– Это же не «Красавица и чудовище»

      – У меня остался один вопрос. – голос Кэмпбелл звучит крайне неуверенно, но даже головная боль теперь не может унять её любопытства. – Какой ты бог?       Мёрфи замирает на месте. Комнату вдруг заполняет громкий смех, который Андреа была явно не готова получить в ответ на свой вопрос. Хотя, в общем-то она и сама была не особо уверена в том, какой ответ хотела бы получить. Да и хотела ли? Была ли готова?       Какой ты бог?       Мёрфи как-то болезненно усмехается.       – Ты считаешь меня богом? Вот Аида-то посмеётся.       Андреа не понимает. Мозг девушки разрывается от количества полученной информации и в висках набатом стучит кровь в жалких попытках разложить все детали по полочкам. Андреа не понимает, когда слышит непонятные, нелепые, пугающие фразы, которые только больше запутывают клубок неразборчивых мыслей. Андреа не понимает, пытается унять нервную дрожь и ожидаемо терпит крах, когда Мёрфи делает к ней несколько шагов и тяжёлым взглядом пробирается вглубь её души. Андреа не понимает. Не понимает, почему ей страшно; почему мурашки бегут по коже от янтарных глаз её друга; почему необъяснимый страх сковывает хрупкое тело при каждом движении юноши в её сторону.       Почему?       Она так отчаянно пытается подавить эти сумасшедшие чувства, вырвать из груди это липкое, мерзкое ощущение страха и беспомощности, но там лишь ядерным взрывом звучит низкий хриплый голос Мёрфи.       – Я чудовище. И я причиняю боль.       – Перестань...       – Это ты хотела увидеть?       Былое любопытство, которым так пылала Кэмпбелл, сыграло с ней злую шутку и, наигравшись, выбросило как бездыханную тряпичную куклу. Весь мир сжимается до размеров одной маленькой комнатки дешёвого мотеля. Инстинкт самосохранения заставляет попятиться назад, когда человеческие черты лица азиата прямо на глазах начинают приобретать звероподобную форму, и теперь уже угольно-чёрную кожу украшают огненные трещины.       Осознание реальности происходящего балансирует на грани. Всё кажется сумасшествием, чистым бредом. Это чья-то не смешная шутка? Глупый пранк? Или, может, она просто свихнулась, умом тронулась, и теперь ей мерещится всякое?       Страх. Безумный, тошнотворный, леденящий душу страх – это единственное, что пульсирует в жилах Андреа и подводит её к опасному каменистому обрыву нервного равновесия.       Шаг.       – Я Цербер, подручный Аиды. Страж Преисподней, и что ещё там пишут в ваших книжках.       Шаг второй.       Пылающие жёлтые глаза прожигают онемевшее девичье лицо.       Шаг третий.       – Испытывать страх от моего присутствия – это нормально.       Шаг четвёртый.       И Андреа, точно бабочка, крылья которой жестоко оборвали, безжизненно летит в бескрайнюю пропасть.       – Прекрати. Ты ужасен. – слетает с пересохших губ Кэмпбелл.       Мёрфи хрипло усмехается, отходя на «безопасное» расстояние. Затем пауза. Настолько тихая, оглушающая до жути. Для него – почти убийственная.       – Ну да. Чего я ещё мог ожидать... – бросает он с горькой усмешкой и опускает взгляд, полный чувств, известных лишь ему одному. – Это же не «Красавица и чудовище».       Слова Андреа накалённым железом жгут и без того истерзанное сердце Цербера, и оно болезненно сжимается, норовя вот-вот прекратить своё функционирование. Но Мёрфи этого не показывает, нет. Да и зачем? Какой смысл? Разве что выставить на показ свою слабость, которая с вероятностью девяносто девять целых и девяносто девять сотых процента станет для него орудием его же внутренней гибели.       Ему больно. Чертовски, до потери сознания. Больно.       Но ведь она все ещё человек. Человек со своими мыслями, чувствами, страхами и мировоззрением. Он не может упрекать Кэмпбелл за её выбор. Он просто себе не позволит. Ведь она всё та же Андреа.       Его принцесса.       Тоска разрядом тока проходится по телу, покалывает кончики пальцев, неприятно пульсируя.       – Забудь. Не стоило мне тебе этого рассказывать. – последнее, что выдавливает из себя Мёрфи перед тем как стремительно покинуть помещение.       Внутри Цербера удушливой волной разрастается его личная смертоносная борьба, безжалостно сжигающая его изнутри в пепелище. Но Мёрфи этого не показывает, нет. Да и зачем?