Я смотрю на тебя сквозь стекло

Внутри юного Лёвы Хлопова копилась обида. Ещё по дороге из лагеря стало понятно, что ничего больше не будет, как прежде. И хоть мальчик не мог себе это объяснить, в горле застряли вопросы, которые он так и не озвучил, до самого расставания глядя в сторону одного из членов его отряда. Первые дни дались ему лучше других. Лёва с радостью вернулся к друзьям со двора, долгие прогулки, полные смеха, беззаботные, летние, отвлекали от дурных мыслей. Однако стоило ему насытиться общением, устать от него и провести пару дней дома, лёжа и изучая одну из книг из внеклассного чтения, прошлое показалось на горизонте. Мрачные догадки, одна за одной, прыгали, ударяясь о стенки мозга и исчезали, не находя под собой опоры из фактов. Путались, разбегались и разбивались из-за своей бессмысленности. Теперь по ночам было холодно засыпать, хотя шкала термометра весь остаток июля не опускалась ниже отметки в 25 градусов. Лёва видел обрывочные, оторванные от реальности сны. Изо дня в день один сюжет, который, как сломанный проигрыватель, стопорился на одной фразе и не желал продолжить: вначале жужжали комары и билось стекло, больно отзываясь в ушах, плескалась вода, затем вдруг всё тело ныло, то ли от ударов, то ли от тянущей усталости, кто-то стучал в дверь, а просыпался он под собственный крик и едва слышимый звон колоколов, который застыл где-то на периферии сознания и мог появляться в течение дня, как и жужжание комаров. С каждым часом назойливое жужжание словно проникало вглубь, начиная плодить бессвязные догадки, которые было не по силам разгадать юному, чувственному человеку. Ощущение недосказанности не покидало его буйный разум, он постоянно чувствовал отрешённость, словно пропускает что-то ужасно важное. Одно слово лишь гнездилось в голове, не уступая место другим – странно. Потеря памяти, непонятная беготня, зверская усталость, металлический привкус на губах, угрюмость, боль и помешанность на одной идее. Всё это попадало под описание "странного". Несколько недель юный Хлопов был уверен, что его внезапная потеря памяти не взялась из ниоткуда, ведь обычно он запоминал хотя бы несколько ярких моментов за смену. Вроде первого дня, когда голова кружится от свежего воздуха, и слегка мутит, ведь от первого впечатления будет зависеть жизнь в лагере, огонька, когда нужно вспомнить обо всём, что было и чего не было, попрощаться с ребятами, многих из которых ты никогда больше не увидишь, дискотеки, купания, да хоть что-то же должно было остаться, но нет. Сейчас разум мальчика представлял из себя чистое заброшенное поле, которое слово назло никак не хотело наполняться людьми. Никого, кто бы мог объяснить, что же случилось. Что бы он ни делал, его мысли возвращались в лагерь. Лёва точно помнил лишь голод и постоянные одинаковые мысли, которые словно ходили по кругу, как помешательство: пялился на кого-то, прятался от себя и пытался стать частью команды – а ещё долгими и выматывающими ему казались ночи, будто он совсем не спал. Какое-то наваждение. Промелькнула мысль, не попал ли он в секту, а может впал в кому и все три недели видел лишь красочные сны? Второе родители отрицали, а первое было сложно проверить, поэтому данная мысль сразу отправилась куда подальше. В деталях Лёва помнил лишь одного человека. Весь его маленький мир в течение трёх недель был повернут на замкнутом мальчике с голубыми глазами и в дурацких очках. Первый день обрывочно, но сохранился в памяти: те несколько минут неловкости, предложение дружить, улыбки – но что случилось потом? Посоветовавшись с самим собой, Лёва решил не поднимать этот вопрос с родителями, ведь они слишком много работали и могли быть раздражены в свободное от работы время, что часто выливалось в ссоры по пустякам. Он решил подождать, попробовать забыть об аномально забываемом отдыхе. Вскоре он пожалеет о таком решении, ведь прошлое напомнит о себе довольно отчётливо. Одним из вечеров Лёва опять остался один дома, ночью спать не выходило, поэтому единственным выходом был дневной сон. Забвение нарушил оглушающий лязг, раздавшийся откуда-то с кухни. Мальчик сразу подскочил, всматриваясь в коридор, ведущий из комнаты. Ничего. Картины точно также висели на стенах, с них ему улыбались родители, дальние родственники и он сам пару лет назад. Слегка подрагивали шторы, шелестели листья за окном. Сердце колотилось, не переставая, как заведённое, жёлтый свет падал на приоткрытую дверь. Обстановка в квартире казалась мирной, однако наступившая после громкого звука звенящая тишина давила на восприятие. Хотелось сбежать отсюда, туда, где нет стёкол, может быть даже окон совсем, чтобы ничего не могло разбиться и напомнить о чем-то забытом. Во рту резко пересохло, появился металлический привкус. Как назло Лёва не захватил с собой воды. Борясь с желанием снова заснуть, мальчик поднялся с дивана, взял себя за руку для храбрости, осторожно направился на кухню. Шугаясь от каждого вздоха или шороха, он вышел в коридор, скоро повернув в нужную комнату. Сердце стало биться с новой силой, когда он осознал, что звук не был частью сна – окно на кухне выглядело так, словно кто-то бился в него с другой стороны, желая выбить и ворваться внутрь. Поражало ещё то, что ни один, даже самый маленький кусочек стекла, не выпал, все они остались на месте, словно витраж. От страха Лёва совсем забыл про воду и с колотящимся сердцем выбежал из дома, захватив лишь ключи. До прихода родителей он просидел на скамейке во дворе. Мать была перепугана реакцией сына, он весь дрожал. Всю дорогу по лестнице вверх она причитала, перебирала варианты, кто же это мог быть, и на утро подала заявление в милицию. Не было ещё чего-то такого в жизни, что Лёва не смог бы объяснить хотя бы как-то, хоть мистикой, хоть Богом, хоть наукой или придурью окружающих. Должно было быть хоть что-то ясное, как день, однако стоило мыслям о лагере поселиться в его голове, разом с ней появлялся черный, грузный туман. Хлопов мучился так ещё целый месяц, и в конце лета, посмотрев на других ребят, разговаривающих о школе и фукающих от конкретных учителей или предметов, понял, что нельзя оставлять всё, как есть. Ничего уже никогда не вернётся на круги своя, его мысли были не здесь, не в школе, а в том проклятом лагере. Нужно было выяснить, что случилось. Понятно было одно – единственный, кто в этой каше хоть что-то может разложить по полочкам, был Валера Лагунов. Вспомнить бы ещё его адрес.