмелевших хиличурлов... — Эй! — доносится в спину. — Подожди! Кэйа оборачивается. Даже в темноте пасмурной ночи его глаз различает всё до мельчайших деталей. Венти вприпрыжку бежит по размокшей дороге, придерживая сползающие плундры. Рубашка раздувается на ветру вместе с плащом. Второй рукой бард прижимает к груди берет и корсет с поясом, на который прицеплен Глаз Бога. Пусть на долю секунды, но увидев бирюзовый отсвет, Кэйа вздрагивает. «Анемо?!» Мотнув головой, он продолжает путь, шутливо бросив через плечо: — Не нужно благодарностей! Пара мгновений — и Венти хватает за руку. — Да стой же! Он едва достает Кэйе до плеча. ...И пахнет как ветер на утёсе Звездолова. — Юху-у-у! — Венти смеется, прижавшись к спине. — Догнал! Быстро же ты ходишь! Кэйа тонет в тонком аромате сесилий. В горле пересыхает, а сердце вдруг начинает биться чаще. С большим трудом он находит силы на усмешку: — Моры у меня больше нет. Венти снова заливается смехом. — Так и знал, что здесь мне повезёт! — выпустив из объятий, он спешно перехватывает рубашку корсетом, ловко цепляет к нему плундры. — Подожди минутку. — Нам разве по пути? — Почему нет? — нахлобучив берет, Венти застёгивает пояс и поправляет бусы с перьями, украшающие Глаз Бога. — Всё, я готов! Куда идём? Беспечность в его голосе напоминает Кэйе о собственной юности. «Хватит. Этого не вернуть». — Ну? — Венти нетерпеливо облизывает губы и снова хватает за руку. — Если ты тут раньше не бывал, давай за мной. Покажу руины — днём я переждал там грозу. Он тянет за собой, и больших усилий стоит не пуститься следом. — Нет, — говорит Кэйа. — Нет? Почему? Заночуем там. — Ты меня даже не знаешь. — А ты — меня, — от его тихого смешка по спине спускается горячая волна. — Я, кстати, Венти. А ты?.. — Кэйа. — Кэйа, — шепчет он, вновь приблизившись. — Поторопимся. Ветер меняется. Буря вот-вот начнётся. — Уж не ты ли вымолил её у Барбатоса? Шутка выходит злее нужного, но Венти в ответ лишь оглушительно смеется, повиснув на плече. А погода, и впрямь, становится хуже. С запада движется тяжёлая туча, слишком чёрная даже на фоне ночных облаков. Она подмяла под себя уже половину неба, хотя её и в помине не было, когда Кэйа свернул в таверну. Задрав голову, он прикидывает, есть ли у них хотя бы четверть часа, и первая капля падает точно ему в глаз. Следом о лицо и плечи разбивается ещё несколько. — Быстрее! — страстно восклицает Венти. Он снова тянет за руку, и на этот раз Кэйа поддается. 3 Они бегут. И с каждым шагом дождь становится сильнее. Превращается в ливень, за стеной которого не видно ни зги. Однако Венти упрямо следует вверх по склону холма, сопя под нос, поскальзываясь на траве. Пару раз Кэйа ловит его у самой земли. Вспышка молнии на мгновение освещает развалины на вершине, и следом за темнотой на землю обрушивается гром. Кажется, что с неба вот-вот посыпятся камни... Но последний рывок — и сквозь пролом оба влетают в холодное нутро древней сторожевой башни. — Здесь... — Венти тяжело дышит, привалившись к стене, — есть... кострище... и... солома... я… — Не будем разжигать огонь, — Кэйа тоже порядком запыхался. Утерев лицо, он выжимает накидку. На каменный пол льется вода. — Хо... хорошо. Переведя дух, Венти подходит ближе. — У-ух, я весь до нитки вымок. Ты, наверное, тоже? Подуть на тебя? — Подуть?.. Он тихо смеется, а мгновение спустя вокруг Кэйи вихрем закручивается тёплый ветерок и становится всё сильнее, но ровно настолько, чтобы не сбить с ног. Башню заполняет лёгкое изумрудное свечение. Венти парит над каменным полом в своём потоке, раскинув руки и блаженно закрыв глаза. Он больше не кажется мальчишкой. Кэйа сглатывает. Нет смысла обманывать себя — ему нужен этот странствующий бард. Пусть даже на одну ночь. И пусть это не поможет забыть ни Альбедо, ни — тем более — Дилюка, но... Зажмурившись, Кэйа силится прогнать из головы все мысли, все ненужные воспоминания. Его ласкает тёплый ветер. Когда-то для счастья было достаточно только этого. Так почему же теперь взамен лёгкости на место любовных обид приходят ещё более постыдные юношеские сожаления? Что с того, что когда-то он так любил летать и чувствовал малейшие перемены ветра? Что с того, что верил, будто однажды Барбатос увидит это? Явит ему свою милость. Избавит от необходимости быть тем, кого растили в презрении к богам и оставили в Мондштадте для иной цели... Пара минут в объятиях вихря — и одежда сухая. Ветер стихает, сияние блекнет, а Венти медленно опускается на пол. — М-м-м, хорошо-о-о, — шепчет он в темноте. Шепчет так, что у Кэйи потеют ладони. — Идём сюда, — Венти снова берет его за руку и тихо хихикает. — Осторожно. Тут камни. Он ведёт Кэйю мимо старого обвала под широкую лестницу, где навалены потрепанные тюки, и там тянет вниз. Отсыревшая солома почти не пружинит. Грубая ткань пахнет мышами. Но тем сильнее туманит разум аромат сесилий. Тем желаннее нежные объятия. У Кэйи давным-давно не было такого свидания, и всё же он делает над собой усилие — ловит руку Венти на своём бедре. — Не слишком ли ты мал для таких благодарностей? Тот в ответ лишь щекотно фыркает в шею, но Кэйа держит тонкое запястье крепко. — Благодарностей? — горячее дыхание согревает ухо. — Нет, рыцарь Кэйа, я благодарю людей иначе. Мы здесь, потому что оба, — зубы нежно прикусывают мочку и тут же отпускают, — истосковались по любви. Его голос льется как лунный свет в те ночи, когда любовникам позволено всё. Исходящий от его кожи жар — огонь Дилюка, а сила, какую он скрывает под маской юности, напоминает Альбедо. Он — словно все те безымянные искатели утех, что дарили Кэйе ласки, а после — бесследно растворялись в утренних сумерках. Может, и сейчас нет с ним никакого Венти, а есть только бесконечные воспоминания, от которых никак не сбежать... — Нет, — шепчет ласковый голос. — Я здесь. С тобой. И таящаяся в нём нежность страшнее любой пытки. Кэйа сжимает зубы, чтобы не зарычать от боли, и стонет, проваливаясь в блаженную темноту, где нет ничего кроме тёплого ветра. — Прости, — шелестит тот, — что мы не встретились раньше. 4 Кэйа просыпается резко, словно выныривает из морских глубин. Над ним темнота каменной лестницы, но сквозь разбитую временем крышу на дно башни уже сочится серый неверный свет — предвестник скорого утра. Коварный час, обманчивый своей тишиной. Кэйа сглатывает густую слюну. Неужели он мертвецки проспал всю ночь? Впору бы грешить на дурное вино, но в голове не боль, а приятная пустота. Словно кто-то взял и вынул из него все мучительные воспоминания. Шею согревает лёгкое дыхание Венти. Он лежит в объятиях Кэйи, закинув ногу ему на бёдра. Зелёный плащ укрывает их обоих. Вероятно, накануне дело не ушло дальше поцелуев — несколько бессонных ночей оказались сильнее. «Всё к лучшему. Взгляну на него при свете дня». Кэйа утыкается носом в растрепанные волосы Венти. Рука сама собой скользит с теплого бока ниже — и вздрагивает, нащупав гладкую поверхность Глаза Бога. Фальшивка. Настоящий артефакт только кажется застывшим, стеклянным, но стоит даже просто провести над ним — и любой почувствует вибрацию напополам с прикосновением той или иной стихии. В груди холодеет. Не от обмана — Кэйа повидал достаточно проходимцев, выдающих себя за избранников богов. Вот только никто из них не был способен совладать ни с одним из семи элементов. «Кто же ты такой?..» Вздрогнув, Венти возится под боком и недовольно вздыхает. Трётся носом о подбородок, тянется выше, касается губами уха, но сонный голос звучит не наяву, а у Кэйи в голове: «Забыл спросить, какое дело привело сюда рыцаря Ордо Фавониус?» — Какого... «Тш-ш. Если ищешь мага Бездны, то он здесь. Точно над нами, на лестнице. Думает, мы спим. Твой брат по...» Кэйа подскакивает с тюков и, за долю секунды выхватив из ножен меч, бросается мимо завала к высоким ступеням, вырезанным явно не для человеческих ног. Ворох ледяных лезвий летит над древней лестницей — и разбивается о защитный купол. Тишину предрассветных сумерек наполняет ехидный, зловещий смех. Даже сквозь энергетический барьер видно, как потешается криомаг. Кэйа скрипит зубами. Свезло так свезло! Один взмах посоха — и он кубарем катится вниз, едва успев отскочить от ледяной глыбы. Она разбивается о ступени. Смертоносные осколки летят во все стороны, но Кэйа ныряет под лестницу. Толкает Венти дальше к стене, загораживает собой. Криомаг смеется громче. — Глупец! — клокочет он. — Отступись! Время на исходе! Эхо разносит омерзительные звуки по всей башне. В детстве Кэйа боялся их даже больше, чем самих нечестивых созданий — достаточно ничтожных по меркам Бездны. Стоило лишь ему представить, как однажды горло до такой же степени исказит родной язык, и успокоить его могла только мать. Было ли дело в особой власти женщины над её ребёнком или в той силе, что хранили в себе все наследники древней крови?.. — Сейчас я отвлеку мага, — бросает Кэйа через плечо, как всегда говорила она, — а ты беги со всех ног, понял? — и следом импровизирует. — Кто-то должен сложить балладу об этой битве. Поэт из меня так себе, поэтому... — Ладно, — обрывает Венти. Не ладно, точно не ладно, но спорить нет времени. Нужно сосредоточиться. Затяжные магические бои и теперь даются Кэйе непросто. А с таким противником есть все шансы встрять надолго. Если не навсегда. Впрочем, прямо сейчас дело у него маленькое — дать Венти несколько секунд на спасение, а там уж каждый сам себе дурак, как любил говаривать мастер Крепус. «Отец!..» Рыкнув от злости, Кэйа вновь бросается на лестницу, атакует мага. Нещадно бьет по защитному куполу энергией крио. Лёд трещит, сталкиваясь со льдом. Тускло мерцает меч. В ответ снова и снова взвивается посох. Кэйа теснит мага выше, но надолго ли? — Сейчас! Венти! Он не смотрит назад. Оглянуться — значит проиграть. Но когда мгновение спустя видит в ледяной сфере бледное отражение зеленого плаща, то кричит — то ли от злости, то ли от предчувствия того гадкого сорта боли, что преследует людей годами. Венти хватает его за локоть — вовсе не так, как накануне. На этот раз рывком прижимает к себе. С силой, какую тяжело заподозрить в его маленьком теле. Глаза загораются бирюзовым огнем. Он вскидывает левую руку — и в мага Бездны ударяет вихрь. А за ним ещё один. И ещё. Тюки из-под лестницы взвиваются как пушинки, во все стороны летит солома, внизу скрипят и ворочаются тяжеленные обломки... Кэйа вздрагивает, когда огромный камень со всей силы врезается в ледяной купол. Противник грозно ревет, размахивая посохом, но сфера уже дала трещину, и пару секунд спустя всё возрастающая мощь анемо развеивает её в мелкое крошево, а сам маг катится вверх по высоким ступеням вместе со всем, что попало в чудовищную воронку. Венти крепче сжимает локоть Кэйи, и только тогда тот находит силы перевести взгляд с вопящего исчадия Бездны на своего — страшно подумать — заступника. Прекрасное бесстрастное лицо озарено молочно-зелёным светом. Нежные губы размыкаются для слов, но в таком гуле их не разобрать. «Он нужен тебе живым?» — звучит внутри. Кэйа мотает головой. Маги Бездны никогда не выдают своих замыслов, и если не умирают в бою, то распадаются на части раньше, чем начнётся допрос. Коротко кивнув в ответ, Венти сжимает левую ладонь в кулак. Вихрь усиливается. Ревёт и вращается с немыслимой скоростью, и всё, что угодило в него, обращается в пыль. ...Когда ветер стихает, от мага Бездны остается лишь кусок посоха, напоминающий иссохшую ветвь. Он с глухим стуком падает на дно башни — и мир снова тонет в утренней тишине. Венти всё ещё крепко держит Кэйю за локоть, хотя в этом больше нет нужды. Бирюзовое пламя в глазах медленно гаснет, возвращая им человеческий вид. — Кто ты такой? — Отрадно видеть, — улыбается Венти, — что годы жизни на земле Анемо Архонта не убили в тебе безбожника народа Каэнри’ах. Признаться, иные верующие веруют... чрезмерно. — Я задал вопрос, — осаживает Кэйа. Улыбка Венти становится другой, сочувствующей — и настолько, что больно на неё смотреть. — Да, помню. Ты спрашивал, почему Барбатос обошёл вниманием мальчика, которого привели издалека и оставили на утесе Звездолова. Почему не явился юноше, влюблённому в полёт. Почему не одарил поразительного молодого рыцаря, способного на равных сражаться с обладателями Глаза Бога. Стиснув зубы, Кэйа отворачивается. — Отвечу честно, — продолжает Венти, — искушение Анемо Архонта было велико. Но ещё сильнее он хотел подарить тебе возможность остаться собой: человеком, свободным от милости богов. — Барбатос, выходит, был обо мне слишком хорошего мнения? Насмешливый тон изменяет Кэйе, и наружу льется яд. — Скорее — о себе, — проворная рука скользит вдоль бедра и касается Глаза Бога. — Жаль, что у Крио Архонта такой... своеобразный вкус. Она приходит только к тем, кто на грани отчаянья. Если ты принял её дар, значит, та ночь перевернула твою жизнь с ног на голову. — Я... — слова даются с трудом, — потерял свою семью. Снова. — Мне очень жаль. — Если ты, правда, Ба... — Правда, — обрывает Венти. — Но пусть это останется нашей маленькой тайной. Я люблю путешествовать инкогнито, — и тут же теряет всю серьёзность. — Так... гораздо веселее. Не удержавшись, Кэйа фыркает: — То есть, вчера ты веселья ради проиграл даже исподнее? — Ещё скажи, что сам никогда так не делал! Венти смеется, и его хорошее настроение заразительно. Кэйа улыбается в ответ. Искренне. На сердце у него вдруг становится легко. Как не бывало с тех пор, как несколько недель назад Альбедо отправился в экспедицию на Драконий Хребет. А может, и дольше. Гораздо дольше. — Это же самое интересное — наблюдать за людьми! Один хотел отобрать у меня последнее, другие — сомневались, а третий — оп! — бросил разбойникам всю мору до последней! Спас от позора, хотя и считал пройдохой. А сколько всего случилось потом! На целую балладу хватит. — И о нашем уединении сочинишь куплет? — Кэйа, наконец, смеется тоже. — На куплет пока не наберется. Венти прижимается сбоку, заключает в объятия. Смотрит сразу и лукаво, и нежно. Этот взгляд волнует не меньше, чем воспоминание о стройной ножке, обтянутой белым чулком. Кэйа очерчивает пальцами его подбородок. — Тогда следует добавить? Венти приподнимается, запрокидывает голову — и получает поцелуй. Сначала невесомый, осторожный. Какой дарят, приглашая к большему. — Кэйа, — шепчет Венти ему в губы. Стоит лишь приоткрыть их для ответа, как ловкий язычок ныряет в рот, скользит по зубам, щекоча дёсны. Кэйа пускает его глубже и стонет от удовольствия уже секунду спустя. Это хорошо. Божественно хорошо. Лучше чем с Альбедо. Быть может, даже лучше чем с Дилюком. Быть может... Венти ласкает Кэйю прямо здесь, на том самом месте, где минуту назад перемолол в пыль мага Бездны. Член глубоко погружается в горячий влажный рот, и по спине скатываются волны удовольствия — напополам с леденящим холодком. Наверняка это лишь остатки энергии крио, но… Под жадным, горящим от страсти бирюзовым взглядом Кэйа уже не так уверен. Всё детство он слушал сказки о коварстве богов. Всю юность — о благородстве. И вот теперь один из них отсасывает ему так, как не сосал никто и никогда. Словно услышав его мысли, Венти сильнее сжимает губы и скользит по члену, чуть касаясь кожи зубами. — Полегч… О-ох! Кэйа кончает раньше, чем выскальзывает из этого до дрожи сладкого рта. Белёсая сперма блестит на припухших губах. Мгновение — и Венти размазывает её по лицу, другой рукой сжимая себя сквозь плундры. Он стонет с таким отчаянием, словно не бывал с любовником давным-давно, словно не знал ласки множество лет. Слабый голос разума кричит, что всё обман, что стоит лишь дать слабину — и обратного пути уже не отыскать, но Кэйа, презрев его, падает на колени, обнимает Венти крепко-крепко, бессчетно целует его шею и горячее ухо… В конце концов он поддевает носом растрепавшуюся косицу. Замирает так, вдыхая запах сесилий и свежего пота. — Спасибо, — доносится слабый шёпот. — Пока не рассвело, побудем здесь ещё? — К чему это, — отзывается Кэйа. — Я знаю место получше. 5 Когда Кэйа открывает глаза, солнце уже высоко над лесом. По счастью, в тень увитого плющом навеса на старой охотничьей стоянке дневной жар доберётся не скоро. Голую спину щекочет лапник — иголки на сломанных ветках ещё молодые, мягкие. Сквозь хвойный аромат нос всё же ловит умопомрачительный запах горячей еды. — Проснулся? — не поворачиваясь от костра, спрашивает Венти. На нём одна рубашка, едва прикрывающая бёдра. Волосы растрёпаны. Залюбовавшись им, Кэйа приподнимается на локте и зевает в кулак. Зелёный плащ ползёт с голого плеча, на котором проступают следы особо страстных поцелуев. — Горазд же я поспать! — Сон полезен для здоровья, — вернувшись к лежанке, Венти садится рядом и ставит перед Кэйей сковородку. — Как и завтрак. — Ого! Яйца? Где раздобыл? — Не бойся, твои на месте! — хохочет Венти. Запрокинув голову, Кэйа смеется вместе с ним, а после оба берут по сухарю и ловко орудуют ими как ложками. Жидкая, горячая яичница прекрасна. В ней лёгкая кислинка вяленых ягод и острота заоблачного перчика. Уплетая её, Кэйа не сомневается — такая воскресит и мёртвого. Быстро всосав свою половину, он блаженно откидывается обратно на лапник. Отодвинув сковородку, Венти закрывает глаза и счастливо вздыхает. Обманчиво юный. Красивый до жути. Лаская его здесь в первых рассветных лучах, Кэйа не нашёл ни одного лишнего волоска, ни одного шрама или даже родинки — лишь элементальные татуировки, которые под поцелуями вспыхивали ещё ярче. «Неужто я, и правда, провёл ночь с самим Барбатосом?..» Несколько минут оба молчат, слушая шелест ветра в кронах и пение птиц. Венти заговаривает первым, но обращается больше к себе: — Так хорошо. Может, в самом деле, сложить об этом песню? Он легко взмахивает рукой, и перед ним в зеленоватом мерцании возникает… лира — один-в-один похожая на ту, что вчера осталась в таверне. Видно, изумление слишком сильно отражается на лице Кэйи, потому что Венти снова хохочет от души. — Да-да, — подмигивает он, — иногда мне надоедает таскать её в руках, и я сажусь играть в кости. — Что не объясняет, как она сейчас оказалась здесь. — Поддельный Глаз Бога, — в ход идёт шёпот заговорщика. — Где он, там и лира. Когда между ними больше мили, лира просто… растворяется. А я уже далеко. — Наживаешься на проходимцах? — Не только, — Венти улыбается, склоняясь над Кэйей, и в его глазах снова рождается бирюзовое пламя. — Любой, кто отбирает у людей музыку, в конце концов остаётся ни с чем. — Куда ты держишь путь? — спрашивает Кэйа, натягивая сапоги. — Куда глаза глядят, — уже одетый, Венти валяется на лапнике, закинув руки за голову. — Хотел немного пожить в Спрингвейле, там привечают странствующих бардов. Потом, может, дойду до «Рассвета», познакомлюсь с молодым Рагнвиндром. Сердце Кэйи пропускает удар. — Едва ли он меня помнит. Последний раз я бывал в тех краях, когда сын Крепуса едва умел ходить, и... — Боюсь, — возражает Кэйа, — увидеться с мастером Дилюком ты не сможешь. — Вот как? Почему? — После смерти отца он... пропал. — Да, — Венти лукаво щурится. — И вот, говорят, вернулся. Кэйю подбрасывает. — Вернулся? Кто говорит такие глупости?! Я... Я узнал бы об этом первым! — Кто говорит? — на зацелованных губах играет шалая улыбка. — Пока — только ветер в ветвях, но к вечеру — узнают и те, кто ходит по земле. Так что если хочешь успеть первым — поторопись. Будь Кэйе семнадцать, он не думал бы ни секунды, хотя и считался тогда умным не по годам. Но теперь ему — гораздо больше. Как и Дилюку. После той страшной ночи они расстались возненавидевшими друг друга братьями и обиженными любовниками, а по эту сторону разлуки встретятся и вовсе — чужими людьми. «Да и не ты ли, Кэйа Альберих, вчера испытывал судьбу, когда сказал себе, что утешишься чем угодно, лишь бы знать наверняка?» Усмехнувшись, он качает головой — может, годы жизни на земле Анемо Архонта и не убили в нём безбожника народа Каэнри’ах, но точно сделали его самую малость суеверным. — Пусть это первенство достанется другим, — закончив с сапогами, Кэйа встает. — Проводить тебя до Спрингвейла? Ответная улыбка ярче полуденного солнца. Легко оттолкнувшись от лежанки, Венти хватается за протянутую руку и, подпрыгнув, быстро целует в щёку. Тёплым ветерком ухо Кэйи ласкает шёпот: — Даже не надейся, что откажусь.