Месть бывает... горячей

Лондон встретил Ванессу суетой и гомоном, от которых, оказывается, можно отвыкнуть. Ванесса шла и наблюдала жизнь вокруг. Смотрела баронесса в основном на таких же, как и она два года назад, женщин: самозацикленные, сильные, волевые, куда-то спешащие, ничего не замечающие на своём пути. Видеть своё прошлое, отраженное в чужих лицах, было странно. Теперь, вне этого бегового круга, подобная жизнь казалась бредом. Но скажи кто тогда аристократке, дочери промышленника, владелице модной империи, что она будет стоять на дороге и ухмыляться вслед богатым и успешным, она скорчила бы гримасу, посчитав человека сумасшедшим. Ванесса шла не боясь, что её кто-то узнает, остановит с немым удивлением. Те, кто знал баронессу фон Хеллман, по улицам пешком не гуляли и на автобусах не ездили. Но узнанной сегодня Ванессе всё же предстояло быть. Поэтому в сумочке лежал тот самый наряд, в котором её похитили из прошлой жизни. Переодевшись в туалете кафе, уже совершенно другая Ванесса вышла на улицу, ловя недоумённый взгляд официанта. Парадный вход для клиентов модного дома баронесса хорошо знала, правда заходить по нему ей случалось редко. Звонок, и улыбчивый Джеффри распахнул дверь. Сквозь тёмные очки на него смотрела женщина средних лет, одетая как-то очень знакомо. Сначала с лица Джеффри сползла улыбка, затем его глаза округлились, потом и вовсе парень побледнел и пошатнулся. Спокойно перешагнув через лежащее без чувств тело, Ванесса вошла в модный дом. Спустя пять минут к одиноко скучающей женщине, потенциальной заказчице, уже спешила молодая девушка в офисном костюме: — Что-то желаете, леди? Как мне к вам обращаться? — Обращаться ко мне можете по титулу и фамилии баронесса фон Хеллман, а желаю я видеть главного кутюрье баронессу Эстеллу фон Хеллман, мою дочь. Девушка замялась, заметно покраснела и даже немного пригнулась, словно от испуга. Затем она наконец-то обратила внимание на бесчувственного Джеффри, и, кивнув, умчалась за дверь. Ванесса сидела улыбаясь. Эффект от её появления был в прямом смысле сногсшибающим. Когда в приёмной для клиентов появилась Эстелла в привычном для себя образе Круэллы де Виль, баронесса уже спокойно пила чай, а Джеффри с пакетом льда, приложенным к затылку, сидел в окружении швей и дизайнеров, пересказывая то, чему был свидетелем. Швеи и дизайнеры, особенно те, кто застал эпоху великой Хеллман, ахали и засыпали Джеффри вопросами, на которые он вряд ли был способен ответить. — Ответный визит вежливости? — спросила младшая Хеллман с презрением. — Можно и так называть, — ответила Ванесса. — Думаю, нам лучше проехать в особняк, а то боюсь здесь не только Джеффри удар хватит. Даже водитель пялился на баронессу неприлично долго, пока леди не окатила его холодом голубых глаз, сняв очки. По приезде в поместье все в доме уже знали о возвращении баронессы. Слуги суетились и шептались, лишь степенный дворецкий Джон не выражал никаких эмоций. Баронессы, стремительно пройдя по анфиладе комнат, заперлись в кабинете. За время их эффектного дефиле Ванесса отметила, что Эстелла до малейшей точности переняла некоторые из её привычек. В частности швыряние перчатками в горничных. Перчаток у Ванессы не было, очки она положила в сумку, а сумка была слишком большой, чтобы ей швыряться. Бледная горничная, что узнала прежнюю хозяйку, с трясущимися руками сама забрала деталь гардероба. Зайдя в кабинет, Эстелла встала посреди комнаты, а затем резко развернулась на мать. — Нотации пришла мне читать или имущество отсуживать? — Помочь, — сухо ответила Ванесса, присаживаясь на диван. — Помочь? Ну надо же! А где вы раньше были, мамаша? Что ж в вас не взыграло ретивое, когда собственного ребёнка на смерть отправляли? — Дурой была, что ещё сказать. А ещё одинокой и потерянной, сходящей с ума от страха, как ты сейчас. На этих словах Эстелла осеклась, не найдя, что ответить. — За два года я много чего передумала, Эстелла. Мне было тяжело принять то, что ты моя дочь. Дура Кэтрин, не могла по-нормальному объяснить ситуацию. Я до последнего отказывалась верить, что Джон так подставил меня. — Так ты даже имя её помнишь? — Я всё помню, моя дорогая, иначе я бы не была главою дома мод. — И ты приходишь сюда, ты, что вопреки воле другого человека не стала детоубийцей, чтобы помочь?! Я не ослышалась? Ты, что готова была меня убить и во взрослом возрасте ради конкуренции. — Не только ради конкуренции. — А, значит не отрицаешь, что признала во мне единую кровь! Боялась, что я начну требовать законное наследство? — И это, в том числе. Я долго ломала голову в чём цель твоих провокаций. — Значит, раскусила меня? — С первого появления. Но не думала, что твоя цель — месть за несчастный случай с Кэтрин. — Так может и приказ о моём устранении в младенчестве был несчастным случаем? Я видела, как ты отдавала команду собакам. — Сколько тебе тогда было лет? — Десять. — Девочка в панике, которая до этого чудом увернулась от зубов трёх дрессированных далматинцев. Ты уверена в том, что видела? — Я уверена в том, что ты мразь. — Не буду тебя в этом переубеждать, но дело сейчас не во мне. Аборт делать на таком сроке опасно. И не кури как паровоз. — А может мне ещё розы пойти в сад понюхать? — Что случилось, то случилось, ты не знала в конце концов кем тебе приходится Джон, но теперь надо сделать всё, чтобы минимизировать риски. — Какие риски? — Твоему здоровью и здоровью будущего ребёнка. — Моему здоровью, о боже ты мой! — возведя глаза в потолок, ответила Эстелла. — Почему ты не сказала Джону, что он мой отец? — Это была сложная, патовая ситуация. Признаться в том, что мой супруг был гомосексуалистом, это, как бы сказать помягче, очень неприятное положение вещей. Ни слуги, ни родня, никто не знал этого. Барону было очень выгодно такое положение. Он имел только титул, земли и поместье, фабрика по пошиву одежды и состояние ему перешли от моего отца. В аристократических кругах нашего патриархального английского общества принято, чтобы мужчина распоряжался средствами семьи. Не думаю, что мой отец выдал меня замуж из плохих соображений, покойный Генри Хеллман умел казаться правильным. Достойный кандидат, прекрасная партия. Зато, когда я узнала его пикантную тайну, последовали ультиматум и шантаж. Генри всё прибрал к рукам и очень этому радовался, хотя управленец из него был никчёмный. Несколько лет я с болью в сердце следила, как он разрушал всё, что создала моя семья. Но кем я была? Женой барона с дозволенными мне правами баронессы — ходить в нарядах, заниматься домом, приёмами и рожать детей. А вот когда беременность стала очевидной, то пресвятой Генри Хеллман не упускал ни единого случая, чтобы поиздеваться. Его любимой игрой было: угадай с кем трахалось это убогое, отвратительное женское грязное отродье с садовником или лакеем. Генри ненавидел женщин и при этом на людях с женой был такой заботливый, такой счастливый. Действительно счастье, я бы даже сказала чудо: спали врозь, а дети были. Точнее… — Ты любила Джона? — вопрос Эстеллы был серьёзным. Баронесса вздохнула, посмотрела печально и выразительно: — Да, любила, но ненависть к Генри была сильнее. Я воспользовалась его отсутствием и старыми способами вызова преждевременных родов. Джон, конечно, всё время пытался узнать, понять, является ли он причастным к моей беременности. Я решила, что это будет только моя ноша. Сообщить мужчине, который тебя любит, что ты собираешься убить его ребенка… — Ванесса грустно, горько и саркастично улыбнулась. — Но я убивала не плод обоюдной страсти, я убивала прикрытие для барона. К тому моменту я ненавидела его с такой силой, что мне было плевать на репутацию, на последствия, даже на собственные совесть и гордость. О произошедшем знали только двое: горничная Кэтрин и дворецкий Джон. Кто бы мог подумать, что Джон окажется таким до мозга костей преданным служкой и решит во что бы то ни стало спасти наследницу рода Хеллман. Откуда мне было знать, что он вступил в сговор с Кэтрин, — баронесса щелкнула языком, готовясь продолжить речь. — Но что такое ад, я узнала по приезде Генри. Такое прекрасное прикрытие пропало. Пресвятой Генри Норман Хеллман решил, что дети у него должны случиться обязательно, — баронесса тяжело выдохнула, собираясь с мыслями. — Привязанная к кровати и изнасилованная собственным мужем я думала только об одном, каким способом убить его. — Убить? — Сузь круг жертв, Эстелла! Убить трудно лишь в первый раз. Я приказала убить ни в чём неповинное дитя, и это убило меня. Убило во всех смыслах. Ты думаешь мне трудно было убить ненавистного мужа? Ни капельки. Я даже безупречно рыдала на его похоронах. Сердечный приступ на фоне трагедии о смерти ребёнка на самом деле был спланированным отравлением цианидом. Не жалела и жалеть не буду. И тогда была готова нести за это ответственность, но ни тогда, ни сейчас так и не пришлось. Судьба — странная вещь. Я хотела быть управляющей фабрикой отца по пошиву костюмов — я стала управляющей и даже больше. Давить конкурентов, устранять неугодных — легко. Нелегко спать по ночам, слыша в ушах плач младенца, нелегко после этого вскакивать посреди ночи с адской болью внизу живота, думая, что начались схватки, забывая, что тебе сорок пять и у тебя климакс. Избавляйся от ребёнка не избавляйся, как избавиться от мыслей, что ты носишь под сердцем жизнь, Эстелла? — Но это же ребёнок от… — Эстелла не смогла договорить. Слёзы брызнули из её глаз. В немой истерике девушка закусила тыльную сторону руки. — Джон всего лишь заботился, выполняя долг дворецкого перед семьёй Хеллман, не передо мной лично. Но, согласись, — тут баронесса вдруг лукаво улыбнулась, — вкусы у нас похожие. Есть в этом лысом какая-то непреодолимая обаятельность. От этой шутки Эстелле сделалось дурно. — Значит так, — баронесса встала посредине комнаты уверенная и грозная. — Никаких глупостей. Рожай. — А если урод. — Бы кабы. Сначала пусть родится. — Я не смогу на него смотреть. — И не придётся. Моя вина по большому счёту, я и воспитаю. — Что? — глаза Эстеллы стали огромными и круглыми. — Ты? — А почему бы и нет. Подумай над этим. Кстати, Джон то хоть в курсе того, что он будущий отец? — Я не говорила с ним об этом, но он догадывается. — Догадывается, — баронесса хмыкнула, подняв брови. — Пригласи его, хочу с ним поговорить… наедине. — Ты ему хочешь сказать? — спросила Эстелла с выражением панического ужаса. — Ну не про вашу родственную связь. В конце концов вы оба не знали. Но сама ситуация. Ладно ты молодая, глупая, но он то куда смотрел. — Здесь больше моя вина. — Извини меня, девочка моя, но мозги у мужика в пятьдесят лет должны быть. — Я… я, — Эстелла хотела что-то сказать, но, передумав, стремительно вышла из кабинета. Через несколько минут в дверь постучали.