Стигматой выжгло новый гимн

Раньше Игорь думал, что работа в питерской полиции — это не совсем то, чем он хотел бы заниматься всю свою жизнь. Нет, правда, ну что это такое? Он пашет с утра до ночи, борется за справедливость, пока его так называемые «коллеги» воздух пинают. Конечно, Прокопенко его уважает и ценит, да и зарплата не такая уж и маленькая. Но всё-таки. Да, иногда Гром позволял себе мысли о настоящем, нешуточном увольнении, на которое с таким удовольствием ставил весь отдел. Впрочем, все эти мысли, сомнения, срывы — всё это в прошлом. Сейчас Игорь действительно убедился в том, что быть полицейским — его призвание. Он работой живёт, дышать уже без неё не может. Торчит в отделении до поздней ночи, когда на столе стоят не одна и даже не две кружки кофе, или раннего утра, когда остальные на работу только приходят, а он ещё и не уходил. И всё было хорошо. Шли дни, недели, месяцы, Игорь работал, потом ещё работал, и ещё, совершенно теряясь во времени. И ведь всё это в одиночку, без чужой помощи, потому что страшно довериться не тому человеку, а потом жалеть, собирая себя по кускам. А потом хорошее, привычное вдруг резко закончилось. Гром узнал — к ним из Москвы переводят Петра Хазина. Того самого, что наркотики другим подкидывал из-за дурацкого чувства мести, и пока ни в чём не виноватые в тюрьме свой срок отсиживали, этой же наркотой барыжил, видимо, напрочь забыв о том, что такое совесть, мораль, а, главное — человечность. Игорь всё это знал по рассказам знакомого из Москвы. Знал и уже заранее ненавидел Хазина тихой ненавистью. Вообще, почему именно к ним? Сидел бы он и дальше в своей поганой Москве, торговал наркотой, вёл богатую жизнь, прикрываясь полицейским удостоверением. Вот же... гадёныш. Петя пнул урну так, что она зашаталась, а потом кинул в неё окурок. Он стоял возле здания вокзала, пытаясь придумать, как жить дальше. У Хазина в загашнике были планы по уничтожению мира (конечно же, метафорически) за десять дней, за две недели или за сутки. Но вот по сохранению того, что расползалось на глазах, просачиваясь сквозь пальцы, он, как ни пытался, план придумать не мог. Петя волновался. Малодушно, трусовато, до трясучки и нервной тошноты. Его буквально выгнали из дома. Конечно, Хазину было не четырнадцать — выставить его за порог квартиры, как подроска, было нельзя. Да и про жестокость мира Петя тоже прекрасно знал, плавали, как говориться. Он без проблем выжил бы в любой среде обитания и без помощи отца, хочешь жить — умей вертеться. Но стоя сейчас у здания вокзала, Хазин, как не старался, не мог отделаться от ощущения, что его просто выкурили из города, как крысу. Отец, конечно, постарался на славу — не смотря на то, что в питерский участок Петя пошëл сам, — квартирка в центре, какие-то связи; всë для того, чтобы сын хоть на время пропал из города и не мешал взрослым вести игру. В общем и целом, теперь Хазин не мог ни закончить старые дела (и личные, и рабочие, и рабоче-личные) в Москве, потерял связь с наркобизнесом столицы, и оказался тут. Его просто вытравили из города. Москва кипела у Пети в венах со своим темпом жизни, сеткой сосудов-линий метро, шаурмой, а не этой шавермой, и неумением спать и затихать почти никогда. Он просто не вывезет Питер, тем более, придется выстраивать связи и продолжать вести дела здесь. Хазин вздохнул, убрал обратно в пачку так и не начатую сигарету, и начал тыкать в кнопочки приложения на мобильном экране — надо было вызвать такси и наведаться в участок. Уже с самого утра Игорь был как на иголках. Раскрытая папка с очередным делом лежала у него на рабочем столе, а Гром задумчиво и очень нервно барабанил карандашом по столу, читая отчёт с места преступления, хотя мыслями он был совсем в другом месте. Интересно, почему Хазин решил поменять своё место работы? У него что, не проскальзывала мысль о том, что в Питере вести такой же образ жизни не получится? Ну, как минимум, подкидывать наркотики людям и приходить в участок, как ни в чём не бывало. Игорь не позволит. Гром тяжело вздохнул, поднимаясь из-за стола. Последний раз он курил, кажется, ещё ночью, и теперь в горле неприятно скребло из-за желания покурить, вдохнуть едкий и немного горький дым в лёгкие. Пачка сигарет лежала возле старенького телефона и не менее старой, ободранной зажигалки. Игорь распихал всё это по карманам и направился к выходу из здания, снисходительно поглядывая по сторонам из-под козырька своей кепки. Холодный, пронизывающий ветер на улице вынудил Грома поднять воротник куртки и зябко поёжиться. Зажечь сигарету получилось только с третьей попытки — ветер просто гасил и без того слабый огонёк. Игорь внимательно разглядывал людей, проходящих мимо него. В каждом ему чудился этот Пётр (читать как — потенциальная угроза его и без того не очень спокойной работы). В конце концов он сматерился сквозь зубы, обозвав себя параноиком, и принялся размышлять о своём сегодняшнем деле. Машина тормознула почти возле участка, но на противоположной стороне улицы. Петя салютнул таксисту, чуть не поскользнулся на ровном месте, потом проверил по карте — да, именно там, где надо. Прямо возле него сверкала вывеской хипстерская кофейня, и Хазин, отвесив себе мысленную затрещину за мысленную же шутку про то, что сейчас больше подошел бы кофешоп, толкнул стеклянно-деревянную дверь. Петя изучил меню, понял, что ближайший нормальный кофе у них тут в Москве, и, взяв себе американо с, зачем-то, печенькой (он привык ничему не удивляться, но вот что-что его поразило, что тут печеньки — это просто печеньки, а не какие-то кукисы-хуюкисы. Он не уверен, что в Питере везде так, но этой кафешке в голове поставил плюсик), вышел обратно на улицу. Идти в участок не хотелось. Сколько бы Хазин не работал в полиции, не мог избиваться от иррационального страха, будто пришёл сюда не как майор, а как подросток, которого притащили сюда за рисованием граффити в общественных местах, который хлюпает носом и просит не звонить маме, потому что «он больше так не будет». Петя, во-первых, будет, даже больше, и поэтому такими клятвами не разбрасывается. Во-вторых, его, с лëгкой руки отца, не посадят, и в участок не поволокут, какую бы херню он не творил. Возможно, поэтому он сейчас перебегает дорогу на красный цвет, чуть не попадая по колеса КамАЗа. Около входа курит какая-то глыба два на два метра, в дурацкой кепке. Хазин цитирует у себе в голове Владимира Владимировича — нет, не того, который «если не можете понять моих ответов…», того, который «Что может хотеться этакой глыбе?». – Слышь, курильщик! Это у вас тут главная тусовка питерских ментов? Игорь даже сначала не понял, что к нему вообще обращаются. Он всё также стоял и дымил в своё удовольствие, задумчиво прикусив кончик сигареты. В конце концов он вздрогнул, выныривая из своих не очень радостных мыслей и возвращаясь в не менее грустную реальность. — Вообще-то да, но мне кажется, ты немножко ошибся дверью. Это, к сожалению, не гей-клуб. Грому понадобилась ещё пара секунд, чтобы понять, кто именно стоит сейчас перед ним, нагло улыбается и задаёт очень тупые вопросы. Тупые по той причине, что прямо на тяжёлой и деревянной двери здания висела табличка, на которой было написано именно то, о чём его спросил Хазин. Да, тот самый Пётр Хазин, которого должны были перевести к ним на днях, собственной персоной. А у Игоря просто замечательная память на лица всяких мудаков. — Что, приехал-таки, наркоша московский? — для почти всегда спокойного и уравновешенного Грома этот недо-наезд является чем-то совершенно новым и неизведанным. Впрочем, когда-то же нужно начинать, верно? — Во-первых, для тебя не «курильщик», а Игорь Константинович, а во-вторых, читать научись для начала, а потом в полицию иди работай, — для полноты картины он тыкает пальцем в табличку на двери и криво усмехается. –Бля, дядь, – Петя, который, проигнорировав до ужаса тупую подъебку, почти дошëл до двери, оглянулся, — не лечи меня, а? Во-первых, в таком случае, я для тебя не наркоша, а Пëтр Юрьевич. А во-вторых, чë это мы в рабочее время курить бегаем? Со своей жизнью разберись сначала, потом меня учи. Это звучало очень по-детски, учитывая то, что на последней фразе Петин голос с ледяного, как блядское фруктовое мороженое, чуть не сорвался на крик — сказывался стресс и общее состояние нервной системы, в последнее время едущее по пизде. Хазин почувствовал, что ещё одна такая стычка, и он вцепится этому Игорю зубами в горло. Надо записаться к психотерапевту, потому что — ну, объективно, это пиздец. Петя решил, что остатки нервов дороже, и оставил Глыбу (вероятно, так он будет называть Игоря ближайшую жизнь у себя в голове) в гордом одиночестве, заходя в участок. Найти Прокопенко было не сложно — было бы чуть сложнее, если бы его не отправил туда первый встречный. Буквально так — «о, Хазин, тебе вон туда к Прокопенко. Иди и будь умничкой». Спорить и предъявлять за такие штучки от незнакомцев было лень, да и Пете ещё работать с ними, надо попытаться очаровать коллектив. Он широко улыбнулся какой-то незнакомой девчонке, отсалютовав стаканчиком, и молча пошëл, куда сказано. Прокопенко оказался не так страшен, как его малюют, но и чëтких указаний Хазину не выдал. Ткнул какую-то бумагу, попросил подписать, а пока Петя чиркал на листе собственную фамилию с крестообразной «Х» и резким росчерком, высунулся из кабинета, и крикнул на весь участок (крикнул так, что натренерованный многим Хазин подпрыгнул на стуле) «Грома ко мне», и сел обратно. Игорь фыркнул, громко и возмущённо, провожая этого «Петра Юрьевича» взглядом. Вот она, молодёжь эта ваша московская. Ну никакого уважения к старшим. Да, пожалуй, перевести его сюда было одним из худших решений Прокопенко за всю его рабочую карьеру. Кстати, о Прокопенко. Ехидно улыбаясь, из-за двери высунулся Цветков и, бросив ёмкое «Прокопеныч вызывает», тут же исчез, оставив Грома пребывать в некоторой растерянности. Вроде бы в последнее время он ничем таким не отличился. Быстро потушив сигарету, Игорь вернулся в здание, на ходу опуская воротник куртки. Было действительно интересно, за что в этот раз его попытаются уволить. Остановившись перед ближайшим столом, он под общее одобрительное «о-о-о» вытащил из кармана тысячную купюру и положил её на деревянную поверхность, с хлопком припечатав сверху ладонью. Гром быстро взбежал по ступенькам и, постучав в дверь, заглянул в кабинет. — Вызывали, Фёдор Иванович? — он тут же заметил сидящего Хазина и еле удержался от какого-нибудь комментария. Держи себя в руках, Игорь. Держи. Себя. В. Руках. – Здра-а-сьте, –протянул Петя, сидя с лицом кота, нажравшегося сметаны. Даже если Хазин и нажрался, то не сметаны точно, но от постепенно звереющего лица Игоря вдруг стало очень весело. Гром, значит. Иронично. Прокопенко, наблюдая за этом театром двух актëров, один из которых развалился на стуле с видом короля на троне, а второй дышал через нос и явно хотел набить кому-то морду, тоже развеселился. –Это когда же вы, люди молодые, познакомиться успели? –Да пришлось, Фëдор Иванович. Рабочие моменты, — Петя сверкнул глазами из-под упавшей на лицо чëлки. Он вдруг задался вопросом, почему Игорь на него так взбесился. Не за «курильщика» же? Хотя, чëрт его знает, чего он наслушался о Пете от коллег. Мало ли, что о нëм тут за байки ходят. Откуда он узнал про «наркошу», вот в чём вопрос. И почему у Хазина такое чувство, будто с этим «наркоша» была выплюнута недельная норма яда. Из размышлений его вырвала внезапная вспышка головной боли, от которой Петя непроизвольно поморщился, и голос Федора Ивановича. –Игорëк, — Хазин мысленно фыркнул, — покажи нашему новому сотруднику отдел и наш район, познакомь с коллективом. Больше некому. — И вам не хворать, Пётр Юрьевич, — Игорь (почти) доброжелательно улыбнулся, прикрывая за собой дверь в кабинете. — Да мы совершенно случайно столкнулись на улице. Очень неожиданная, но приятная встреча. Гром фыркнул, а в следующую секунду у него брови медленно поползли вверх от удивления и возмущения. — Фёдор Иванович, почему я-то? Пусть вон Цветков этим и занимается, а у меня работа, мне некогда. Ох, как же Игорю не хотелось возиться с Хазиным. Не хотелось в очередной раз демонстрировать открытую неприязнь к своему новому «коллеге», чтобы в случае чего не сорваться и не огрести потом сполна. А, собственно, за что огребать-то? За то, что у них в отделе теперь какой-то продажный мент появился? Нет уж, увольте. — Я уж думал, меня тут увольнять собираются, — деланно-разочарованно вздыхает Игорь, стягивая с головы свою кепку и проводя широкой ладонью по волосам. — Ну, Фёдор Иванович, правда, можно бы это кому-нибудь другому поручите? –Ничего, пойдём, Игорëк, против начальства не попрëшь, — пропел Петя, выскакивая из кабинета и придерживая дверь для Грома. Вечер, кажется, перестаёт быть томным. Хазина слегка напрягла резкая боль в голове, а затем приступ предмигрени, из-за которого черепушку будто вскрывали тупым консервным ножом. Ночью, скорее всего, станет плохо, и надо выкроить время заскочить в аптеку за нурофеном днëм — после двенадцати идти в круглосуточную в одних трусах и с бледным, как у смерти, лицом, чтобы распугивать продавщиц — не лучший опыт. Плавали, как говорится, знаем. В участке этот ехидный Цветков провожает его таким же ехидным взглядом. Петя в ответ зеркалит улыбку, но чуть менее ядовито, и посылает воздушный поцелуй. Почему бы, собственно, и нет. Им ещё работать вместе, а лесть — Хазинский конëк. Петя всерьез озабочен только одним — взрывающимися в висках хлопушками. Метафорически конечно, но голова болит, пусть даже не так адово, как при настоящих побочках от «синтетики», но ощутимо. Видимо, всë-таки стресс. Ох, не съехать бы по стеночке прямо при Игоре. Кстати, Гром. Петя оборачивается и дарит ещё одну улыбочку ему: –Ну что, Игорь Константинович, с чего начнëм?