Strangers

В конечном итоге, у Дилюка просто устает рот. Он бы и не признавался в этом — но Кайа следит за ним, щурясь, и сам оттаскивает за волосы, заставляя просто лечь рядом с собой. Дилюк иррационально чувствует себя виноватым и вздыхает, утыкаясь губами в его шею, слегка прикусывая. Ему давно разонравилось оставлять метки на Кайе там, где каждый способен их увидеть. Сам же и ревновал потом, когда замечал направленные на него взгляды — и направленное на него желание. Хотелось бы сказать, что Кайа принадлежит только Дилюку, но даже в мыслях это ощущается слишком страшно. — Это было хорошо, — признается Кайа, забрасывая на него ногу, довольный, несмотря на то, что не кончил, наверное, легко пускающий эту ложь на язык. Дилюк тихо фыркает. — Я хотел бы сделать тебе хорошо. — Но ты делаешь мне хорошо, — возражает Кайа и касается его лица, заставляет направить на него взгляд. Он действительно выглядит довольным, его глаз сияет в тусклом свете ламп, а его улыбка такая искренняя, что у Дилюка, по каким-то совершенно непонятным причинам, начинают слегка слезиться глаза. — Просто тем, что ты рядом, — продолжает Кайа, снова чуть щурясь, касаясь большим пальцем его губы, слегка надавливая. Это слегка больно — и это только возбуждает сильнее, и Дилюк невольно чувствует, как краснеет. — Просто тем, как ты сейчас смотришь на меня. Как прикасаешься ко мне. Будто, — Кайа едва слышно хмыкает, — будто я что-то ценное, хрупкое, что ты можешь потерять, лишь неверно коснувшись. — Но ты ценный, — возражает Дилюк, задевая его палец губами, щеки начинают гореть только сильнее. — И я… — горло пересыхает, и он шумно сглатывает. — И я действительно могу все испортить. Снова. Я делал это уже не раз. Я не хочу тебя терять, звучит между строк. Кайа, разумеется, понимает это. Кайа коротко вздыхает — и кладет пальцы ему на лоб, хмурясь. — Температуры нет, значит, не бредишь, — он улыбается, и есть в этой улыбке что-то коварное, Кайа часто улыбается так, прежде чем снова совершить что-либо безрассудное. — Я не знаю, что ты должен сделать, чтобы потерять меня окончательно. Возможно, — он закатывает глаз, — убить. Попробуй как-нибудь, если передумаешь. — Кайа! — Дилюк возмущенно вскидывается и лишь наблюдает, как это проклятое порождение Бездны смеется, прикрывая рот рукой. Громко смеется — и не реагирует, ни когда Дилюк встряхивает его за плечо, ни когда Дилюк убирает его руку от лица. Кайа смотрится таким по-дурацки счастливым, что он совсем теряется. — Извини, — вдруг срывается с губ Дилюка, и он кусает щеку, потому что вот что звучит неуместно, так это короткое слово. — За что? — Кайа вскидывает брови, и Дилюк не выдерживает — снова утыкается ему в плечо, не в силах выносить его взгляд. — За то, что атаковал тебя тогда. Кайа фыркает и дергает его за волосы. — Прощаю. Я повел себя как мудак. Это все? — Ты не можешь так говорить! — Дилюк снова вскидывается, он ведет себя нелепо, он знает, но в голове — чистый белый шторм, а мысли не складываются в слова так, как они должны были. — Я… Я не должен был так злиться. Не на тебя. — Трудно поверить, что твой близкий — шпион давно умершей нации, — безэмоционально выдыхает Кайа и пытается погладить его по волосам. Дилюк лишь отмахивается. — Да плевать мне, что ты шпион! И после этой фразы в комнате повисает тишина. Кайа, кажется, даже перестает дышать — а Дилюк, найдя, наконец, подходящие слова, упрямо смотрит ему в лицо — напряженное, с ярко выделенной челюстью, и до безумия хочет его поцеловать. Но не сейчас. Это будет не к месту. — Я злился на это, не спорю, — заполошно начинает он и уже не может остановиться. — Я не понимал, что это вообще значит. Я не мог представить, как ты, выросший в Мондштадте и так любящий каждую его улочку, можешь предать. Когда я вернулся… — он снова сглатывает, но остановиться себе не позволяет. — Я долго пытался найти любые признаки того, что это хорошая игра. Конечно, — он сам закатывает глаза, вторя Кайе, — именно так ведут себя шпионы. Гуляют с девочкой-эльфийкой, которая слишком скучает по матери. Тренируют невезучего мальчика из Гильдии, регулярно оставаясь в царапинах и ушибах после этого. Раскрывают планы Похитителей Сокровищ, следят за Фатуи, разгружают Джин от лишней работы — как будто в Мондштадте некому снимать котят с деревьев! Кайа смотрит на него, не моргая, и сжимает губы. — И что ты хотел этим сказать? — тихо, но до боли упрямо спрашивает он. А Дилюк, неожиданно для себя, улыбается. — Ты, — он приподнимается и утыкается пальцем в грудь Кайи, — обожаешь Мондштадт. Ты считаешь его своим домом. Я не знаю, что должно стоять на кону, чтобы ты просто так отказался от того, что тебе дорого. Я тебе доверяю, Кайа. И Кайа закрывает глаз, будто прячется от Дилюка. Он молчит, лишь едва ощутимо напрягается телом, его дыхание — ровное-ровное, хоть ритм отсчитывай, а мысли, наверное, в таком же мятежном состоянии, как и у Дилюка. — Это… сложно, — наконец, произносит Кайа. Он молчит несколько минут перед этим — и говорит, наверное, только потому, что молчание для него невыносимо. — Если ты спросишь, я расскажу. Все, что помню и что знаю. — Не сейчас, — выдыхает Дилюк еле слышно — и тянет его к себе, сжимает в объятиях, впивается пальцами в спину. — Может быть, уже дома. Ты переедешь на винокурню? Кайа очевидно давится каким-то словом и на самом деле больно бьет Дилюка в плечо. — Ты не можешь спрашивать это так просто! — Могу и буду, — возражает Дилюк, продолжая улыбаться. Кайа, наконец, открывает глаз, и впивается взором. Смотреть в его глаза все равно что смотреть в звездное небо, и Дилюк залипает — позволяя Кайе сказать что-нибудь. Но Кайа снова его удивляет. — Ты злился из-за того, что меня не было на похоронах? И вот это — намного болезненнее удара в плечо, но Дилюк коротко кивает, не собираясь бередить уже начавшую заживать рану глубоко в груди. — Тебя не было три дня, — просто говорит он. — А потом ты являешься, так просто и… Я не очень хорошо помню, что ты сказал тогда. Я знаю лишь, что услышал. Кайа медленно ведет пальцами по его плечу, глубоко задумчивый. — И что же ты услышал? — и бросает один быстрый взгляд, прикрывая глаза ресницами после. — Мне показалось, — а вот это уже труднее произнести, — что тебе плевать, что он умер. Что… Ты не жалеешь. И что тебе не больно. Мне показалось, что ты предал его тогда. Кайа издает короткий звенящий звук — и прячет лицо в руках, как маленький. — Можно я не буду на это отвечать? В груди болит сильнее. И Дилюк отмахивается от этого слишком просто. Он уже выбрал, чему верить. — Можно, — коротко выдыхает он и наклоняется, прижимается губами к виску Кайи. — Я все равно буду тебя любить. Кайа крупно вздрагивает — и вдруг начинает частить, так, что ему очевидно не хватает воздуха на фразы, все еще не открывая лицо. — Я почувствовал себя свободным, я решил, что мне не придется предавать хотя бы одного из них, я боялся все это время, что Крепус узнает, и что ты узнаешь, и что вы… — Кайа, — обрывает его Дилюк и пытается убрать ладони с лица. Кайа ему не дается. — Они оба были бы во мне разочарованы, правда? — Кайа смеется, и это совсем не такой радостный и радужный смех, как совсем недавно. — И Крепус, и… он. Один пригрел змею на груди, а другой… — Кайа, — повторяет Дилюк. Кайа резко убирает руки с лица. Дилюк ожидал, что его глаз будет влажным — но Кайа, похоже, не проронил ни слезинки. — Отец гордился бы тобой, — произносит Дилюк на выдохе, а потом утыкается лбом в лоб Кайи, нашаривает его ладонь — и сжимает так крепко, как может. Кайа издает короткий смешок — и выдыхает, с остатками смеха в голосе: — Я бы ни за что не стал себе доверять. — Ну, — фыркает Дилюк и украдкой целует его, — как хорошо, что я другой человек. Кайа отвечает ему таким же фырком и упирается ладонью в грудь. — Ты самый большой идиот, которого я знаю, — и звучит это почти нормально, только голос слегка дрожит. — Эй, можно просьбу? — Конечно, — Дилюк слегка напрягается, но Кайа вдруг… наверное, будь у него открыты оба глаза, это выглядело бы чуть больше похожим на подмигивание. — Поцелуй меня так, чтобы я забыл все эти сложные темы на эту ночь, — Кайа сам тянется к нему, привставая и неожиданно жадно дергая на себя за так и не снятую рубашку. Что ж. Этому тяжело сопротивляться.