Strangers

— ...в каком смысле забыл? Сердце начинает бешено колотиться, на ум приходит много дурацких шуточек — но Кайа сдерживает все до одной, потому что не место и не время. Дилюк кусает губы и отводит взгляд. Наверняка вообще жалеет, что сказал это. Кайа чувствует себя так, будто воспользовался его минутной уязвимостью, проник под броню. Жаль, он не умеет чувствовать стыд. — Что ты знаешь о Глазах Бога? — медленно начинает Дилюк, будто осторожно подбирая каждое слово. Кайа дергает плечом и пошатывается — и тут же ему на спину опускается горячая ладонь, поддерживая. Это почти объятие. Приятно. — То же, что и все, — отвечает Кайа, машинально прикасаясь к своему Глазу Бога, который от этого начинает сиять чуть ярче. — Это благословение Селестии за определенный поступок, намерение или желание. Мне кажется, — он приподнимает Глаз Бога, демонстрируя его Дилюку, — что я нехило так надурил ее. Это должна была быть легкая шутка, что разрядит обстановку, а Дилюк только напрягается сильнее. — Желание, — эхом повторяет он. — Да. Примерно так. Глаз Бога — это отражение нас. Нашей воли и стремлений. Нашей личности, если так можно сказать. — А я думал, это чтобы Гидро Слаймов бить. — Кайа! — Дилюк возмущается, но на его губах проскальзывает улыбка, и ее очень приятно видеть. — В любом случае, удивлен твоими познаниями, — Кайа пытается нагло откинуться спиной на его руку, но вместо этого Дилюк толкает его вперед, прижимаясь к нему боком. — Но при чем здесь я? — Я ненавидел тебя, — просто и спокойно говорит Дилюк, как самую очевидную вещь на свете, и Кайа даже не напрягается: он всегда это знал. — И я возненавидел Ордо Фавониус, Мондштадт… Почти весь мир. И ушел. — И даже не попрощался, — деланно грустно вздыхает Кайа — а потом весь напрягается и касается подбородка Дилюка, разворачивая его к себе. — Ты ушел без Глаза Бога. — Верно, — Дилюк коротко кивает и прижимается щекой к его руке, это так нежно и так открыто, что Кайа на секунду теряет возможность дышать. — Не хочешь лечь? — А? — Кайа будто от транса просыпается и завороженно кивает, позволяя Дилюку утянуть его за собой на мягкое одеяло. Дилюк продолжает обнимать его, он дышит чуть чаще обычного, а взгляд у него все такой же слегка расфокусированный, будто он вообще не здесь, потерялся в недрах своей памяти. И при этом он льнет к Кайе всем телом, держит его, позволяет закинуть на себя ноги. Кайа хочет остаться так навечно. — Это… странно, — Дилюк поднимает руку и проводит рукой линию в воздухе. — Сначала я просто был весь сконцентрирован на цели. Узнать больше. Отомстить. А затем… однажды, вспоминая про Мондштадт, я никак не мог вспомнить, как зовут женщину, которой доверил винокурню. Меня это, — Дилюк забавно кусает губу, — не напрягло. Не помню и не помню, какая разница. Кайа затаивает дыхание, ловя каждое слово, и почти не двигаясь, чтобы не мешать ему говорить. — Я хорошо помнил отца, хорошо знал, что искать надо Фатуи. Глаз Порчи хорошо помогал, — еще одна линия в воздухе. — Он делал больно, но так было правильно. Я хотел пользоваться им еще и еще. Кайа шумно сглатывает. — И ты забыл меня? — Я забыл сначала, как ты выглядишь, — скупо отвечает Дилюк. — Я помнил, что ты предал меня. Помнил, как обжег твои руки. Джин, кстати, — он каменеет лицом, — меня отчитала. Недавно. — Не так уж и больно было, — заверяет Кайа с улыбкой на губах, и тут же Дилюк поворачивается к нему, хмурясь и все-таки фокусируя взгляд. — Я ни разу не извинился за это. — А я не извинился за то, что я шпион Каэнриа, подумаешь, — Кайа фыркает. — Я не держу на тебя зла, я бы тоже себя ненавидел. Так причем здесь… — он кладет куклу на грудь Дилюка, придавливая пальцами, — она? Дилюк смешно опускает голову вниз и фыркает, сдувая волосы куклы вниз. — Аделинда положила мне ее в вещи, еще в самом начале. Как нашел, почти выбросил. Но тогда я тебя еще помнил, и рука не поднялась. Просто затолкал поглубже на дно рюкзака. Решил, что сломается так сломается. У Кайи рука вздрагивает, он вцепляется в куклу, ловя идиотское желание защитить ее от всего мира. Расслабиться выходит не сразу. — А потом… Тогда я и имени твоего не помнил уже, — Дилюк кусает губы, надавливает зубами слишком сильно, и Кайа остро чувствует легкий запах крови. — Нашел ее случайно. И вспомнил, как ты поцеловал меня впервые. Кайа слегка освобождается от объятий и привстает на колени, нависая над Дилюком и все так же жадно ловя каждое слово. — Хорошее было время, — бездумно бросает он. — Прекрасное, — усмехается Дилюк, его губы краснеют из-за укусов и пары капель крови. — Ты тогда еще не был таким раздражающим придурком. — Ты тогда еще не был такой важной птицей, — отбивает Кайа, сам не понимая, как начал улыбаться. Они смотрят друг другу в глаза несколько секунд — а затем Кайа медленно наклоняется, осторожно прикасаясь к губам Дилюка. Поцелуй короткий, не глубокий, это, скорее, лишь обозначение, но от этого он не менее ценный сейчас. Кайа облизывается, чувствуя во рту привкус железа, а Дилюк вдруг гладит его пальцами по скуле, до подбородка, заставляя смотреть на себя непрерывно. — Как будто мир краски вернул, — хрипло продолжает он, тоже начиная дышать быстрее. — Я вспомнил. Кайа. Человек, которому я хотел отдать свое сердце. — Человек, который сделал тебе очень больно, — продолжает Кайа, не мигая. Рука, на которой он удерживает себя, уже начинает ныть, но боль так ничтожна, что терпеть ее не составляет ни малейшего труда. — Человек, которому я сделал очень больно, — заканчивает Дилюк, продолжая гладить его по щеке нежным, трепетным жестом. — Я поместье еще вспомнил. И Аделинду. И то, как ты будил меня ночами, пытаясь найти эту куклу. — Я быстро научился спать без нее, — выдыхает Кайа, но его сил не хватает на то, чтобы искусственно улыбнуться. Дилюк тянется к нему — и утыкается лбом в его лоб, закрывает глаза. — Она помогла мне не забыть, кто я такой. Какому месту принадлежу. Я и про нее забывал, каждый раз, когда прятал. А когда доставал, случайно — перечислял про себя имена, события. Я из-за нее в Мондштадт вернулся, — неожиданно признается он. — Уже полгода как не собирался вообще возвращаться. Зачем? На винокурне все схвачено, в городе меня никто не ждет. Город без Дилюка. Спокойствие, нормальная жизнь, еще больше вина и еще меньше чувств. Еще несколько лет волнения — пока Кайа бы не выдержал и не пошел бы искать его сам. Пошел бы, вероятно, на смерть — и осознанно бы выбрал именно этот путь. Кайа не хочет представлять, что было бы, если бы Дилюк не вернулся домой. Он опускается на Дилюка всем телом, отрываясь от его руки, зато утыкаясь носом ему в шею. Жадно, шумно вдыхает запах. И молчит, цепляясь рукой за его плечо. Дилюк тоже молчит. Только мягкая ладонь ложится на спину Кайи, успокаивая и позволяя ему лежать так. — Я рад, что она была у меня, — хрипло завершает он через пару минут. — А сейчас спи, пожалуйста. — Почему тебя вообще волнует, сплю я или нет, — фыркает Кайа ему в шею, теряя часть звуков. А Дилюк громко вздыхает. — Я надеюсь, что, если ты выспишься, мне не придется выносить крайнюю сторону твоего характера, — отвечает он, тоже негромко. — Я устал. Мне становится тяжело. Я боюсь не выдержать и сорваться. Сказать что-то не то. — Не в первый раз. Тоже мне, большое дело. — Большое, — возражает Дилюк, но снова молчит несколько секунд. Пока не дергает ленту в волосах Кайи, распуская и его волосы, пока не зарывается отчего-то холодными пальцами, чуть натягивая пряди. — А еще я не считаю, что ты обманул Селестию. Я считаю, что Царица признала тебя своим. Признание неожиданное, Кайа и думать уже забыл о тех своих словах, и поэтому он задерживает дыхание, снова пытаясь не говорить первое, что пришло ему в голову. В голове начинает шуметь от усталости и волнения, каких-то непонятных чувств, признавать которые у него уже нет ни сил, ни желания. — Боги тоже ошибаются, поверь мне, — шепотом заканчивает он через несколько минут, не желая на самом деле, чтобы Дилюк услышал это. Боги тоже ошибаются, иначе Кайа бы умер вместе со своим народом. Это было бы правильно. Но Дилюк не отвечает — он уже прикрыл глаза, а его рука в волосах Кайи расслабилась, перебирая пряди лишь машинально. Кайа рад, что этот спор так и не начался.