Всадники Апокалипсиса

      Большой дом опустел. В несколько секунд особняк лишился тепла и сердца, которое валялось у ног умерших детей. Кровавый закат уступил место чёрному небу, в котором одиноко горела звезда, освещая путь двум душам, ищущим покой.       Вбежав на территорию дом, в глаза Чонгука бросились трое лежавших военных, с прострелянными головами. Сорвавшись с места, парень дёргает ручку двери и беспорядочно осматривается. Паника постепенно проникает в его сознания, отдаваясь гулкими толчками в ушах. Тяжело дыша, Чонгук быстро поднимается на второй этаж и дёргая за ручки осматривает комнаты. В панике, Чон осматривает тёмный коридор и слышит выстрел. Сердце будто остановилось. Развернувшись, парень бежит на третий этаж, на котором был сделан выстрел. Дверь детской комнаты была открыта. Ноги становятся ватными, а сердце кричит, ноет, молится. Пелена застилает глаза, а в ушах звенит. Медленно подходя к двери, Чонгук раскрывает рот. В эту секунду весь его мир рухнул. Смотря на лежавшее тело Алисии, Чон не мог выдавить и звука. Опираясь рукой о косяк двери, парень чувствует, как его сердце голой рукой, пытаются вынуть.       Всегда и навечно, проносится в мыслях, после чего дом заполнился чистейший крик, который всем своим диапазоном давал понять, что у человека вырвали сердце, изрезали душу и отобрали дом. Упав на колени, перед женой, Чонгук ничего не видит. Ни стоящего рядом Атропина, который закрыв глаза рукой, пытается сдержаться, ни еле живого Бранвена, тяжело душащего рядом. Ни тело военного, которого убил Атропин. Ни Азраила, ни Хана.       Смотря на закрытые зеленые лисьи глазки, Чон трясущимися руками, ласково, как в тот день на обрыве, убрал прядь прилипших к окровавленному лицу волос. Опустив взгляд вниз, на руку, Чонгук бережно взял в свои большие ладони, маленькую и такую родную ладонь жены. Медленно поднеся её к своим губам, мужчина стал искренне целовать каждый сантиметр ладони. Он не мог поверить, не мой уйти, не мог оставить. Единственное, чего он хотел в этот момент — лечь с Алисией рядом и перенестись в красивый каменным дом, заполненный смехом и громким обсуждением со своими родным. Он не мог принять факта, что его любовь, его жизнь, его Лисёнок оставила его. В тот день, Чонгук лишился не просто жены, он лишился себя. Умерла та, в ком он нашёл свой дом и своё тепло. Он чувствовал это, ощущал каждой ничтожной ниточкой своего разрывающегося сердца, как он вместе с Лисёнком умирает. Он перенял боль на себя и как будто видел, как у самого из зияющей раны вытекала жизнь. Только рана эта, была не в голове, а в районе груди. Оттуда медленной рекой вытекало нечто ценное, нечто дорогое, то что он поклялся хранить и защищать — жизнь своей любви.       Сейчас же, у него остался Камари, который был точной копией Алисии. Он сидел в склепе и с непониманием смотрел на животное, которое сидело у двери и подняв голову вверх, выло. Выло громко, протяжно, выло так, будто его переполняла боль, которую он вымещал.

***

      Он бы сделал всё, отдал бы всë, что когда-то имел и имеет сейчас лишь бы перестать просыпаться в холодной постели без неë. Он собственноручно вырвал бы себе сердце, душу, только бы перестать чувствовать. Он бы убил себя, лишь бы обрести покой, но якорем он привязан к земле. Изо дня в день люди гадают, задаются вопросом какая боль хуже — физическая или душевная. Но Чонгук понял, что еë невозможно сравнить, невозможно дать ответ. Физическая боль истощает, медленно убивает тело, заставляя работать внутренний механизм на износ. Постепенно от подтянутого, молодого, пылающего жизнью мужчины, ОНА оставляет лишь скелет, обтянутый кожей и мясом, в который изредка может попасть кусок еды. Душевная боль, убивает мозг. ОНА проецирует во сне воспоминания, образы, видения, заставляя в слезах и крики просыпаться и понимать, что ничего нет. Никого нет. Эта боль монстром проникает в жизнь, и делает всё, чтобы насладиться огонией. ОНА рисует образы, выдаёт прохожих за неë, заставляя Чонгука всматриваться и задерживать дыхания, в надежде увидеть, почувствовать, ощутить. Но боль лишь смеëтся и сдавливает и без того почти мëртвое сердце в своих руках. Тяжело? Нет. Не выносимо? Нет. Плохо? Нет. Невозможно подобрать слова, чтобы описать, что Чонгук испытывает изо дня в день, поскольку душа его, как и сердце пуста. Он лишь ощущает бегающие струи крови, от лезвий, которые оставило прошлое. Ощущает и надеется, что скоро, она вся выльется и тогда, он сможет уйти, перестанет терпеть, перестанет бороться, перестанет натянуто улыбаться, перестанет жить. И пусть сейчас у него есть сын, которого он любит больше всего на свете, он не в силах продолжать. Он знает, что после своей смерти, люди, находящиеся в доме, вырастят его. Расскажут, как сильно любили его отец и мать, но никогда не скажут, что Чон жил, к сожалению, не им. А мелкими деталями, которые напоминали ему Алисию. Красивые лисьи глаза, цвета насыщенной травы, улыбка, слегка застенчивая, но до безумия искренняя и волосы, цвета мёда, которые пахли ей. Он видел в нëм, Лисëнка, которая также проснувшись раннем утром, смотрела на него слегка сощурив глазки, и в этот момент он искренне улыбался и наклонившись к ребёнку нежно целовал того в лоб, произнося одну и ту же фразу: "Я люблю тебя, лисëнок".

***

      Невозможно описать, что чувствует Чонгук, невозможно сравнить эту боль с ныне существующими. Она змеёй проникает внутрь и выпуская яд, терзает, мучает, колечит. Заставляет в каждой детали, в каждом запахе, вспоминать Алисию. И даже сейчас смотря на багряный закат, на их поляне, Чонгук не может сдержать слёзы. С этого вида всё началось и всё закончилось. Под кровавые лучи, настало его всегда и навечно. Переведя взгляд на красивый памятник, рядом с которым лежали белые Лилии, Чонгук проводит ладонью по партеру, всматриваясь в родные и любимые черты лица. Внизу, красивой надписью, было написано «Моё сердце покоится здесь, всегда и навечно». — Мне так тяжело без тебя, Лисёнок, так тяжело, — склонив голову вниз, слезы падали на могильный камень. Прошёл год, а Чонгуку стало только хуже, мучительнее. — Чонгук, так нельзя, — холодный голос, послышался сзади. За его спиной опершись на чёрную трость стоял Бранвен. Его колено не смогли починить, но вместо этого поставили металлический протез. Хёнджин подарил ему трость на верху которой, была голова ворона.       Подойдя ближе, Бранвен, смотрел на холодный портрет сестры. Он понимал чувства Чонгука, и также понимал, что не только он потерял её. Камари потерял маму, про которую расспрашивает у Атропина, которого не смог простить Чон. Избегая его, парень перекинулся с мужчиной несколькими словами, в которые вложил всю свою боль и ненависть: «Это случилось из-за тебя». — Ты каждый день приходишь сюда, Камари нужен отец, Чонгук, — подойдя ближе, Бранвен кладёт руку на плечо и не сильно сжимает. Качнув головой, Чонгук поднимается с колен и идёт к машине.       На пассажирском сиденье лежала записка, которую он нашёл в сейфе. «Чонгук, наша жизнь непредсказуема, быстра и неизвестна. Считай это моей запиской. Люди ведь так обычно делают, оставляют записку. Возможно, тебе никогда не придётся раскрывать этот кусок белой бумаги, но я хочу, чтобы у тебя что-то осталось. Наше всегда — началось на той поляне, когда впервые мы поцеловались, а наше навечно — закончилось тогда, когда к тебе в руки попал этот листок. Но я хочу, чтобы ты знал, я люблю тебя, безумно, отчаянно и страстно. Я благодарна тебе за то, что дал мне возможность испытать ту любовь, которая была между моими родителями, спасибо за сына, спасибо за перевязанные раны, спасибо, что смог полюбить меня. Спасибо за то, что ты у меня есть. И я хочу сказать тебе вот что, постарайся найти ясность в хаосе. Тебе кажется, что мир умер, но это не так. Я всегда буду рядом, внутри твоего сердца. Закрывая глаза, ты всегда сможешь найти меня».

***

      Семилетний Камари задорно игрался с двумя чёрными щенками, которых кто-то положил под дверь с запиской: «Я же обещал». Это были два Кане-корсо, в древнем Риме их использовали для охраны императора. Щенки резвились игриво нападая на Камари, а тот с любовью в глазах смотрел на своих уже собак. Рядом сидел Джин, который грустным взглядом наблюдал за мальчиком.       Асмодея пришлось усыпить. Будто почувствовав смерть хозяйки, животное стало неуправляемым, стало агрессивном. Атропин принял решение усыпить, чтобы он не причинил вреда ни семье, ни самому себе. Глухой телефонный звонок, заставил Атропина перевести взгляд на экран телефона. Встав с дивана, мужчина идёт к лестнице и поднимается в свой кабинет. Закрыв за собой дверь, тот нажимает кнопку принять вызов. — Атропин, — голос доктора Глассмана был пропитан сожалением и сочувствием. — Да? — подходя к своему креслу, мужчина отодвигает его и садится за стол. — Чонгука привезли, автомобильная катастрофа, я не смог его спасти, — склонив голову вниз, Атропин сбрасывает звонок и кладёт телефон на стол.       Закрыв руками лицо, мужчину переполняла вина. Доверившись однажды, он потерял всё, что имел. Потерял друга, семью, потерял смысл. Атропин согласился со словами Чонгука, всё случилось из-за него. Вину он пронесёт в себе через всю жизнь, каждую секунду будет прожигать себя мыслями о том, что не смог спасти, не смог сохранить семью.       Большой особняк опустел. В нём было только два постоянных жителя — Атропин, который вновь раскрыл обугленные и общипанные крылья и взял опеку над Камари. Внутреннее чувство сжирало его, колечило, убивало. Не имел он права воспитывать сына Алисии и Чонгука. Не имел права даже смотреть мальчику в глаза и каждый раз проглатывал огромный ком в горле, когда Камари спрашивал о родителях. Часто приезжали Бранвен с Хёнджином, и давали возможность мужчине передохнуть. Иногда заглядывал Чимин с Тэхёном, которые искренне продолжали любить растущего малыша и ни смели винить Атропина в чём-то. Они лично стали свидетелями сцены, когда Чонгук выплёвывал едкие слова в лицо Атропина, который молча стоял и пустыми глазами смотрел на мёртвого Чона, в глазах которого не было былого блеска и жизни.

***

— Сколько лет прошло, — смотря на каменный портрет отца и матери произнёс Камари. Их каменные лица с мёртвым спокойствием смотрели на сына и выражали искреннюю благодарность Атропину и Бранвену, которые смогли воспитать достойного человека. Перед Алисией и Чонгуком стоял их двадцати четырёхлетний сын. Внешне он был копией Чонгука. Широкий лоб, густые чёрные брови, губы слегка приоткрытые и только глаза, — выразительно зелёные с красивым лисьим разрезом, напоминали об Алисии. Парень пронзал каждого своим взглядом, заставляя склонится перед ним и всем своим видом показывал, что он сын своих родителей, прирождённых воинов и солдатов, которые до последнего вздоха защищали семью и его. Камари смотрел на их лица с грустью и тоской. Медленно встав на колени перед могилой отца, сын ласково провёл по ней ладонью. — Знаешь, Атропин — слегка повернув голову назад, где стояла величественная фигура дяди, парень уловил в его мимике вопросительное выражение и повернув голову обратно на отца продолжил, — это меняет все, это меняет мои представления о нём — это точно и это заставляет меня задумать, может мне не следовало быть таким паршивым сыном? — Встав с колен и бережно огладив сначала камень отца, затем матери, повернулся к дяде, у которого с глаз медленно скатывались скупые слёзы. — Я думал, что после смерти мамы, он разлюбил меня, — подходя к Атропину и поравнявшись, склонил голову, — но только сейчас понял, что в тот день он полюбил меня ещё сильнее, — зачесав выпавшие пряди назад, медленно поднял голову, — и только сейчас я понял, что все эти годы, он так отчаянно рвался к ней, — развернувшись и оказавшись лицом перед могилой родителей, сын смотрел на них с неприкрытой любовью, которые они успели ему подарить. — Надеюсь, сейчас они вместе, и их «всегда и навечно», наконец-то осуществилось. — переведя нежный взгляд с Алисии на Чонгука, сын медленно стал отдаляться от родительской могилы.       Вспоминая все ссоры с отцом и крики на него, Камари тяжело выдохнул. Чонгук хотел дать ему только лучшее, а он этого не понимал. Запреты, которые ставил перед ним отец, не были специальными, — это было предостережение, забота. Он не хотел потерять сына, которого любил. Чон не подпускал его ни к машинам, ни к оружию. Не разрешал даже мельком переступать порог склепа. Он отчаянно старался огородить сына от того, что погубило его любовь, его жизнь, его воздух. Увидев на своём пороге двух щенков, он сразу вспомнил Асмодея и тихо хотел их отдать в приют. Атропин не позволил. Обучив двух Кане-корсо, Камари проводил с ними всё своё время. Саурон и Буцефал стали для него заменой друзей. — Я хотел спросить, почему Камари? — отходя от памятника, парень переводит взгляд на рассвет, медленно поднимающийся в белые облака. — Потому что, ты родился в рассвет, — обойдя машину, Атропин подходит к пассажирской двери и бросив взгляд на большой огненный шар, освещающий своими лучами лица родителей, говорит, — ну что? Поехали навестим Азраила? Могила Азриала находилась рядом с могилой родителей. На ней каллиграфическим почерком было выведено "Не постижимая загадка и невероятный герой". Неподалёку от беседки, покоилось тело Асмодея, который охранял покой спящего палача. Животное стало личным Цербером Сатаны. И любой, посмевший нарушить покой спящих - будет ждать проклятье, обрушенное палачом. Говорят время лечит любые раны, но чем больше потеря, тем раны глубже. Тем сложнее процесс восстановления. Боль может утихнуть, но шрамы напоминают о страданиях, а тот кто носит их, больше никогда не захочет испытать подобное. Но время идёт. Мы отвлекаемся, срываемся, проявляем агрессию, проявляем злость, но всё это время, мы ждём, что оправимся и как станем сильнее. Не успеешь опомниться, как время уже прошло. Ты здоров. Ты готов идти дальше.       Так и Камари, оправившийся после смерти родителей готов идти дальше. Отныне, он станет самой главной фигурой на шахматной доске, по имени "Левиафан". Во имя семьи, во имя любви, во имя династии — Борне.

***

      Небольшой домик, был покрашен в нежно пастельный цвет. На просторной лужайке стоял стеклянный столик, на котором стоял чайник и две кружки чая, которых плавали несколько ягод. Небольшой дым медленно поднимался к небу, которое украшали клубистые белые облака, в которые медленно поднималось солнце, освещая своими лучами лица сидевших. Взяв со стола кружку чая, девушка делает небольшой глоток и переводит взгляд на рядом сидящего мужчину, который с неприкрытой улыбкой и любовью в глазах, любовался своей женой. — Я люблю тебя, Чонгук, — ярко зелёные глаза, наполнены спокойствием и нежностью. — И я люблю тебя, Лисёнок, — улыбнувшись, одинокая слезинка счастья скатилась по лицу мужчины.       Теперь их всегда и навечно никто не сможет потревожить, никто не сможет отобрать. Они будут сидеть здесь и каждый день встречать рассвет и провожать закат. Будут говорить о будущем и буду без опаски и оглядки просто любить друг друга, наслаждаясь каждым моментом, проведённым вместе.       Всё-таки как же здорово наблюдать за огромным огненным шаром, как он таит в волнах и еле видимы свет, словно от свечи, горит где-то в глубине.