Кровавая Троица

      Что есть хаос, как не отсутствие порядка? Хаос это огненное зарево над погружённым во тьму Нью-Йорком. Это кровь врагов, стекающая по пальцам, и их крики, летящие над полем боя как музыка. Это тяжкие стоны раненых и горестные мольбы обречённых, которые заглушает треск разрываемой плоти и хруст костей, сокрушённых ещё одним могучим ударом здоровенных, когтистых лап.       Хаос – это огонь, кровь и разрушения. И Клетус Кэссиди в эпицентре всего этого. Красно-чёрный монстр, весьма отдалённо напоминающий человека, которым он был когда-то, мечется по охваченной пламенем улице, преследуя разбегавшихся в панике людишек. Бесконечная пластичность собственного тела, позволяющая изменять форму конечностей и превращать их в смертельные, режущие предметы вроде мечей и топоров, а так же отращивать новые придатки, что подобно щупальцам вырастают из его спины и живота, делают облик чудовища неопределённым и хаотичным. В одно мгновение он похож на прямоходящего осьминога с десятками щупальцев, каждое из которых заканчивает чем-то вроде пики, а в следующее – уже на высокого мужчину в красно-чёрном трико.       Да, Кэссиди пластичен и изменчив, как хаос, которому он служит. И всё же кое-что большую часть времени остаётся неизменным. А именно его гладкая, округлая голова, вытянутая в районе челюстей. Пустые белёсые глаза, окружённые аморфными, чёрными пятнами, похожими на нефтяные кляксы, должны казаться самой нервирующей и чуждой деталью его облика, однако ужасающая пасть, усеянная несколькими рядами острых как иглы зубов, оттягивает на себя всё внимание. Гипнотизирует, приковывая взгляд всякого, кто осмелится взглянуть в эту ненасытную утробу. А ещё цвет поверхности тела всегда остаётся красным, но при этом пестрит чёрными разводами, змеящимися во всех направлениях подобно пятнам гангренозного разложения, или некой иной порчи.       Разорвав ещё одного бойца Национальной гвардии, несколько часов назад введённой в город для подавления разбушевавшейся парочки психопатов, Кэссиди запрыгивает на крышу перевёрнутой полицейской машины, которая ещё несколько секунд назад была частью перекрывающей улицу баррикады и рычит, глядя на отступающих бойцов в форме, которые поливают его беспорядочным огнём. Жалкие людишки! Они так напуганы столкновением с чем-то сверхъестественным, чем-то превосходящим их убогое воображение, что большинство выстрелов уходят в «молоко». А, те что всё же достигают цели, входят в его тело, как в жидкость, вызывая лишь негромкий всплеск. Их оружию не под силу ранить обладателя красного симбиота – сильнейшего среди клинтар.       Усмехнувшись во всю свою зубастую пасть, Кэссиди останавливается, терпя наносимый ему выстрелами незначительный урон и поднимает руку, превращая её в ужасное орудие убийства. Кисть за несколько секунд увеличивается в пять раз, по сравнению со своим обычным размером и отращивает когти, выглядящие так, словно их создал чей-то больной рассудок. Загнутые вовнутрь они напоминают косы, способные разрезать человека пополам безо всякого усилия. Да и по размеру мало отличаются от оных. Взмахнув ими, Карнаж проскальзывает длинным, мускульным языком по краю безгубого, очерченного чёрной каймой, рта и смотрит на своих будущих жертв. Смотрит с голодной алчностью хищника, мечтающего вонзить зубы в трепещущую от боли и ужаса плоть добычи.       Прочитав свой приговор в безжалостных, белых глазах чудовища солдатики начинают истошно кричать, расстреливая остатки боеприпасов. Однако все их попытки не способны заставить Карнажа даже чихнуть или почесаться. Его не остановить, и чудовище с невообразимой скоростью бросается вперёд, рассекая попавшегося ему на пути человека, своей ужасной рукой. Через секунду его товарищ умирает не менее дикой смертью, пронзённый дюжиной щупальцев, превративших сильного, молодого человека в решето. Оставшиеся в живых бойцы обращаются в бегство, забыв о правилах тактического отступления и показывают противнику спины. Роковая ошибка, потому как будучи серийным убийцей, Кэссиди не гнушался нападать со спины, даже когда ещё был человеком.       Что уж говорить о нынешнем состоянии. Инопланетная физиология его пластичного тела позволяет отсоединять его части и использовать их, как метательное оружие. Ткань инопланетного симбиота, слившегося с человеческим телом, и превратившая его в гротескный кошмар, имеющий весьма мало общего с дарованным Клетусу при рождении образом, растекается волнами. Формирует на локте десятки остроконечных шипов, которые мужчина отправляет вдогон солдатам небрежным взмахом руки. И таково приданое им ускорение, что они подобно дротикам прошивают тела несчастных, распадаясь красно-чёрными лужами на потрескавшемся асфальте.       Крики умирающих ещё не успевают стихнуть, а Кэссиди уже выбирает себе новые жертвы. Благо с ними здесь проблем нет. На ловца, как говорится, и зверь бежит, а потому обернувшись на подозрительный механический рёв, убийца обнаруживает в конце квартала бронемашину. Пехота оказалась неэффективна против монстра, которым он стал, а потому в ход пустили техника. Будучи уверенными, что находятся в безопасности, солдаты вознамерились раздавить его, предварительно изрешетив из пулемёта. Как бы не так! Безумие, как бы странно это ни звучало, не лишило Кэссиди здравомыслия, поэтому, вместо того, чтобы кидаться в лобовую «на танк», он подтягивает к себе разбитую полицейскую машину, которую до этого использовал в качестве насеста, и поднимет над головой. В его щупальцах достаточно сил, чтобы сделать это. А ещё – размахнуться и швырнуть ею в надвигающегося противника.       Тяжёлые гусеницы бронемашины сминают искорёженную рухлядь, как пустую банку из-под пива, но тех долей секунд, что экипаж оказывается отвлечён, Кэссиди хватает чтобы отрастить несколько дополнительных щупальцев и, зацепившись ими за покорёженную верхушку фонарного столба, чудом устоявшего во время последнего взрыва, уйти из-под пулемётного огня. Перепрыгнув с фонаря на стену ближайшего здания, он в два гигантских прыжка, добирается до машины и вспрыгивает на неё крышу. Взмах чёрно-красных когтей, и пулемёт летит к чертям, а вслед за ним – и люк, который Кэссиди вскрывает с той же лёгкостью, что консервный нож банку.       Гибкие щупальца заползают внутрь подобно голодным змеям и солдаты начинают кричать – сначала от ужаса, а затем и от боли, пронзающей их хрупкие тела. Бронемашина теряет управление и на полной скорости врезается в ближайшее здание, нарушая его конструкционную целостность. Красный монстр в последний момент успевает отскочить в сторону, а вот его жертвам везёт меньше. Израненные в битве, они не успевают покинуть транспортное средство до того, как здание обваливается им на головы. Бронемашина, погребённая под многотонной тяжестью бетонных обломков, сминается словно сделанная из фольги. Бедняг сжимает стальными тисками, не оставляя им ни единого шанса. Впрочем, обрушение постройки уносит не только их жизни. Тех несчастные, что всё ещё оставались внутри, надеясь отсидеться там и переждать разыгравшееся на улице сражение, тоже заживо хоронит под обломками.       Вот так ландшафт города оказывается изменён по воле безумца, с диким восторгом взиравшего на устроенные им разрушения. Воистину, хаос есть отсутствие порядка. Но что такое, тогда, есть порядок? О! Клетус Кэссиди может рассказать об этом извращении.       Порядок – это тюремный коридор в блоке для смертников, ждущих своего последнего часа. Это облупившаяся, бледно-зелёная краска на стенах и запах застоявшейся воды с растворённым в ней чистящим средством, которым здание провоняло до основания.       Порядок – это напряжённая тишина, охватывающая переговаривающихся соседей всякий раз, когда мимо их камер проходит строгий надзиратель, постукивая дубинкой по прутьям решёток, за которыми они заперты. Это его собственная, личная камера с изрисованными в порыве вдохновения стенами, подсказок на которых никто не замечает, потому что всем вокруг плевать на него.       Порядок это, в первую очередь, устоявшееся положение вещей, при котором он – Клетус Кэссиди, всегда будет не прав и не найдёт понимания в этом мире. Даже близорукий Эдди Брок, редкие визиты которого оставляют горький привкус разочарования, не понимает. Ослеплённый собственным эго, этот жалкий человечек, в упор не замечает очевидных вещей вроде сходства между ними. Стремления Кэссиди к пониманию или его желания найти друга в незнакомце, с которым он ощущает хоть какое-то подобие родства.       Максимум понимания, который он получает – это статья в паршивой газетёнке, искажающая историю его жизни. Выставляющая его неадекватным безумцем, который с детства был склонен к беспричинному насилию, и умалчивающая о жестоком обращении со стороны родителей и сверстников, убивших в нём человеческое ещё в раннем детстве. Превративших его в чудовище, несущее хаос.       Понимание не для выродков вроде Клетуса. Ибо таков порядок. Положение вещей, при котором ему не остаётся ничего другого, кроме как кричать без надежды когда-либо быть услышанным. Кричать где-то глубоко внутри от отчаяния, сознавая, что его любимая, его единственный лучик света годами томится в сверхсекретной лечебнице, а он ничего, ничего не может с этим поделать.       Он слишком много времени провёл в тишине, сдерживая яростный рёв своего внутреннего зверя, и вот, наконец, выпустил его на свободу. Красно-чёрное чудовище, кожа которого продолжает пучиться зловещими придатками и щупальцами, пробегает вперёд и замирает посреди разгромленной площади, заваленной перевёрнутыми остовами горящих автомобилей. Его жуткая, зубастая пасть раскрывается до отказа и он кричит. Рёв обезумевшего от крови зверя, которого всю жизнь продержали в клетке, волной прокатывается над городом, выбивая стёкла ближайших домов и распугивая тех из обывателей, что ещё не разбежались в панике.       Этот ужасный звук даже нельзя описать, но он пугает до чёртиков, ибо в нём слышится крик человека, не познавшего в своей жизни ничего, кроме страданий и насилия. Рыдания подростка, избитого сверстниками и потерявшего ту единственную, кто озаряла его жизнь своим светом. И, наконец, плач ребёнка, избиваемого отцом и унижаемого бабушкой и матерью. Безмолвный крик агонизирующей души, которая внезапно обрела способность выразить всю накопившуюся боль и ненависть к этому жестокому миру.       Рёв Клетуса звучит как обещание хаоса, ибо порядок для него это бледно-голубая тюремная роба и смертельная инъекция. Яд, распространяющийся по венам под лицемерные слова священника, боязливо бормочущего что-то про Спасение и обретение покоя, в которое он даже сам, наверное, не верит. А что есть покой, как не конец жизненного пути? Смерть. Забвение. Небытие. Прекращение существования. Кэссиди не хочет покоя. Не хочет умирать. Он хочет продолжать жить и нести в этот мир хаос. Ибо Хаос есть Жизнь.       И Смерть. Одно неотделимо от другого. И разница лишь в том, что хаос – это жизнь для него, и смерть для остальных. Для всех, кроме неё. Ведь она – его лучик света в непроглядном мраке безрадостного существования, лишённого даже подобия смысла. Его надежда, поддерживавшая Кэссиди на протяжении долгих лет одиночного заключения. Она его сломленный ангел, и подобно самому убийце, принимает хаос всем своим сердцем. Стоя плечом к плечу с ним, она поливает врагов волнами всесокрушающего звука.       У солдат и гражданских, случайно попавшихся под руку, лопаются барабанные перепонки. Они кричат и корчатся в агонии на тротуарах и проезжей части, брызгая на асфальт кровью, хлещущей из ушей. И хотя у Клетуса и самого уши побаливают от воплей подруги, а его партнёр и вовсе вопит у него в сознании, угрожая "заткнуть эту суку", он не обращает на это никакого внимание. Единственное, что волнует мужчину, это то, что Фрэнсис сейчас здесь – с ним. А значит, он может любоваться ею сколько захочет.       Что же, Клетуса можно понять – внешность этой женщины оставляет след в душе каждого человека, который хоть раз сталкивался с ней. Невысокая и худая, с тощими руками и ногами, Фрэнсис кажется хрупкой и, одновременно, ужасающей в лучшем смысле этого слова. Безумие, отпечатавшееся в её красивом лице, начисто стирает с него ощущение мягкости и миловидности, которые, в противном случае, было бы присуще её чертам. А усмешка, растягивающая выкрашенные чёрной помадой губы, приводит в трепет. Взгляд густо-подведённых тушью глаз, один из которых, к тому же, обесцвечен из-за старой травмы и окружён полосками шрамов, складывающихся в звёздчатый узор, проникает в самую душу. Однако это скорее отталкивает, чем располагает. Особенно в сочетании со спадающими на лицо, длинными чёрными волосами, спутанными в торчащие под причудливыми углами, дредлоки.       Вид у Фрэнсис почти зловещий, однако, мрачный образ «готической невесты» придаёт ей странную притягательность. Всё ещё одетая в роскошное, хотя и порядком поистрепавшееся подвенечное платье чёрного цвета она запросто может претендовать на роль «роковой красотки», коей и является в глазах самого Клетуса. Femme fatale, как принято говорить в «цивилизованном» обществе.       И это не игра слов. Встреча с Фрэнсис уже для многих за сегодня оказалась фатальной. Люди вокруг неё умирают, не в силах вынести силу её крика, копившегося внутри на протяжении долгих лет заключения в «Ravencroft». Воистину она подобно баньши из старинных ирландских легенд, воплям которой приписывают сверхъестественную способность губить людей. А в случае Фрэнсис и не только их, потому что военная техника тоже не может пережит встречи с той, которой СМИ и масс-медиа уже дали прозвище – Шрайк.       И вертолёт, выставленный против смертельной парочки, не исключение. Стоит винтокрылой машине только спуститься чуть-чуть пониже, в надежде расстрелять красного монстра и его подружку из тяжёлого пулемёта, как экипаж оказывается в зоне воздействия её голоса. Вспрыгнув на возвышение, образованное грудой камней и щебня, отколовших от фасада одного из домов, женщина в чёрном до предела открывает рот, порождая звуковую волную столь мощную, что её почти можно увидеть невооружённым глазом. Она прокатывается над разгромлённой улицей, поднимая в воздух пыль и разбивая окна. Обрушивая их режущим дождём из стекла.       Пилот и его напарник начинают кричать, едва заслышав первые отголоски жуткого крика, а затем и вовсе прижимают ладони к ушам, в попытки спастись от боли, терзающей их барабанные перепонки. Потерявший управление вертолёт начинает снижаться, кружась вокруг своей оси и чудом не задевая стены ближайших зданий. Крик Фрэнсис замолкает, и оглушённый Канраж приходит в себя. Подпрыгивает, зацепляясь когтистой лапой за хвост боевой машины и опрокидывает её на землю, превращая в груду бесполезного хлама. Надеясь добраться до столь желанной человечинки, Кэссиди громит вертолёт, пока тот не охватывает пламя.       Его жар отпугивает монстра, заставляя отскочить под защиту подруги, которая хохочет, кружась на месте с раскинутыми руками.       Фрэнсис Баррисон тоже не хочет покоя или порядка. Потому что порядок для неё это коридор в психиатрической лечебнице, с двумя рядами дверей, которые никогда не будут открыты. Это старые, потемневшие от времени кирпичные стены и запах плесени, медленно пожирающей это проклятое место. Это вопли, угрозы и проклятья, раздающиеся со всех сторон всякий раз, когда гулкое эхо шагов возвещает о приближении чопорной женщины врача с седыми волосами и злым лицом, застывшим в гримасе вечного недовольства. Это её личная камера внутри другой камеры. Стеклянная клетка, в которой никто и никогда не услышит её крик. Клетка, заменявшая ей дом большую часть сознательной жизни только потому, что кто-то решил, будто она опасна для общества!       Порядок это бесконечное одиночество изоляции, прерываемое ежедневными визитами трясущегося от страха персонала, доставляющего еду в наушниках и вздрагивающие от каждого её движения и звука. Это, в конце концов, медицинская пижама подопытной, лабораторный стол и толпы врачей, колдующих над её обездвиженным телом в попытке понять – что делает её особенной, а затем отнять это у неё. Медицинские тесты, на которые ей приходится соглашаться, чтобы получить хоть какую-то весточку оттуда. Чтобы подпитать мысли о Клетусе, поддерживающие её с той роковой ночи, когда её забрали в это ужасное место.       Порядок это крик, которого никто не слышит. Крик, разрывающий грудную клетку изнутри, когда она узнает, что её любимый обречён умереть. Что его усыпят, словно бешеное животное, а она ничего не сможет с этим поделать. Порядок – это смерть заживо.       А Хаос – есть Жизнь. Для неё. И смерть для них. Медленная и очень мучительная смерть, потому как Шрайк, в отличие от Карнажа, недостаточно просто разорвать своих противников в клочья и купаться в крови, льющейся фонтаном из перекушенных шей. Ей нравится причинять боль и наблюдать за муками. Заставлять страдать так, как страдала сама все эти годы, и упиваться воплями, получая наслаждение от одного только факта, что они теперь звучат снаружи, а не внутри неё. И принадлежат не ей, а её жертвам.       Её крики на время подавляют красного симбиота и он отступает. Прячется внутри тела Клетуса, возвращая ему первоначальный облик. Вместо двухметрового монстра с зубастой пастью на пол головы и кучей щупальцев он превращается в немолодого мужчину в тёмно-бордовом, цвета загустевающей крови, костюме и пёстрой рубахе. Его ярко-рыжие волосы тщательно уложены, а квадратное лицо выбрито так гладко, что аж красное от раздражения. Блёклые, и будто выцветшие глаза бледно-голубого цвета лихорадочно поблёскивают, а губы искривлены улыбкой, ничуть не менее ужасающей, чем зубастый оскал его альтер-эго. Ибо она в полной мере отражает безумие, поглотившее разум этого человека, превратив его в маньяка, оставившего кровавый след в истории Нью-Йорка.       Клетуса Кэссиди не интересуют богатство или власть – два основных стимула, побуждающих людей нарушать закон, вставая на кривую дорожку преступлений. Нет, он убивает для собственного удовольствия, воспринимая творящееся вокруг насилие как некую форму извращённого искусства. Месть также не чужда его озлобленному, погружённому в безумие разуму, однако тех, кто держал его и его любимую в заключении больше нет. Все они погибли от его рук. А со смертью тех троих, убитых ими во время Кровавой Свадьбы, у них больше не осталось врагов. Можно спокойно наслаждаться разрушением, превращая проклятый город в развалины.       Единственное, что отличает Клетуса и Фрэнсис от опьяневших от крови зверей, это их любовь друг к другу. Безумная, взаимозависимая и очень тёмная любовь, пламя которой способно спалить этот мир дотла, утопив в крови всех его обитателей. Симбиот на время ослабляет хватку, Кэссиди пользуясь возможностью, приглашает подругу на танец. Самый красивый во Вселенной.       Их руки соприкасаются, а пальцы переплетаются, как и взгляды,устремлённые друг на друга с такой любовью и обожанием, что иначе, как безумным его и назвать нельзя. Его рука лежит на её талии, а её – на его плече. Четверть минуты они кружатся в неком подобии гипнотического вальса, но медленный ритм не для Карнажа и Шрайк. Настроенный игриво, носитель симбиота поворачивает партнёршу прямо посреди танца, а та с готовностью поддаётся ему, кружась на месте и заливаясь хихиканьем, словно умалишённая.       Итог предсказуем – она оказывается в его объятьях и они сливаются в поцелуе на фоне пожирающего город пламени. В этот момент единение и извращённой близости, влюблённые не одни, ибо Карнаж решает присоединиться к веселью. Не желпя быть оставленным на задворках, он вырывается из тела носителя красно-чёрными лентами, обёртывая ими страстно целующуюся парочку. Свивается вокруг них защитным коконом, и распускает ощетинившиеся костяными шипами щупальца, готовый отразить любую атаку.       Рождённый в борьбе за существование Карнаж воплощает собой чистый хаос. Оказавшийся на пороге смерти едва осознав себя, он в полной мере вкусил ту боль и страдания, которые несёт сейчас остальному миру. Начисто лишённый морали и каких-либо нравственных ограничений он существует ради гедонистического удовольствия вкушать чужую плоть и упиваться страхом слабых существ, безуспешно пытающихся уничтожить его. Но даже у Красного есть те, кого он готов защищать. Его носитель и «их жена», которую он уже пару раз чуть не прикончил в порыве ярости, но которую всё равно будет оберегать. Потому что они теперь – одно целое.       Кровавое триединство. Сила, противостоящая им, велика. Но даже если они не выстоят, сметённые превосходящей мощью, лучше умереть вместе, чем по отдельности влачить жалкое существование, ничем не отличимое от смерти. Нет, Хаос не усмирить, не укротить и не запереть. Он подобен вихрю, что будет буйствовать, пока не обессилит сам себя. И они трое – в самом его эпицентре.