Passing Afternoon

Он никогда не чувствовал себя настолько сломленным, как после прощания с Эмбер. Острая, рвущая пустота в его груди была хуже любой боли, которую он когда-либо испытывал. Уилсон рухнул на первый попавшийся стул, который нашел и несколько минут тупо смотрел в пол. Его мысли переместились к Хаусу. Уилсон не хотел думать о нем. Он не хотел думать о чем-либо кроме Эмбер. Но внезапно со страхом осознал, что ничего не слышал о Хаусе с тех пор как его отправили в ОРИТ. Он тоже мог умереть Уилсон сильнее ощутил подкатывающие к глазам слезы, когда неуверенно поднялся на ноги и направился в ОРИТ. Горечь мягко уступило место ужасному онемению. Он смутно замечал, как на самом деле быстро шел. Не совсем бегом, потому что часть его не хотела знать ответа и не хотела видеть. Дойдя до конца коридора, он притормозил, глядя через стеклянные раздвижные двери. Хаус жив. Без сознания или просто спит (Уилсон считал мысли о коме не приемлемыми), но жив. В ту же секунду как его охватило облегчение, на него с огромной силой обрушилось горе. И вместе с тем прилив вины за то, что как ты можешь быть спокойным прямо сейчас? Уилсон шагнул за порог, когда двери сами открылись. Его ноги были практически такими же тяжелыми как груз у него в груди, и когда он посмотрел на Хауса, в горле образовался ком. По монитору он понял, что его друг не в коме. Или пока. Эта мысль пронеслась в его голове и отдалась тяжестью в сердце. Потрепанная голова Хауса мирно покоилась на подушке, руки на животе, почти оберегали его. А рядом спящая, свернувшаяся в кресле калачиком Кадди. Он практически убил ее. Уилсон с досадой почти принял эту мысль, так сильно желая рассердиться и обвинить Хауса. Но он не мог. Это не было виной Хауса. Никогда не было. Он просто не мог знать, что Эмбер приедет за ним, что она сядет с ним в автобус. Или что именно этот автобус, именно в этом месте и в это время, попадет в ужасную аварию. И тем более он не мог предвидеть, что Эмбер примет свое лекарство от гриппа, с которым не сможет справится ее поврежденное тело. Но Хаус был полон решимости спасти ее, даже до того, как вспомнил кого нужно спасать, и кто это. Поняв это, Уилсон внезапно почувствовал, что опять набегают слезы. С тех пор, как Хаус прибыл в отделение скорой помощи после аварии, он ни на минуту не отпускал мысли, что кто-то в опасности, несмотря на то, что Уилсон пытался убедить в обратном. Его затошнило, когда вспоминал как Хаус лихорадочно бродил по своему подсознанию кругами, снова и снова рискуя своим здоровьем, а возможно жизнью, нагружая тяжелую травму на голове. Даже когда сердце Хауса остановилось во время эксперимента в автобусе … Уилсон не позволял думать об этом моменте, не желая столкнуться с теми же чувствами. С чувствами, когда он отчаянно колотил по груди своего лучшего друга, пока тот умирал на его глазах. Но Хаус не сдался. Даже когда ему предложили просверлить его и так треснувший череп на тот случай, если в его пораженном амнезией мозгу осталась хоть какая-то подсказка, которая могла бы спасти Эмбер. Даже если бы это могло убить его… Уилсона бросило в пот. И он все равно сказал сделать это.Слезы катились по его щекам, паника и желчь поднялись в его груди. Он так отчаянно нуждался в Эмбер, настолько был ослеплен иллюзией всемогущего Хаус, что не мог принимать таких решений. Его сердце сжалось, когда он вспомнил беспомощный взгляд ярких глаз. Ты думаешь я должен рискнуть своей жизнью, чтобы спасти Эмбер? И Хаус сделал это. После всего что уже прошел, он был готов рискнуть повредить мозг или даже умереть, чтобы спасти Эмбер. Потому что Уилсон его попросил. Внутри Уилсона что-то сломалось и оборвалось. Тогда он даже не мог подумать, совсем не думал, что Хаус мог умереть из-за него. Невообразимая боль прожигала его при мысли о свете, покидающей эти голубые глаза, о голосе, который он никогда больше не услышит. Боль быстро сменилась сокрушительным чувством вины. Он считал, что чувствовал себя так же, если не более расстроенным, только думая о смерти Хауса, чем наблюдая смерть Эмбер. Он быстро перевел мысли в новое русло. На самом деле это была его вина, что он был другом Хауса, изначально из-за него она была в таком положении. Хотя в глубине души он знал, что винить себя так же глупо, как и Хауса, но ничего не мог с собой сделать. Он понятия не имел как справится с этой болью, и часть его просто хотела сдаться и оставить все позади. …включая Хауса. Возможно, его чувство вины станет легче, если он просто убежит от боли и сожаления, которые будет чувствовать каждый раз, когда будет смотреть на Хауса и вспоминать, что он сделал. Мучительное осознание, что их дружба привела к смерти Эмбер. И тихое гудение вины на задворках его разума, когда он встречался с Эмбер, теперь сокрушается рвущейся тяжестью в его животе. Нет, это ничего не решит. Он попросил Хауса сделать эту процедуру в первую очередь, потому что все, о чем он мог тогда думать, это о том, что Эмбер умирает и он не сможет жить без нее. Он знал, что не может жить без Хауса. Он сомневался в смертности Хауса до этого вечера, но теперь никогда не будет. И без того разбитое сердце сильнее затрепыхалось в груди при вспоминании смятения, вины и наконец безнадежности и горя, который отразились на лице Хауса, когда он пережил события той ночи. Его глаза все время были влажные от слез, которые упали только тогда, когда он подтвердил худшие опасения Уилсона. Уилсон не думал, что когда-либо до этого видел, как плачет Хаус. И воспоминание о выражении его лица, когда он понял, что Эмбер умрет, что бы они не делали. Прекрасные голубые глаза переполнились слезами. Эта картина будет преследовать его повсюду. Однако не так долго, как момент, когда Хаус запаниковал и начался приступ. Когда он действительно впервые осознал, что его лучший друг может умереть прямо здесь и сейчас. После того как Хауса стабилизировали и отправили в ОРИТ, он был без сознания, но все еще живой. Уилсон предположил, что опасность миновала. Удушенный горем он пошел попрощаться с Эмбер. Он думал о ней и только о ней, пока держал за руку, а она умирала. Наблюдать, как жизнь покидает ее глаза было хуже всего. Образ, который всплыл в голове, когда он сидел где-то далеко от этой холодной, безжизненной комнаты — одинокий Хаус (хотя думая рационально, он знал, что Хаус не будет один), безнадёжное кровотечение внутри его мозга, и его тело, такое же как комната, холодное и безжизненное. Слезы продолжали катиться по щекам, пока он смотрел на Хауса, который выглядел таким хрупким на больничной койке, с повязкой на лбу и… Уилсон заметил, на лице был оттенок легкой боли. Даже во сне. Уилсон вытер слезы рукавом, глубоко дыша, чтобы немного успокоиться, потому что глаза уже горели. Он стоял там только несколько минут, наблюдая за Хаусом, а у него уже невообразимо болели легкие и голова. Я мог потерять все этой ночью. Впервые он смог избавиться от чувства вины, благодаря судьбу, что этого не произошло. Затем глаза Хауса распахнулись. Несколько секунд он неуверенно оглядывал комнату, не двигая головой. Наверное, она казалась слишком тяжелой и движения отдавались болью. Краем глаза он заметил Уилсона и задержал на нем свой взгляд. Уилсон не мог скрыть бурю эмоций, которая прокатилась от его сердца до лица. Он не совсем понимал, что должен чувствовать в этот момент. Смесь облегчения, потому что тот очнулся, страха, потому что у него все еще серьезно поврежден мозг, и явная…забота и привязанность…к Хаусу. Все это делало его напряжённым и неуверенным. Хаус слегка приподнял голову с подушки, чтобы видеть его полностью. Уилсон был уверен, что это было сделано с огромным трудом. Он выглядел обнадеживающим и, в чем Уилсон не был уверен, потому что не помнит, чтобы видел Хауса таким, напуганным. И это было зверски. Хаус определенно думал, что Уилсон винит в смерти Эмбер его. Он мог сказать, что Хаус уже винил себя и боялся, что Уилсон возненавидит его. Оставит его. Уилсон начал подозревать, что Хаус так же мог подумать, что ему даже все равно, жив ли он после того что произошло. Но это предположение слишком ранило, чтобы думать о нем. Уилсону хотелось сбежать. Он ничего не мог с собой поделать, потому что он не мог больше стоять здесь, глядя на Хауса. Не после того, что он прошел и заставил пройти Хауса только для того, чтобы потерять Эмбер из-за таблеток от гриппа. Он разрывался между тем, чтобы просто сдаться и уйти, возможно оставить все позади, и тем, чтобы остаться и столкнуться со всем, что он чувствовал по отношению к себе и Хаусу. Пришлось прерывисто вздохнуть, когда из его груди пыталось вырваться сухое рыдание. Хаус все еще смотрел на него, как на заблудшего щенка, его глаза были полны печали и отчаяния. Внезапно Уилсон понял, что если сейчас он развернется и уйдет, то это окончательно сломает Хауса. И его сломает тоже. На шатких ногах он медленно подошел к постели. Смотря ему прямо в лицо, Хаус насторожился, неуверенный и полный надежды. Несколько минут Уилсон просто смотрел вниз, избегая взгляда Хауса. Он не мог говорить, не знал, что сказать. И губы Хауса задрожали, а глаза наполнились слезами. Он смотрел на простыни, когда его последняя защита пала. Сейчас он выглядел настолько уязвимым, чем когда-либо видел Уилсон, в том числе сразу после того, как жизнь Хауса была разорвана инфарктом. Очередное неопределимое чувство вины на лице Хауса подтолкнуло его к краю. — Прости, Хаус, — его голос был хриплым, грубым и тихим после всех слез. Хаус посмотрел на него с шоком, его щеки были влажными. Уилсон мог чувствовать, что плотину вот-вот прорвет, — это была не твоя вина, — сумел выдохнуть, прежде чем снова разразиться рыданиями, наклонившись, чтобы отчаянно обнять Хауса, стараясь не повредить и так разбитую голову. Еще один раскаленный до бела укол вины настиг его и очередные всхлипы вырвались из его груди. — И ты меня прости, — напряженно прошептал Хаус, медленно кладя правую руку на спину Уилсона. Тот сразу же аккуратно, но решительно помотал головой.  — Нет, нет, тебе не за что извиняться. Ты сделал все, что мог, даже… Вина разрывала его на части, когда он начал говорить об этом вслух. Она заглушала его слова и крик агонии вырвался из его горла: — Я мог убить тебя, — всхлипнул Уилсон в плече Хауса. Грудь тяжело вздымалась, когда он начал задыхаться, — ты почти…умер, потому что, я… Я был слишком помешан на спасение Эмбер, чтобы думать о чем-то еще! -Уилсон, — пробормотал Хаус, успокаивающе поглаживая его спину, — это нормально. — Это не нормально, Хаус! — сердито сказал Уилсон, все еще тяжело дыша, — я никогда не должен был рисковать твоей жизнью даже если бы я был достаточно глуп, чтобы думать, что с тобой все будет в порядке, и что это может спасти Эмбер. — Я согласился сделать это, — серьезно произнес Хаус. Уилсон судорожно вздохнул, отстраняясь, чтобы посмотреть ему в глаза. — Я знаю. И от этого только хуже. Я уже потерял счет тому, сколько раз ты чуть не убил себя. И тебе каким-то образом удалось сделать это за последнии 24 часа. Глядя в сторону, он тяжело сглотнул. В его глазах все расплывалось. — — Я уже привык, что ты пренебрегаешь своей безопасностью, своим здоровьем и своей жизнью. Но я сделал это впервые. Хаус внимательно смотрел и Уилсон продолжил: — Я просто хочу, чтобы ты заботился о своей жизни так же сильно, как я, Хаус, — сказал он тихо и неуверенно, — и я не хочу, чтобы ты думал, что я этого не делаю. Он опять начал плакать. Хаус печально глядел на него снизу-вверх. Все еще лежащей на спине Уилсона рукой, он притянул его к себе и обнял. — Не знаю, чтобы я делал, если бы потерял тебя, — прошептал он, прерывисто дыша, — я…я не знаю, смогу ли я продолжить…если бы я потерял тебя сегодня по своей вине. Это было уже слишком. Сердце Уилсона дрогнуло, когда он услышал, как Хаус всхлипывал, прижимаясь к своему лучшему другу. Онколог гладил его руку, пытаясь успокоить. — Мне очень жаль, — сказал он мягко. Вина грызущая его изнутри наконец, наконец, начала ослабевать. Дыхание Хауса снова стало медленным, и Уилсон отстранился, чтобы проверить. Он все еще волновался, — за все. — Тебе не за что извиняться, — ответил Хаус, грустно улыбаясь. Чувство вины полностью оставило его глаза. Уилсон неуверенно улыбнулся в ответ. Обернувшись, он тщательно осмотрел комнату, пока не заметил стул. Он пододвинул его ближе к Хаусу. Теперь наклониться было проще. Он взял руку Хауса в свою, не задумываясь о том, что это могло значить и игнорируя чувство вины, которое хотело вернуться в его грудь. По крайней мере, это не предательство Эмбер. И он мог это принять. Хотелось просто успокоить и Хауса, и себя. Убедиться, что с Хаусом действительно все в порядке. Он хотел, чтобы Хаус знал, что он любим. Вскоре, они оба уснули после истощения и травмы вчерашнего дня. Уилсон неуклюже, но удовлетворённо склонился над койкой, положив голову на живот Хауса. Последний, в свою очередь, наконец смог полностью расслабиться на своей подушке. Лицо наконец стало мирным. Сидя в кресле по другую сторону от Хауса, разбуженная и забытая обоими мужчинами во время их душераздирающего диалога, Кадди молча вытирала слезы. Она поглядела на них, облегченно улыбаясь, прежде чем повернуться на бок и заснуть более легким сном.