Нотра

      Антон вылетая из бара, накидывает на себя курточку уже на улице, дрожащими пальцами лезет в карман, доставая последнюю сигарету и закуривает, выбрасывая пустую пачку в урну. Нервно оглядываясь назад, не бежит ли за ним Арсений, сейчас ему это не нужно.       Он сам, дурак виноват, что развил эту тему про соулмейтов — хотя поговорить не об этом собирался — а теперь сбегает, как девочка с неудачного свидания.       И он действительно испугался как стремительно нарастает это чувство внутри — будто Арсений для него — это целый мир, и они только друг для друга созданы. Никому больше не дозволено касаться, блять, касаться, а Антон и этого не может..       В тот день, когда он впервые увидел Арсения, ему бы хотелось ошибиться, что он не является его родственной душой, но после этого разговора ничего не имеет значения, и все эти догадки Антона провалились с треском, как то стекло.       Он ничего не сможет дать ему в отношениях. Антону больно от того, что каснуться дольше нескольких секунд не сможет: Арсений превратится в пепел, попросту рассыпится на глазах. Это ведь уже случилось с его сестрой, когда она ухаживала за ним, после аварии. Эта способность испепелять людей (и не только, как окажется) появилась не сразу: примерно через месяц Антон увидел ночью в окне яркое свечение, и проснувшись на утро это казалось ему сном. А затем, он просто коснулся сестры, и за мгновение она превратилась в кучку пепла.       Антон до сих пор живёт с той болью, что не может никому рассказать о случившемся, кому-то выплакаться кто его поймёт, а есть вообще такие? Может Арсений? Ему обязательно нужно выговориться, иначе эта пустота внутри поглатит и может повлечь несчастья на окружающих.       Сестра числится среди пропавших; родители каждый день молятся чтобы она нашлась живой и невредимой, но не тут-то было.       Ему мерзко и больно вспоминать свои действия, как он избавлялся от праха сестры, как ему приходилось крича от боли вставать с кровати и собирать её в пустую бутылку и хранить под кроватью, до полного его восстановления, чтобы потом развеять в каком-то красивом месте.       Каждый день лежать и плакать, ненавидеть себя, свои руки, своё бессилие и слабость, когда родители бегают по дому от незнания где искать их дочку, и знать, что никуда она не делась, а храниться под кроватью — где он мутант лежит — в бутылке.       Антон не позволял никому в семье прикасаться к его губительным рукам, решив, возможно перчатки помогут? Надев их он смог проверить это на домашнем любимце, которым готов был пожертвовать, и ведь же помогло: с Люком всё было хорошо — и тогда перчатки стали ему как вторая кожа, без них никуда. Эксперимент над котом прошёл успешно.       Он принимает тот факт, что нужно закрыться внутри и никогда близко не подпускать, иначе случится неизбежное, а Антон уверен, что две смерти на себе он не потянет.       День ещё не закончился, а Антон думает об Арсении, точнее задыхается от мыслей о нём, и дело не в злощастных сигаретах — которые он практически не вынимает изо рта — а в том, что он проклинает сейчас свои руки ещё сильнее, чем прежде. Ему давно не достаёт этого тепла, а Арсений — весь свет в себя собрал и теперь светится в его присутствии, и это заметно. Как будто до этого был неживым, а сейчас..       Они друг другу ничего не должны, но Антона тянет вернуться, обнять его и сказать, что справятся со всем и всё будет хорошо. Опять обманывает себя, придумывая идеальный мир. Моя реальность словно сто костров горит. Не идеальный идеальный мир.       Антона ноги приводят к тому самому месту, где произошла авария, из-за которой он стал таким, особенным или проклятым, тут сами решайте. Ничего в принципе примечательного нет, за что можно зацепиться. Обычный мост, по которому все добираются на автомобилях куда им надо.       Может здесь просто аномальное место? Шастун собирается это выяснить. Сняв перчатки, и сунув их в карман, он перехватывает перила руками — на которых кстати так и осталась вмятина, после удара камаза — и закрывает глаза, сосредотачиваясь, пытается восстановить картинки злосчастной аварии. Он ведь называет себя медиумом, хотя умеет, кажется, абсолютно всё: включая того, чтобы посмотреть прошлое, не связанное с призраками.       Из состояния транса, Антона вырывает чья-то рука, которая дёргает его за плечо назад.       — Ты что здесь делаешь? — Требовательный голос вмешивается, и Антон тут же испуганно разворачивается, пряча руки в карманы, — тебя призвало место?       — О чём ты?       Антон впервые его видет, но кажется врубается, что и он здесь не просто так. Ноги сами вели его до этого места, и когда он осознал это, был уже здесь. Голова отключилась, мысли вылетели, действительно призвало.       — Я тебя только встретил, а ты меня уже бесишь, — закатывает глаза парень, толкая его в плечо, — дурачка не играй здесь, ты же чувствуешь? — Незнакомец приближается, втираю свою тираду, которую Шастун половину прослушал, уставившись в то место, где был толчок, затем сильный удар в голову, а после кома и долгое восстановление, — ты меня слушаешь вообще?       Антон всё так-же встрял в этом состоянии, и когда только парень начинает его трясти, приводя в чувства, он отшатывается назад.       — Лучше этого не делать, — Антон отходит ещё дальше, лучше натягивая перчатки на руки, от греха подальше, а то вдруг ещё в драку полезет: вид у него грозный, и ни чуть не добрый, — я немного нестабилен после аварии, которая случилась здесь, слышал что-нибудь об этом?       Антон понимает, что тот знает и не просто так про место говорил, да и сам какого хера именно здесь, расспрашивает так требовательно, будто он что-то ему должен. Какая наглость. Но поиграть дурочка себе на руку, почему бы и нет?       — Не только слышал, но и участвовал.       Чутье Антона не подводит, он качает головой, осознавая, то, что он не один особенный/проклятый. Но и никогда не пытался найти выживших после той аварии и поговорить, вдруг с ними произошло тоже самое? Во снах никого не видел, не входил в транс, чтобы чётко разглядеть лица каждого, просто решил не вспоминать, а помогать тем, кто действительно нуждается. Антону казалось, что когда камаз влетел в их крохотный автобус, произошёл какой-то разлом, с которым прошло что-то сверхъестественное, и от этого не отбиться ему одному. Перед ударом он помнит яркую молнию, затем яркий свет долго бился ему в глаза после комы, и опять же он не пытался выяснить почему.       Голова стала работать по другому, и это казалось самым разумным объяснением, но сейчас, ещё такой же, как и он сам?       — Твои руки, — первым же интересуется Антон, кивая, — тоже наполнены этим светом?       — Это же дьявольская метка, чудак, — из-под лобья смотрит парень, закатывая рукова почти до локтя, — смотри, что покажу, — он кивает головой в сторону перила, обхватывает их двумя руками, сильно сжимая: вскоре его руки становятся цветом схожим с огнём и он попросту их прожигает, — ты тоже так можешь, попробуешь?       — Я не сомневаюсь, что смог бы также, просто не пробовал с предметами, — сквозь зубы отвечает Шастун, хмуря брови.       — Убил кого-то?       Как проницательно. Шастун уставился, улавливая от него такой вайб доверия, что язык сам поворачивается сказать страшное, и это происходит у него почти неосознанно.       — Сестру, — Антон садится на асфальт и просовывает ноги между перил, смотря вдаль на высокие здания, — и ты первый, кому я в этом признался.       Антона это душило, держало за горло, перед этим парнем ему не пришлось репетировать, чтобы как-то более трепетно подойти к разговору.       — Я так всю семью свою угондошил, пока понял в чём дело, было уже поздно, — парень садится к Антону, и тянет руку, — я Скруджи, а какое у тебя дьявольское имя?       Шастун смотрит с сожалением, одними губами ему говоря: мне жаль. И даже не дело в том, что возможно этот Скружди плохой, убийца или намерено это сделал. На этом место что-то произошло, что-то плохое, в итоге через время сделав их теми, кем они есть, и другими не станут.       — Ты имеешь ввиду псевдоним? — Антон смотрит на руку с опасением, он ведь должен осознавать риск этих касаний, при знакомстве, — а нам можно..ну это..касаться друг друга?       — Чудик, я уже выбрал, — усмехается парень, — можно, мы посланники дьявола —не сгорим.       — Нотра, если тебе интересно, — хмыкает Антон, снимая перчатку и протягивая руку с опаской, пожимает, и ведь действительно ничего не происходит — этот парень из того же теста, что и он сам, — невозможно, — дивится он, смотря на их руки.       — Думал теперь ни с кем не потрахаешься, не превратив в пепел? — Скружди хмыкает и достаёт из куртки свёрток бумаг с выписками из больницы; имена тех кто выжил, машет им перед лицом Антона, — кто-то из них тоже должен придти сюда, подождём?       Трахаться..да Антон об этом даже мечтать не может, а эта озабоченая скотина ещё и подъёбывает, или же на себя намекает? Шастун в подкатах тупенький, поэтому просто подозревает.       — А ты весьма тактичный, — криво лыбится Шаст, поднимая бровь вверх, – если тебе известно моё настоящее имя, к чему дьявольское?       — Оно само тебя уже выбрало, — отзывается Скруджи, — ты же видел, во снах и на последнем сеансе что-то не из этого мира? Зачем противишься?       –Откуда ты так много знаешь?       У Антона так много вопросов, а этот парень явно больше его оснащён информацией и не забил хер почему не умер, почему стал..таким.       — Тебе ещё многое предстоит, мой юный падаван.