слабость

зачем. зачем-зачем-зачем. нахрена. кому это нужно. дома пустота-пустота. эхо фантомных шагов отдается в голове. никого нет. ты один. один-один-один. чайник не вскипает, вода не льется. ты сидишь на кровати и пялишься в стену. ты, блять, совсем один. кто бы мог подумать, что твой единственный друг [твой единственный друг с самого детства, который всегда подставлял тебя под удар] тебя бросит, как только ты перестанешь быть ему нужным? работа в риме? о, да, конечно, я останусь здесь, я буду ждать тебя, пиши, ладно? в смысле не будешь?.. что значит ты не хочешь продолжать общение?.. [если бы вы были в отношениях, он бы изменял тебе, а потом бросил, подло сбежав в другую страну] [как хорошо, что много лет назад ты проглотил свою влюбленность] [как хорошо, что ты запретил себе чувствовать] и даже самому не понятно рад ли, что пошел в полицию, или нет. все время хочется обратно куда-нибудь в творчество, рисовать [что-то, кроме друзей, с которыми тебе свел уже давно бывший лучший друг] [что-то, кроме людей, которые бросили тебя один за другим]. и стихи свои хочется писать. но не выходит. кажется, все выходные тратишь, пялясь в белый лист. когда-то внутри бил ключ самый настоящий, вдохновение заставляло дышать. сейчас хочется разве что задохнуться. силы кончаются. вставать с кровати по утрам все тяжелее, а заставить себя выйти из дома уже почти невозможно. стоишь кучу времени, сжимая пальцами ручку двери. ты правда пытаешься. и разреветься хочется — как самая маленькая девочка на свете. сползти спиной по стене, уткнуться головой в колени и реветь-реветь-реветь. и никогда больше из дома не выйти. сгнить заживо. чтобы как можно больнее было. заслуживаешь этой боли. заслуживаешь, что тебя друзья бросили. существовать только совсем ты не заслуживаешь. домой приходишь и снова хочется рыдать от бессилия, но даже это не выходит. каждый вечер сидишь на кровати, рубашку синюю расстегнув на половину, смотришь в стену и понимаешь — абсолютно существовать не хочется. да и убивать себя не хочется. заслуживаешь мучаться. заслуживаешь. вспашка агрессии. агрессии ли? может это ненависть к самому себе, что кипит и бурлит не то в голове, не то в груди? голову пальцами сжимаешь, вскакиваешь. бьешь кулаками по бедрам, согнувшись — мало. бросаешь все, что под руку попадется, на пол — мало. бьешь стены бетонные кулаками, да так, что до крови. мало. мало страданий. ты гораздо больше заслуживаешь. ты такой слабый. тебе нужны люди, ты не можешь один, признайся. ты слабый. ты не сможешь справиться сам. у тебя не получится. сиди на холодном полу, прижимая кровавые кулаки к груди и кусай губы до онемения. не можешь плакать? заслуживаешь. всего этого дерьма заслуживаешь. и ненависти заслуживаешь. заслуживаешь. утро начинается с ноющих мышц. кирк вздрагивает от звона будильника и с тяжёлым стоном встает, поднимает себя силой, практически затаскивая на кровать. после вчерашней истерики и четырех часового сна, сидя на полу, оперевшись на кровать, болят и кулаки, и, кажется, абсолютно все мышцы тела, и, конечно, голова. гудит так, что не то что говорить — думать больно. «не снял вчера рубашку» «она грязная, в чем идти на работу?» «сегодня выходной» единственный, с кем о’райли может вести диалог — он сам. иногда он думает завести собаку или кошку, чтобы оправдывать свои одинокие разговоры. еще лучшим вариантом будет завести попугая и научить его разговаривать, чтобы хоть кто то отвечал, создавая жалкую иллюзию диалога. эти мысли кажутся кирку еще более тоскливыми, чем даже сам факт его одиночества. [ну какой же ты жалкий] [ну какой же ты слабый]. внутри птицей напуганной бьется желание сделать что-то…да хоть что-то, выходящее за рамки тошнотворной рутины. оленем загнанным скачет тяга к искусству — твоему. твоему, такому особенному, коим оно когда-то являлось. разве оно было красивым? разве оно когда-то было? остановись. довольно надежд. хватит палкой бить тело давно умершей лошади. довольно попыток заставить её подняться на ноги. хотелось когда-то на гордом вороном коне подниматься по скалистым горам, выше и выше, чтобы небо рукой потрогать, чтобы богам свои рукописи отдать. остановись. хватит. мертва твоя лошадь. еще раз ей в голову стрельни — убедись.

однако, может

лошадь твоя

родилась мертвой?..

жалость к себе разъедает плоть, обнажая кости и все самые страшные мысли. у тебя, пожалуй, есть право жалеть себя. кому, как не тебе это делать. даже если бы в твоей жизни и были люди, готовые отдать тебе свою любовь, ты бы ни за что на свете не принял её. ты её недостоин. ты жалок и твоя тоскливая душа имеет до жуткого необъятную гордость, которую устала тащить на своих узких плечах. сбросить бы её, да прикована стальными цепями с худощавым запястьям жалкой душонки, что вот-вот вывернет наружу от перегрузок. она за жизнь натаскалась. тело и разум не признаются — подумаешь, что такого, разве так трудно пережить это? но душа готова на колени падать, лоб свой о каменный пол разбить, кланяясь, лишь бы её пощадили. ей тоже жалости не надо, дали б спокойно умереть. тебе. тебе жалости не надо. тебе бы спокойно умереть. труслив ты для самоубийства. недостоин такого избавления. страдай. позволь никчёмной твоей душонка вобрать в себя все страдания этой до неправильного противной жизни, напои её до тошноты мерзкой правдой, заставь её страдно блевать полуразложившимися останками чувств, эмоций. доведи её до отчаянной смерти избыточной злобой, заставь её мучаться до последнего вздоха. позволь разуму своему больному вывернуть наизнанку сгнивший заживо труп и надругаться над памятью о некогда прекрасном. заставь себя страдать. это единственное, чего ты можешь заслужить.