Контраст

У Олега теплые руки. Может быть, даже теплое сердце — Вадим не в курсе, да и проверять не особо хочется. Ему нравится, когда эти руки лежат на его плечах, когда хватают за бедра и умелыми движениями доводят до необходимой разрядки, — а больше ему, в общем-то, ничего и не нужно. Олег — тактильный человек, и речь здесь идет необязательно о сексе; иногда ему нравится коснуться головы, потрепать по волосам, подержать за руку, полежать в обнимку в абсолютной тишине, прислушиваясь к стрекоту сверчков. Иногда ему это необходимо. Вадим легко может обойтись без этого, но каждый раз послушно остается на ночь в чужой постели, потому что… потому что знает, в чем дело. Потому что, когда вокруг тебя, куда ни глянь, сплошная разруха, смерть и мрак, хочется хотя бы ненадолго соприкоснуться с живым, почувствовать бьющуюся в чужой шее жилку и попробовать убедить себя, что это все правда. Он не против быть тем, кто придерживает Олега в мире живых, как балласт. Олег — хороший человек, хороший мужчина. Правда, хороший. При первой их встрече Вадим плохо к нему относится, но так бывает — он ко всем изначально относится плохо и пересматривает свое мнение лишь в исключительных случаях. Олег оказывается именно таким: преданный, но не станет бегать за тобой как собачка, профессионал, но не выпендрежник, много знает, но никогда не пытается научить, может помочь советом, но только если попросишь. Охуенно готовит и так же охуенно трахается. Их первый раз выходит по чистой случайности… и в очень тупых обстоятельствах, если быть честным. Вадим с утра просыпается не в лучшем расположении духа: операция, которую они планировали несколько месяцев, накрывается не то что медным тазом — она накрывается пиздой, и он срывается на всех и каждого, пока дело не доходит до Олега с его невозмутимым лицом. — Хули ты нервный такой? — Олег хмурится. — Думаешь, ты единственный, кому обидно, что так вышло? Иди, нахуй, выпусти пар и прекращай орать на всех подряд. Долбоеб. Вадиму кажется, что от такой наглости у него этот пар вот-вот из ушей повалит. Он чувствует, как его лицо становится красным. — Выпустить пар, блять? — орет он еще громче. — Может, ты, нахуй, подрочишь мне тогда? Выпущу ебаный пар! — Может быть, — гораздо тише прежнего отвечает Олег, не поднимая взгляда от своей разобранной пушки, — если ты перестанешь орать об этом так, чтобы все слышали. Вадим теряется на пару секунд — только глупо смотрит на него и хлопает глазами. Потом ухмыляется — криво. Еще никому раньше не удавалось так быстро заставить Вадика сменить гнев на милость, но у Олега Волкова это получается — главным образом, потому, что он красавчик и единственный из всего их окружения не против переспать с мужиком, а член Вадима слишком давно не ощущал на себе чужой руки. Олег хмыкает над резкими переменами в его настроении и возвращается к своей пушке. Вадим чувствует себя немножко долбоебом, но, помявшись на месте еще с полминуты, молча уходит — и возвращается вечером, и приятно удивляется, потому что его ждут. Со временем к Олегу он становится мягче — мягче, чем прежде, и мягче, чем ко всем остальным. Не столько из-за секса, сколько из-за всего того, на что их секс заставил Вадима посмотреть иначе. Остальные, кажется, тоже замечают перемены в их отношениях — и недовольно бурчат между собой, когда думают, что ни Вадим, ни Олег их не слышат. — Может, нам всем стоит с Вадиком переспать, чтобы он к нам помягче стал? — звучит предположение; за ним — громкий взрыв хохота. Вадим закатывает глаза. Поколебавшись, выходит из тени и движется к ним — к кучке долбоебов, собравшихся вокруг костра. Олега нигде не видно. — Предложение еще в силе, мальчики? — Вадим играет бровями и нарочито мерзко ведет языком по нижней губе. — Можем устроить оргию прямо здесь. Чур, я крайний буду. У одного начинается нервный тик, другой открывает рот, чтобы что-то сказать, но не выдает ничего, кроме невнятного бормотания. Вадим, видимо, пугает их настолько сильно, что желания шутить не остается больше ни у кого. С одной стороны, и смешно и тупо, с другой — Вадим даже рад, что создает впечатление человека, который реально мог бы заставить семь взрослых мужиков ебаться друг с другом. Когда он рассказывает об этом Олегу тем же вечером, Волков смеется — искренне; голова слегка запрокинута, возле глаз собираются морщинки, он выглядит забавно, и у Вадима сердце стучит медленнее, когда он вдруг понимает: он совершенно пуст. Он чувствует к Олегу ровно столько же, сколько мог бы почувствовать к булыжнику возле дороги. Они оба — адреналиновые наркоманы, лезущие в самое пекло; на том же самом адреналине они и трахаются, жадно, иногда — ненароком — причиняя друг другу боль; и на отходосах от выбросов адреналина в крови они цепляются друг за друга так, будто они — единственное живое, что есть на всем белом свете. Если бы не смерть, сопровождающая их на каждом шагу, если бы не разрушения, которые они несут вместе с собой, если бы не постоянный страх сдохнуть, дышащий им в затылок и заставляющий бежать еще быстрее, — если бы не все это, они никогда не были бы вместе. Потому что от морщинок вокруг Олеговых глаз у Вадима дыхание не перехватывает. И все вдруг становится спокойным — спокойным и правильным. Вадим чувствует себя так, будто сбросил десятитонный груз с плеч, хотя раньше и не знал об его существовании. — Ты что? — удивленно спрашивает Олег, разглядывая его лицо. — Ниче. — Вадим качает головой. Потом тянется, чтобы сесть к Олегу ближе, кладет ладонь на его пах. — Иди-ка сюда. Олег расплывается в довольной улыбке. Они расстаются при странных обстоятельствах — последнее, что говорит ему Олег: «Я в обход». Вадим жмет плечами и бормочет недовольное «ссыкло» себе под нос. Эти слова — «Я в обход» — крутятся в его голове еще целый месяц (но он уже не помнит, кто ему их сказал) — именно столько он проводит в госпитале, переломанный и собранный заново, как ебаный монстр Франкенштейна. То приходит в себя, то снова пропадает в горячечном забытье, тонет в нем, как в лаве; а когда оно наконец отпускает, не сразу вспоминает, кем он был и как здесь оказался. Он смотрит в зеркало и видит там взрослого мужчину, светловолосого, слегка (совсем чуть-чуть, вовсе не критично) покоцанного, с перемотанной головой, — а в воспоминаниях у него только мама, которая заставляет его обрывать кусты смородины и малины, чтобы сделать варенье на зиму, и папа, который поднимает его в полчетвертого утра, чтобы поехать на рыбалку (они так ничего и не ловят). Доктора кивают, успокаивающе улыбаются — «Ничего страшного, в вашей ситуации это вовсе не удивительно, такое часто случается и обычно быстро проходит». Вадима тошнит от этого всего и, честно говоря, хочется просто двадцать четыре на семь лежать на прогнувшейся больничной койке лицом в облупившуюся стену. Но со временем воспоминания действительно возвращаются, головная боль уходит, раны затягиваются, черные синяки от бесконечных уколов рассасываются. Вадим вспоминает: и учебу в универе на истфаке, и как отчислился после второго курса, и четыре года в армии, и кровь, кровь, кровь — бесконечную кровь на его руках, и приятное чувство в животе от убийства. Вспоминает мужчин, с которыми бывал в постели, и даже помнит, сколько их было — семьдесят шесть, — правда, все они видятся ему размытыми черными каплями краски на мокром листе, ничего конкретного; отчетливо он помнит только одного — Олега Волкова, и ему даже становится интересно, как сложилась его судьба после того, как они… расстались так странно. Помнит тепло его рук и сухие губы, карие глаза и расслабленную после секса улыбку. Помнит, как называл его Поварешкиным, потому что он круто готовил. Больше не помнит ничего — и искать о нем какую-либо информацию не решается. Не хочет знать — может, даже боится. Картина его прошлой жизни собирается медленно, по кусочкам, как пейзаж из пазлов, который они однажды собирали с мамой, — и в итоге все действительно встает по своим местам, кроме него самого. Под Вадиком рушится мост. Вадика находят в руинах и увозят в госпиталь. У Вадика амнезия. Вадик восстанавливается целый месяц. Из госпиталя выходит Дракон. Дракон возвращается к наемнической деятельности, Дракон въебывает все силы на свою физическую подготовку (и в итоге становится больше и шире прежнего себя раза в полтора), Дракон разукрашивает верхнюю часть тела цветастыми татуировками. Вадик смеялся над фразой «Все, что нас не убивает, делает нас сильнее» — Дракон с ней полностью согласен. Алтан в его жизни появляется неожиданно, но правильно. Весь из себя стройный, расшитый золотом, элегантный в своей ядовитости, он выглядит так, будто парселтанг — его родной язык, будто при желании он может обвиться вокруг тебя и придушить. У Дракона уходит какое-то время на то, чтобы понять — он был бы не против. Алтан с его богатством, утонченными вкусами и бесконечно надменным лицом выглядит как абсолютно типичный заказчик — Дракон работал с такими сотню раз за жизнь, и все они — как один. Но в Алтане есть что-то еще, что-то, что в итоге приводит Дракона к нему в постель — не раз и даже не два. Трахается Алтан тоже не так, как все; даже в постели от каждого его движения, от каждого слова и каждого вздоха веет превосходством, безмолвным «я знаю себе цену, и она пиздец какая высокая». За тридцать три года Дракон знакомится с множеством людей, чье эго совсем не соответствует тому, что они из себя представляют в действительности; с Алтаном выходит не так — Алтан соответствует до последней капли. Его тело — одно из самого прекрасного, что когда-либо доводилось видеть Дракону… чего когда-либо касался Дракон. В нем ни капли застенчивости или зажатости, он прекрасно знает, насколько он хорош, и он — блядский боже — знает, как довести Дракона до безумия. Ни один их секс Дракон не может назвать обычным, это каждый раз что-то невероятное — может быть, просто потому, что в нем участвует Алтан — а этого уже достаточно, чтобы восхититься. Дракон и впрямь считает себя гребаным счастливчиком — Алтан однажды по секрету рассказывает ему, что у него было всего десять сексуальных партнеров за жизнь. — А трахаешься так, будто лично организовал сто двадцать дней Содома, — хрипло комментирует Дракон, стряхивая пепел. Алтан выглядит почти польщенным — если так можно назвать человека, чье лицо ничего не выражает. Впрочем, вскоре Дракону приходится признать, что Алтан хорош не только в постели — он также прекрасно знает свое дело. Дракону нравится наблюдать за ним в те моменты, когда они находят очередные крупицы информации о местонахождении Сергея Разумовского, — только это заставляет обыкновенно пустые и безжизненные глаза Алтана загореться; лицо искажает усмешка. Дракон редко интересуется мотивами своих заказчиков, он придерживается мнения, что если ему платят — он делает хорошо и, главное, молча. Он даже не знает, в какой момент ему становится интересно, что же произошло между Разумовским и Алтаном, если это разжигает в последнем такое желание отомстить. Может быть, это происходит, когда Алтан впервые позволяет ему остаться в своей постели на ночь, не выгоняя на улицу, как бродячего пса; может, когда вместо одного бокала вина Алтан наливает два; может, когда делит с ним одну сигарету на двоих; может, когда Дракон чувствует, как громко бьется сердце в грудной клетке, когда Алтан впервые смеется над одной из его идиотских шуток. Его смех — тихий, шелестящий, дурацкий, если честно, — но это самое прекрасное, что в своей жизни слышал Дракон, и ему хочется выстрелить себе в голову — сразу же, как приходит осознание. Без башки ему будет проще. Он понимает, что попал, понимает, что вляпался во что-то нехорошее, когда тянется к голове Алтана, чтобы провести ладонью по его волосам, — но тот уходит от прикосновения, ничего не говорит, но смотрит таким взглядом, что становится страшно и жутко. Таким же взглядом он мог бы посмотреть на муху на стене, которую стоит прихлопнуть. И вот как-то так и получается, что к своим тридцати трем годам Дракон, побывавший в койке не меньше сотни мужчин, запоминает только двух из них. Одного, на которого ему было так похуй, что аж хорошо, и другого, которому так похуй на него, что ничего хорошего в этом нет. Но на контрасте, конечно, выглядит интересно. Забавно. Терять ему уже больше нечего — и, после очередного крышесносного секса, он закуривает, закидывает руку за голову и говорит: — Пиздец у меня от тебя крышу рвет. Ты бы знал. А я ж, блять, ебаный наемник. Я в горячих точках бывал, я убивал людей. Убиваю. Но никогда такого со мной раньше не было. И не хочу, чтобы было, но смотрю на твою тупую самодовольную рожу — и сердце бьется чаще. Я из-за тебя даже не сомневаюсь больше в его наличии. Алтан, сидящий за туалетным столиком абсолютно нагим, замирает на пару секунд — плечи едва заметно напрягаются. — Признаешься мне в любви, Вадик? — спрашивает он безо всякого интереса; поворачивается — в глазах точно такая же мертвая пустота. Дракону вдруг становится жалко. Жалко себя самого. — Ага, — отвечает, сглатывая, стряхивает пепел с сигареты в пепельницу на тумбочке, — да, вроде того. — И что мне сделать? Признаться в ответ? Упасть перед тобой на колени? Начать целовать руки? Дракон думает: таким фразам положено быть сказанными с насмешкой, с желанием причинить боль, ударить посильнее. Дракон думает: если бы в голосе Алтана были хоть какие-нибудь эмоции, было бы в сотни раз проще. Тогда он тоже мог бы на него разозлиться, мог бы покричать, сломать что-нибудь. Но внутри Алтана выжженная пожарами пустошь, над которой даже пепел больше не кружится; в глазах можно утонуть, потому что пустота засасывает. Пространство и время рядом с ним искажаются, потому что он — черная дыра, притягивающая все на своем пути и ничего взамен не отдающая. И это жалит сильнее всякой злобы или презрения. — Нет. Не нужно. Просто… иди сюда. — Зачем? — Трахну тебя еще раз, зачем еще? Я как раз пришел в себя для второго раунда. — Дракон криво улыбается. Чувствует себя так, будто сломался напополам; дышать становится тяжелее. Алтан закатывает глаза, глядя на него через зеркало, медлит немного, делает глоток из бокала, но все же поднимается и подходит. Бледное тело освещают несколько теплых желтых ламп. Дракон смотрит на него и сглатывает горечь, вставшую в горле; все, что он получит когда-либо от этого человека, — это секс — хороший, качественный секс, но речи о чувствах здесь и быть не может — Алтан, может, вообще на них не способен. — Знаешь, забудь всю эту хуйню. Я просто пьяный и бред несу, ок? Алтан кивает, глядя на него сверху вниз. Дракон не выпил ни капли за вечер. Он протягивает ему руку ладонью вверх, и Алтан цепляется за нее, залезает к нему на колени — лицом к лицу; ладони мягко ложатся на шею с обеих сторон. У Алтана руки холодные, как у покойника. Может быть, такое же мертвенно-холодное сердце.