Красный, оранжевый, жёлтый

Светофор призывно мигает огнями, переливаясь, как новогодняя ёлка. Пятнадцать секунд до поворота, четырнадцать… Светофор неисправен, это понятно даже тому, кто слыхом не слыхивал о дорожных сигналах. Двенадцать, одиннадцать… Автомобили кучкуются, водители непрерывно гудят — Леонарду кажется, что от этой оглушающей какофонии голова обязательно лопнет, но он не может позволить себе потерять голову — ни в одном из существующих смыслов. Восемь, семь… Перед глазами застыло видение — иначе не назовёшь — замершим кадром на фотоплёнке, фрагментом, подсмотренным в замочную скважину, отголоском какой-то другой реальности, в которой есть лишь эти губы и эти глаза, глядящие совершенно по-детски, с каким-то щенячьим восторгом. Три, две… И тихое, проникновенное «я вас люблю». Стоп. Леонард резко давит на тормоза. Светофор полыхает красным. Самое время устроить себе передышку, сделать глубокий вдох и постараться забыть. Выбросить из головы всё, что видел, и всё, что слышал. Потому что его невозможно любить. Кого угодно другого — пожалуйста, но не его. Он ослышался, может быть, выпил лишнего (но тогда бы не сел за руль), у него возникли галлюцинации — мало ли на свете причин, чтобы принять одно за другое? Движение восстановлено, светофор снова светит зелёным, и по настойчивому гудку в спину Леонард понимает, что все ждут только его. Он медленно выжимает сцепление, переводит ногу на газ и, с трудом восстанавливая дыхание, едет вперёд. Вечером этого дня Леонард напивается в хлам. Запасы спиртного, припрятанные «на чёрный день», уменьшаются с каждой минутой, и тому есть только одна причина: Паша. Павел Чехов, смешной, лучезарный мальчишка, сказавший ему, Леонарду, такие простые слова: «Я вас люблю». Сердце пропускает удар, и Леонард закусывает губу — больно, до крови, чтобы встряхнуться, чтобы удостовериться, что это не сон. Металлический привкус на языке ясно даёт понять, что всё более, чем реально. Леонард симпатизирует Паше, хотя само это слово — сим-па-ти-я — звучит как издёвка по отношению к тому, что он чувствует. Он хочет касаться, владеть, обладать, хочет плавиться в глубине Пашиных глаз и растворяться в его ласках. Хочет быть умеренно жёстким и грубым, балансируя где-то на грани дозволенного. Он представляет, как трахает Пашу на заднем дворе захудалого клуба, срывая протяжные стоны с его юных губ, а потом ещё раз, в машине, безжалостно вдавливая его в сиденье, запрокинув его худые лодыжки на свои плечи, жадно толкаясь в его узкую задницу и ошалело кончая под исступлённые Пашины крики. Он представляет, как Пашин член качается в ритме его толчков, как Паша нервно кусает губы и как кончает в свою ладонь, а после, весь перепачканный спермой, смеётся и, как тогда, говорит: «Я вас люблю». Но ничего такого Леонард не осмелится предложить и даже не произнесёт это вслух. Паша Чехов любит Леонарда Маккоя. Теперь это факт, такой же неоспоримый, как то, что два, помноженное на два, равно четырём, что Земля крутится и что солнце встаёт на востоке. Но нужно быть полным глупцом, чтобы считать, что они могут быть вместе, а Леонард не глупец. Что он может дать Паше? Только себя, поломанного, с разбитой душой, зашитой грубыми нитками, ворчливого и язвительного, одержимого и немного безумного, утратившего веру в людей. Нет, такой подарок Паше не нужен. Не ему и не в этой жизни. Ни. За. Что. Леонард засыпает прямо в одежде, вытянувшись на старом диване, но даже сквозь сон продолжает слышать бьющееся рефреном тихое «я вас люблю». Вместе с утром приходит похмелье. Голова, будто сдавленная в тисках, гудит так, что Леонард понимает: с алкоголем он явно переборщил. Каждый шаг отдаётся пронзительной болью, каждый звук режет голову пополам, а картинка перед глазами нечёткая, словно кто-то выкрутил резкость на минимум. Этот кто-то знает толк в извращениях. Мучимый жаждой, Леонард хватает стакан и до краёв наполняет проточной водой — отвратительный выбор, но за неимением лучшего… Он слабо себе представляет начавшийся день: как будет добираться до клиники, как вольётся в рабочий ритм, как будет смотреть в глаза Паше… Он чистит зубы, закидывается таблетками и какое-то время сидит в тишине, пережидая ненастье, творящееся внутри. Затем вызывает такси и готовится нырнуть в пропасть — на этот раз с головой. В клинике все приторно вежливы, даже дежурный администратор улыбается во все тридцать два, и от этого Леонарда мутит. — Доброе утро, доктор Маккой. Он кивает и поспешно уходит в свой кабинет. Назвать это утро добрым не поворачивается язык. Поток пациентов в клинике неиссякаем. За первым приходит второй, за вторым третий. К обеду число принятых пациентов достигает отметки «шестнадцать», и Леонард с облегчением закрывается на перерыв. Он поворачивает в замке ключ, гипнотизируя взглядом табличку со своим именем на двери, когда слышит шаги за спиной, и едва может сдержать разочарованный вздох. — Добрый день, доктор. Обладателя этого голоса он узнаёт сразу. Паша. Конечно же, Паша Чехов. Именно здесь и сейчас, в этот конкретный момент. Леонард натягивает на лицо дежурную улыбку и наконец оборачивается. — И тебе привет. — Мы не успели договорить. Вы вчера так быстро ушли. Ну, после того, как я сказал… — Помолчи, — перебивает его Леонард. — Я знаю, что ты сказал. Отличный слух, — он показывает на свои уши и внутренне матерится. Если бы не эти чёртовы уши, он бы, может, и не услышал того трогательного Пашиного признания. — Я подумал, что вам, может, будет приятно… ну, знать. — Приятно?! — взрывается Леонард. — Да как такое только пришло тебе в голову? — Слова против воли срываются с его губ, и он запоздало прикусывает язык, чтобы не ляпнуть ещё чего-нибудь лишнего. Не отвесить комплимент, например, или чего похуже. — Я думал, что я вам нравлюсь. — Ты был не прав, — Леонард тщательно отфильтровывает слова. — Хотя я и вправду тебе… симпатизирую. — Может быть, выпьем кофе? — оживляется Паша, пропустив первую часть предложения мимо ушей. — Или зайдём пообедать? В кафе напротив. У вас же сейчас перерыв. Похоже, он так и не понял, что Леонард вежливо попытался его отшить. Но мысль о кофе кажется весьма своевременной. — Ладно, пусть будет кофе, — соглашается Леонард. — Веди. Кафетерий через дорогу от клиники на удивление пуст: обычно во время обеда здесь много народа, но не сегодня. Паша листает меню и непроизвольно сжимает в руках клочок бумажной салфетки, а Леонард завороженно наблюдает за этим, про себя отмечая, какие у Паши красивые пальцы и как приятно было бы познакомить с ними свой рот. — Я буду апельсиновый сок, — делает выбор мальчишка. И зачем только долго листал меню? — Американо, — твёрдо говорит Леонард, отводя взгляд. Он уже пожалел, что согласился на кофе. Когда Паше приносят напиток и длинную соломинку в придачу, Леонард жалеет об этом ещё раз. Слишком яркая, ядовито-оранжевая, чересчур жизнерадостная жидкость заполняет стакан до краёв, и Леонард хочет зажмуриться, но вместо этого пригубляет свой кофе и ждёт: если Паша так хочет поговорить, то и первое слово должно быть за ним. Но Чехов молчит, зачем-то вертит соломинку, словно прикидывая что-то в уме, а затем опускает соломинку в сок и — о, чёрт! — обхватывает её своими изумительными губами. Леонард больше не может на это смотреть и закрывает глаза. Вероятно, он держит их закрытыми дольше, чем следует, потому что из оцепенения его выводит Пашин вопрос: — Что с вами, доктор Маккой? Вам плохо? — Нет, Паша, мне хорошо, — Леонард поднимает веки. «Ты даже не представляешь, насколько», — произносит он про себя, а вслух говорит: — И всё же, чего ты хочешь? Я имею в виду, от меня. Он готовится выслушать очередной монолог о вечной любви, о том, как Паша не спит ночами, мечтая гулять под луной и держаться за ручки, и прочую романтическую чушь, но вместо этого Чехов вновь наклоняется над соломинкой, а потом, облизнув влажные от сока губы, вдруг выдаёт: — Ну, вы могли бы меня трахнуть. — Что? — от неожиданности Леонард проливает кофе. — Что ты сейчас сказал? — Уверен, вы слышали. Отличный слух, — Паша повторяет маккоевский жест, касаясь своих ушей, и Леонард чувствует, что бледнеет. Теперь-то ему точно послышалось. Вот до чего он довёл себя отсутствием отдыха и злоупотреблением алкоголем. — Удивлены? — Не то слово, — честно говорит Леонард. — Извини, но мне нужно подумать. — Он бросает взгляд на часы: до конца его перерыва остаётся пятнадцать минут. — Я буду ждать на ресепшене. Вечером, — Паша не спрашивает, просто констатирует факт. Леонард оставляет на столике пару некрупных купюр и, не оборачиваясь, покидает кафе. Остаток рабочего дня пролетает одним коротким мгновением. Леонард не успевает задуматься над предложением Чехова, как последний пациент покидает его кабинет, и больше нет смысла оттягивать неизбежное. Он должен выйти и встретиться с Пашей лицом к лицу, чтобы… что? Отвезти его домой? Пригласить к себе? Просто послать? Нет, последний вариант не подходит. Леонард вспоминает обеденный перерыв, губы Чехова и чёртов апельсиновый сок и решает всё-таки дать себе шанс. А о последствиях он подумает позже. Паша уже ждёт его на ресепшене, о чём-то непринуждённо болтая с администратором. Стоит в своём жёлтом канареечном свитере, трясёт головой, увлечённо жестикулирует… Секунду. Днём на нём не было никакого свитера. Леонард замирает, пытаясь припомнить, во что тогда был одет Паша, но тот уже замечает его и разве что не вприпрыжку несётся навстречу. — Вижу, ты уже тут, — осторожно начинает Леонард. — Конечно. Ваша смена закончилась десять минут назад, — Паша сияет, как начищенная монета, и смотрит ему прямо в глаза, гипнотизируя. — Идём, — кратко бросает Леонард, замечая любопытные взгляды администратора и коллег. Меньше всего ему хочется становиться героем завтрашних сплетен. — Вы стесняетесь меня? — напрямик уточняет Паша, пока стеклянные двери разъезжаются в стороны, и пропускает Маккоя вперёд. — С чего ты взял? — Говорят, я смышлёный мальчик, — он шутит, но в его голосе слышится лёгкая горечь. — Бросьте, доктор, все знают, что слухи разносятся быстро, а то, что видел один, можно сказать, видели все. Я бы на вашем месте не приходил завтра на работу. — Это ещё почему? — недоумевает Маккой. — Завтра все в клинике будут знать, что мы ушли вместе. — Ну и что? Моя личная жизнь их не касается. Разумеется, в этом он прав, как и Паша — в том, что слухи разносятся быстро. За годы работы в клинике Ленард наслушался разного: поначалу кто-то обмолвился, что он женат, затем другие подозревали его в связи с молодой медсестрой из процедурного, но со временем весь персонал почти потерял внимание к обсуждению личной жизни Маккоя. И вот опять. Конечно же, завтра они будут гудеть и о мальчике Паше, на полставки работающем в клинике программистом, и о докторе, для которого нет ничего святого. — Не расскажешь, куда мы направляемся? — Леонард выныривает из мыслей, понимая, что этот маршрут ему незнаком. — Я живу в паре кварталов отсюда, снимаю квартиру, — поясняет Паша. — Моей зарплаты пока недостаточно, чтобы купить коттедж. Это явный укол в его сторону, думает Леонард, сам-то он обзавёлся жильём года четыре назад, когда о существовании Паши никто в клинике ещё даже не знал. — Почти пришли, — Чехов сворачивает в неприметный тупик и начинает рыться в карманах, разыскивая ключи. — Вы не обращайте внимания, у меня тут немного не прибрано, — извиняется он, разобравшись с замком, и кивает внутрь: — Проходите. В тесной прихожей сперва ничего не видно, Леонарду приходится пробираться почти на ощупь, и он ненароком касается Пашиного плеча, пока глаза привыкают к темноте. — Сейчас, — Чехов уверенно проходит вперёд, словно не замечая прикосновения; щёлкает выключателем, и комнату заполняет мягкий рассеянный свет. — Значит, здесь ты живёшь. — Ну да. Леонард неторопливо осматривается. Гостиная совмещена с кухней, на столе царит полный порядок, если не считать стопки дисков, соседствующей с ноутбуком. Посреди комнаты мягкий, обитый искусственной кожей диван, куда Леонард приземляется после недолгих раздумий, на стеллажах вдоль стены снова диски, и книги, и фотографии — ничего необычного. — А где же ты спишь? — вырывается у Леонарда? — Что, прямо так сразу? — усмехается Паша, и Маккой чувствует, как заливается краской. — На диване. Я сплю на диване. Паша проходит на кухню, негромко звенит посудой. — Вы будете чай или кофе? Правда, есть ещё водка, но её я не пью, — как будто извиняется он. — Чай. Но водку тоже неси. Вскоре на импровизированном столике возле дивана появляются две полные чашки со свежезаваренным чаем, пачка печенья, бутылка водки и колбаса. И почему-то две рюмки. — Ты же не пьёшь! — Не пью. Зато вы можете пить за двоих, — Паша снова смеётся, но его смех звучит слишком нервно, и Леонард понимает, что надо брать ситуацию в свои руки. В самом прямом смысле. Он отставляет чашку и, слегка наклонившись, смыкает ладони на Пашиных тёплых руках. — Послушай, малыш, я всё понимаю. Это была плохая затея. Не стоило нам… понимаешь… не стоило мне приходить сюда. Я лучше пойду. — А как же чай? — Сделаешь чай в другой раз, — Леонард поднимается и — лишь бы не передумать — быстро идёт в прихожую, не глядя хватает куртку и уже поворачивается к двери, но Паша в одно движение настигает его, хватает за локоть… — Останься, — он практически умоляет, снова смотрит, совсем как вчера, с тихим трепетом и обожанием. — Паша, я… — Леонард замолкает, чувствуя на своей шее тепло чужих губ, слыша рваный короткий вдох возле самого уха. Он зажмуривается, когда Паша целует его, и не может ничего возразить. Юный Паша, это голубоглазое солнце, являвшееся ему во снах, теперь льнёт к нему, прижимаясь всем телом, прося — требуя — ласки, и едва заметно дрожит. Его губы чуть-чуть суховатые, Леонард ведёт по ним языком, приоткрывая, осторожно проскальзывая внутрь, на мгновение перехватывая инициативу. А потом отстраняется и, не говоря больше ни слова, выходит за дверь. Он проклинает себя и свою минутную слабость, пока идёт до дороги и ловит такси. Его сердце колотится, а разум упорно твердит, что он всё сделал правильно. Почти всё. Случившийся поцелуй был огромной ошибкой, это ясно как божий день, и Леонард обещает себе больше не допускать таких промахов. Уже дома, стоя под струями прохладной воды, он думает, что, может быть, зря отступил. Паша не появляется в клинике ни на следующий день, ни даже через два дня. Леонард беспокоится. Заболел? Взял выходной? Отпуск? Или просто не хочет его видеть и потому прячется ото всех? Он не особенно верит, что Паша мог заболеть, но неприятное чувство растёт, и Маккой, не выдерживая, звонит на ресепшен администратору. — У меня что-то с компьютером. Я, чёрт возьми, не могу провести диагностику пациента из-за этой несчастной железки. В общем, пришли мне кого-нибудь, кто разберётся. Это отчаянный шаг, но Леонард идёт на него, надеясь, что администратор вызовёт Пашу, который сможет всё починить. Маккой умалчивает о том, что чинить здесь нужно его, что он сам перегрузил программу, введя заведомо неверные данные. Время тянется слишком медленно, но спустя пару часов раздаётся уверенный стук в дверь кабинета, а на пороге стоит незнакомый мужчина, которого Леонард видит впервые. — Доктор Маккой, верно? Говорят, у вас не заладилось с техникой. Ну-ка, давайте её сюда, сейчас быстренько всё починим. Новый специалист слишком болтливый и шумный, не чета тихому скромному Паше, и Леонард цепляется за возможность услышать что-то полезное. — Я что-то не видел вас раньше здесь, в клинике, — издалека начинает он. — Так меня тут и не было. Я у вас первый день. И, видите, сразу понадобился. Или вы ждали кого-то другого? — Ждал, — почему-то говорит Леонард. — Того, смешного, с кудряшками? — компьютерщик машет руками, изображая Пашину шевелюру. Леонард молча кивает, и собеседник меняется в лице. — Э, дружище, да ты, похоже, влип, — качает он головой. — Уехал твой парнишка. — Куда? — сердце резко ухает вниз. — А я почём знаю? Он передал мне дела, сказал, что его здесь больше ничто не держит, и был таков. — Кретин. — Эй-эй, я бы попросил! — Да не вы! Я. Леонард, — Маккой протягивает ладонь и принимает ответное рукопожатие. — Монтгомери. Скотт. Можно просто Скотти. Скотти оказывается дьявольски проницательным. Леонард понимает это уже спустя полчаса, когда они вместе сидят в заурядном баре и пьют за здоровье Паши. Обычно Маккой держит дистанцию, не позволяя людям лезть в свою жизнь, но в этот раз всё совершенно иначе, и он, сам не зная почему, обрушивает на нового знакомого всю лавину событий и впечатлений последних дней. Рассказывает про скромного Пашу и про его признание, про кофе и апельсиновый сок, про неудавшееся свидание, с которого он, Леонард, так позорно сбежал. — Да, ну ты и натворил дел… — тянет Скотти, наполняя очередной стакан. — Обидел ты его, значит. — Так не со зла же! — Маккой ударяет кулаком по столу. — Уберечь хотел. Я же ему всю жизнь испорчу. У него, вон, любовь, мотыльки летают, а какие со мной мотыльки? — А сейчас, значит, ты ему жизнь не испортил? Раз он сбежал от тебя неизвестно куда. Леонард не рассматривал ситуацию с такой стороны. По правде сказать, он её вообще не рассматривал. Если бы он только мог отмотать всё назад, если бы знал, что эта встреча с Пашей будет последней… — Ну-ка, отставить хандру. Пей, — Скотти протягивает Леонарду стакан и продолжает: — Как говорит один мой хороший друг, безвыходных ситуаций не бывает. Так что найдём мы твоего Пашу, вот увидишь. Скотти говорит так уверенно, что Маккой видит смысл в его словах. Отыскать человека на просторах Земли — задача, конечно, сложная, но выполнимая. — Начнём по порядку. Что ты знаешь о нём? — Паша. Чехов. Приехал откуда-то… из России? У него сильный акцент. — Так, — энергично кивает Скотти, — ещё? — Он снимает квартиру в двух кварталах от клиники. Вернее, снимал, — поправляется Леонард. — Адрес знаешь? — Нет. Но дорогу найду. Он работал у нас программистом, но это ты и без меня знаешь. И, в общем-то, всё. — Негусто, конечно, — резюмирует Скотти, — но посмотри на это с другой стороны: раз он работал в клинике, значит, там могли остаться его личные данные. Я могу посмотреть завтра в базе. — Ты — что? «Пожалуй, это будет проще, чем кажется», — думает Леонард. Он не уверен в том, что пробивать кого-то по базе законно, но если это единственный способ разыскать Пашу, то да, они это сделают. На следующий день Леонард берёт выходной, а Скотти идёт колдовать с базой данных. Они договариваются о встрече в обед, но пока только раннее утро, и Маккой точно знает, чем хочет заняться. Он приезжает в центр, по памяти находит тот дом, где ещё недавно жил Паша — при свете дня всё выглядит по-другому, но, как Леонард и предполагал, он помнит дорогу. Воспоминания обрушиваются лавиной, когда он заходит во двор, ему даже кажется, что он снова чувствует на губах вкус того поцелуя, но сейчас нет ни поцелуев, ни Паши, только странная горечь внутри. Когда он успел привязаться? Когда стал чертовски сентиментальным? И почему сейчас всё, что заботит его, это Паша, обычный русский мальчишка, рискнувший его полюбить? Леонард трясёт головой, отгоняя тревожные мысли, стучит в дверь, затем долго давит на кнопку звонка, но итог предсказуем: дверь так и не открывается, и его встречает лишь тишина. Что ж, он хотя бы попробовал. Дожив до своих тридцати пяти, Леонард успел испытать многое. И конечно, ему случалось влюбляться. Он как сейчас помнит тот день, когда встретил Мириам, красавицу-первокурсницу из медакадемии. У них даже могло что-то выйти, но она рассмеялась ему в лицо, когда он сделал ей предложение. Она хотела найти «кого-то поперспективнее», а он её просто любил. Тогда он нашёл спасение в алкоголе и сам чуть не вылетел из академии, только чудом сумев удержаться и не забросить учёбу на полпути. После той неудачи с Мириам Леонард разочаровался в женщинах и, сам того не заметив, переключил внимание на парней. У него было немало любовников, но до недавнего времени никто не мог растопить лёд в его сердце и дальше банального секса и непродолжительных отношений не удавалось зайти никому. А потом появился Паша. Вороша в голове все события прошлой жизни, Леонард никак не может взять в толк, чем этот юнец сумел так зацепить его. Они едва были знакомы, никогда не вели разговоров о сложных вещах, у них даже не было секса (и, чего уж таить, теперь уже и не будет), но почему-то при виде Паши Леонарда снова тянуло на подвиги, и, как бы он не противился, что-то неистово шевелилось в груди. — Я нашёл! — торжествующе кричит Скотти, пробираясь к столику Леонарда в кафе. Он победно суёт ему в руку бумажку с адресом и почти падает на соседний стул. — Это что? — непонимающе уточняет Маккой. — Это — твой лотерейный билет. Конечно, тебе придётся поехать в Россию, но ничего, я слышал, это отличное место, возьмёшь отпуск… — Подожди. Я не собираюсь никуда ехать. — Разве нет? Но ведь там Паша, а ты так хотел… — Он вернётся, — твёрдо говорит Леонард. — Считай это глупым предчувствием, — он пожимает плечами. — Вот и пойми вас, — недовольно бурчит Скотти. — Что же, выходит, я зря старался? — Почему? Нет. Спасибо, — искренне говорит Леонард. — С меня причитается. Леонард не может сказать, откуда в нём зародилась уверенность в Пашином возвращении. Возможно, он просто не хочет признать простых, очевидных вещей. Но надежда всё ещё теплится, и это удерживает его на плаву. Каждое утро перед тем, как отправиться в клинику, он заезжает во двор одинокой многоэтажки, смотрит на тёмные окна и ждёт. Стоит минуту-другую, а потом разворачивается и уходит. Так продолжается долгие пару недель, это становится своеобразным утренним ритуалом. Но в какой-то момент всё вдруг идёт наперекосяк. Телефонный звонок раздаётся посреди ночи. — Леонард Маккой? Вас беспокоят из полицейского управления. У нас тут один парнишка, задержан за драку в общественном месте. Он дал этот номер. — Паша? — неверяще уточняет Маккой. — Павел. Вы его знаете? — Что с ним? Он ранен? — воображение Леонарда рисует пугающие картины. — Когда его можно увидеть? — Да хоть сейчас, — усмехается голос в трубке. — Говорите адрес, я еду. Трасса пуста, и Леонард быстро доезжает до места. Полицейский участок выглядит неприметным на фоне ночных улиц. Заглушив мотор, Леонард делает глубокий вдох и настраивается на самое худшее. Совсем не так он представлял себе эту встречу. Пройдя беглый осмотр на проходной, он оказывается в кабинете, где за большим массивным столом восседает начальник полицейского управления. А может, и не начальник, но выглядит тот довольно внушительно. — Я по поводу Павла Чехова. Мне звонили. — Чехов, Чехов… точно, драка на автовокзале. Неприятности у вашего Чехова. Пройдёмте, — Полицейский поднимается из-за стола и идёт вглубь, по извилистым коридорам, мимо закрытых дверей и нескольких камер с, по всей видимости, заключёнными. Леонард молча следует за ним. Наконец, они останавливаются перед ещё одной камерой, за решёткой которой Леонард видит родное лицо и до боли худую знакомую фигуру. — Доктор Маккой, — выдыхает Чехов, кривя рот в подобии улыбки, — вы пришли. — Конечно, малыш, а куда я денусь? — Взгляд Леонарда наполняется нежностью, хотя на Пашу больно смотреть: синяк на скуле, разбитая бровь и кровоподтёки на половину лица. «Но ничего критичного», — отмечает Маккой, на мгновение переключаясь в режим врача. — Вы не думайте, я не преступник, — оправдывается Паша. — Просто стечение обстоятельств… — Ну да, — хмыкает полисмен. — Стечение обстоятельств. — Вы ведь поможете мне? — жалобный взгляд не предусматривает иного ответа. — Я сделаю всё, что смогу, — честно говорит Леонард. Правда, может он не то чтобы многое. Ему разрешают внести залог, и после подписания кипы бумаг Пашу отпускают, но с рядом условий, начиная от строгого запрета покидать город и заканчивая предстоящим судебным разбирательством. Паша уверен, что он просто жертва, оказавшаяся не тогда и не там, но это нужно будет ещё доказать. Всю дорогу до дома Леонарда они молчат, будто слова сейчас лишние и могут как-нибудь навредить. — Я должен обработать твои раны, — говорит Леонард, когда они прибывают на место. Паша беззвучно кивает, позволяя ему прикоснуться к себе, подставляя лицо его уверенным пальцам. Он стискивает зубы и кратко шипит, когда ватный диск с антисептиком проходится по скуле, терпеливо ждёт, пока Леонард осторожно наносит мазь, и прикрывает глаза, чтобы не отвлекать и не отвлекаться. Он сидит так ещё какое-то время, прислушиваясь к шагам Леонарда, а когда вновь распахивает глаза, тот уже стоит перед ним. — Будешь спать на диване, — объясняет Маккой, вручая Паше комплект постельного белья. Гостевой спальней Леонард так и не обзавёлся, в этом не было необходимости. — Душ направо по коридору, кухня слева. И не забудь выключить свет, когда будешь ложиться. — Спасибо, — говорит Чехов вслед уходящему Леонарду, но тот уже не слышит его, скрываясь за дверью собственной спальни. Паша просыпается от яркого света, слепящего сквозь занавески. За окном уже рассвело, значит, он проспал до утра. Очевидно, что Леонард уже встал, ведь с дисциплиной в клинике строго, а выходные по случаю беспокойных ночей не полагаются. Паша шлёпает босыми ногами на кухню, прислоняется к косяку. — Доброе утро, — улыбается Леонард, и Паша замечает, что завтрак уже на столе. Круассаны из круглосуточного супермаркета ровной горкой возвышаются на тарелке, свежесваренный кофе источает чарующий аромат, пара чашек недвусмысленно намекают… — Ты так и будешь стоять? Или ждёшь особого приглашения? Но приглашения Паша не ждёт, он будто вообще ни на что не надеется, вмиг растеряв всю свою храбрость и непосредственность. Словно не он две недели назад признавался в любви и делал непристойное предложение, от которого Леонард предпочёл отказаться. — Очень вкусно, — кивает головой Паша, делая первый глоток и запихивая в рот сразу половину круассана. — Я знал, что тебе понравится. Леонард наблюдает за Пашей, рассматривает его, стараясь понять, что в нём такого особенного, но не находит ответа. — Мне пора на работу, — наконец говорит он, вставая из-за стола. — Насчёт полиции не беспокойся, я постараюсь уладить этот вопрос. Тебя куда-нибудь отвезти? Паша диктует адрес, и Леонард мысленно усмехается: он уже выучил этот маршрут наизусть. — Я думал, ты переехал. — Нет, просто ездил в отпуск, к родным. — Ты мог бы предупредить. — А зачем? — Паша отводит взгляд, и нарочитое равнодушие в его голосе отзывается болью в груди. Остаток дороги проходит в молчании. Леонард старается сосредоточиться, а Паша смотрит в окно. — Приехали. Я пойду. — Я даже не знаю твой номер, — спохватывается Леонард перед тем, как высадить Пашу. Тот начинает рыться в карманах, ищет листок и ручку, не находит, но тут же придумывает решение: — Давайте сюда телефон. Леонард протягивает ему мобильный, и Паша быстро вбивает свой номер в телефонную книгу, в завершение делая вызов. Его собственный телефон отзывается громкой вибрацией, но Паша сбрасывает звонок и сообщает: — Готово. Он возвращает телефон Леонарду, на долю секунды соприкасаясь с ним пальцами, и тянется, чтобы открыть дверь. — Подожди, — останавливает его Леонард. — Что-то ещё? — Я скучал. Он не планировал говорить это Паше, он старался быть сдержанным, но уже слишком завяз во всём этом и просто не смог промолчать. — Это лишнее, доктор, — безрадостно улыбается Паша. — Вам пора, иначе вы можете опоздать. Он, не прощаясь, выходит, а Леонард глядит на часы и с ужасом понимает, что и вправду опаздывает. До клиники ехать всего ничего, но он слишком торопится и поэтому проезжает свой поворот. А когда разворачивается, вдруг замечает Пашу, стоящего на другой стороне тротуара в обнимку с каким-то парнем восточной наружности. Чёрт. Леонард резко давит на тормоза, чудом выравнивая машину, чтобы не врезаться в столб, но никак не может задерживаться, поэтому снова газует и уносится прочь. Он просто не может поверить в произошедшее, но то, что он видел, совсем не похоже на галлюцинацию и основательно выбивает из колеи. Надеясь, что всё прояснится позже, Леонард целиком уходит в работу. Это лучшее, что он может сделать сейчас. Но он намерен сдержать обещание, данное Паше, и найти человека, который отмажет его от тюрьмы. Леонард верит, что Чехова обвиняют напрасно, а случайная драка — не повод поганить мальчишке жизнь. Да и какой из Паши преступник? Он не убийца, не вор, так, программист широкого профиля, он даже драться толком не научился. Как назло, именно в этот день в клинике куча народа. Доктор Маккой, один из лучших хирургов, пользуется большим спросом, и у него нет ни одной свободной минуты даже на то, чтобы выпить кофе, не говоря уже о решении более серьёзных проблем. Только к вечеру, улучив наконец момент, когда с основными делами покончено, Леонард берётся за телефон и набирает номер Скотти. — Хей, Скотти, привет, — начинает он, когда длинные гудки сменяются кратковременной тишиной. — Мне тут… снова нужна твоя помощь. И я просто не знаю, к кому ещё обратиться. — Что-то случилось? — в голосе Скотти слышатся сразу и любопытство, и настороженность. — Вроде того. Может быть, у тебя есть на примете хороший юрист? Адвокат? Хоть кто-нибудь, кто шарит в законах? — Ты влип в неприятности? — Не совсем, точнее, не я, — Леонард пытается подобрать наиболее верное определение ситуации, но отчего-то слова разбегаются в разные стороны. — Эй, ты тут? — окликает из трубки Скотти. — Давай-ка слегка поподробнее. — Он вернулся. — Кто, Паша? — Ага. Леонард посвящает Скотти в детали ночного происшествия, тот предлагает встретиться через час, обещая за это время «поспрашивать кое-кого», и Маккой надеется, что «кое-кто» даст согласие помочь Чехову. Скотти опаздывает на полчаса. Ленард уже начинает нервничать, но сочный кусок бифштекса и пол-литра безалкогольного пива немного скрашивают ожидание. Сытный ужин — это именно то, чего ему так не хватало. Леонард замечает Скотти издалека. Тот влетает в кафе и едва не вприпрыжку несётся к столику, на ходу выдавая тираду из тысячи слов. — …ну и денёк. Представляешь, они опять обвалили систему, а без меня им, конечно, не обойтись, но я уже всё устроил, так что пускай себе пользуются, только бы лучше побережнее. И кстати, я почти нашёл тебе адвоката. — Уже? — Да, дружище, тебе повезло. Я знаю, кто тебе может помочь. В общем, есть один парень, Спок Грейсон. Он, правда, жуткий зануда, но в своём деле ему просто нет равных, поверь, — Скотти довольно откидывается на стул и продолжает: — Есть только одно небольшое, но: Спока сейчас нет в городе, но ты можешь обсудить все вопросы с его партнёром. Записывай номер. Леонард тянется за телефоном и под диктовку забивает в него новый контакт. — Это Джим, — поясняет Скотти, — Джим Кирк. Он мой друг, так что скажешь, что ты от меня, — и дело в шляпе. Джим тебе наверняка не откажет. Перед тем, как позвонить Кирку, Леонард какое-то время раздумывает. Но ведь он хороший друг Скотти, значит, не о чем волноваться. И всё равно, набирая номер, Леонард нервничает. — Джим Кирк на проводе, — раздаётся после щелчка, и Леонард мысленно усмехается: ну какие провода в двадцать первом веке? — Да, я… — он прочищает горло, — добрый вечер. Мистер Скотт дал мне ваш контакт, мне нужен адвокат, и… — Мистер Скотт? — в трубке слышится хрюканье. — Тогда вы обратились по адресу. Как я могу к вам обращаться? — Леонард Маккой, можно просто Лен. — Значит, Лен. Тогда мы сделаем вот что: приезжайте сейчас на Мидлтон-роад, дом 22. Буду ждать вас там в сквере, скажем, через полчаса, подойдёт? И вы мне всё расскажете. — Да, хорошо, я приеду, — Леонард нажимает кнопку отбоя и вдруг понимает, что вряд ли сумеет рассказать Кирку что-то действительно ценное, если будет встречаться с ним один на один. Значит, без Паши не обойтись. Чехов отвечает так быстро, что Леонарду кажется, будто тот ждал его звонка, хоть и верится в это с трудом. — Доктор Маккой! — радостно говорит Паша, что вдвойне удивительно после того, как отстранённо он вёл себя утром. — Слушай, насчёт адвоката… — Ага, — Чехов терпеливо выслушивает сумбурную речь Леонарда, и, конечно же, он готов сейчас встретиться с Кирком, и благодарен, и рад… — Паша, с тобой всё хорошо? — Лучше и быть не может! Но что-то тут всё же не так. Леонард чувствует это, пусть и не знает, как объяснить. Они договариваются о встрече и «не прощаются». Время уже поджимает, путь до Мидлтон-роад неблизкий, так что Маккой собирается и почти выбегает из клиники, чтобы только успеть. К своему удивлению, Леонард приезжает первым. Озираясь по сторонам, он ищет глазами Кирка, но, чёрт, он ведь даже не знает, какой тот из себя. Судя по голосу, Кирк должен быть молодым человеком, но поблизости пока не никого подходящего под эту характеристику. — Привет! Леонард Маккой? — кто-то подкрадывается из-за спины, и Леонард невольно вздрагивает. — Да, это я. — Джим Кирк. Будем знакомы, — парень с улыбкой протягивает ему руку, Леонард пожимает её, но не спешит улыбаться в ответ. — Мы ждём кого-то ещё? — уточняет Кирк. — Ага. Вот его, — Леонард указывает на Пашу, как раз появившегося на одной из дорожек, ведущих в сквер. Леонард старается не смотреть Паше в глаза, да и в целом занимает позицию наблюдателя, пока Чехов и Кирк обсуждают детали дела, то переходя на шёпот, то, наоборот, оживляясь. Кирк обещает, что всё будет сделано в лучшем виде; говорит, что как только Спок вернётся с симпозиума, то сразу же свяжется с Пашей; объясняет, что ситуация довольно простая, а Спок выигрывал и не такие дела; и заверяет, что беспокоиться абсолютно не о чем. По правде сказать, Леонард впечатлён речью Кирка, и волнение за дальнейшую судьбу Паши слегка отступает. Но как только они прощаются и Кирк оставляет их с Пашей наедине, всё опять неуловимо меняется. — Я пойду? — говорит Чехов, не то спрашивая, не то утверждая. — Я могу проводить тебя, — предлагает Маккой. — Уже поздно, а я на машине. Поехали. — Нет, не стоит. Вы… извините, но я всё же пойду. — Кажется, мы с тобой так и не выпили чаю, — напоминает Леонард, но Паша как будто не замечает намёка. — Спасибо вам за адвоката, да и вообще. Спасибо, — он вдруг подаётся вперёд, целует Маккоя в щёку и ускользает в направлении, противоположном тому, откуда пришёл. Совершенно некстати Маккой вспоминает азиатского парня, с которым видел Пашу с утра, матерится сквозь зубы, вздыхает и в смешанных чувствах бредёт к машине. Пора ехать домой. Он упустил свой единственный шанс, и теперь глупо об этом жалеть, но, как известно, надежда умирает последней. С этими мыслями Леонард садится в машину, заводит мотор и уезжает из сквера на Мидлтон-роад в тёмную ночь, решая, что обязательно попытает счастья ещё раз. Проходит не меньше недели, прежде чем Леонард окончательно понимает, что не сможет просто так сдаться и выбросить из головы произошедшее между ним и Чеховым. Ведь не бывает такого, чтобы вчерашний влюблённый резко терял интерес к объекту своих воздыханий. А значит, и Чехов не мог разлюбить его в одночасье. Леонард твёрдо решает во всём разобраться, пусть даже его не устроит ответ. Пусть даже Чехов пошлёт его или рассмеётся в лицо, но дальше так продолжаться не может. Леонард должен знать. Он выбирает для звонка Паше субботний день — свой единственный выходной на этой неделе, рассудив, что если ему улыбнётся удача, то не нужно будет откладывать встречу или ждать подходящего случая. Если же нет — по крайней мере, он попытается. Гудки в трубке протяжные, длинные. Леонард слушает их, словно музыку. Семь гудков, восемь, девять… Наконец, гудки замолкают и в появившейся тишине слышится тихое и непривычно сонное: — Алло. — Я тебя разбудил? — Нет, ничего… всё в порядке, — бормочет Чехов и после паузы добавляет: — Доктор Маккой, это вы? — Да, Паша, я. — Зачем… — Чехов хрипит и откашливается, — зачем вы звоните? — Я бы хотел увидеть тебя, — честно отвечает Маккой и прислушивается: — Ты там не заболел? — Нет, то есть да, немного. — Ты сейчас дома? — Я… да. — Отлично. Не уходи, не вставай, я приеду. Леонард быстро бросает трубку и уже через десять минут мчится в центр, прямиком к Пашиной многоэтажке, проклиная свою нерасторопность, ругаясь на светофоры и надеясь, что Паша пока не успел натворить каких-нибудь глупостей. Перед Пашиной дверью Леонард на мгновение замирает, но собирается с духом и решительно нажимает на кнопку звонка. Судя по звукам, доносящимся из квартиры, Чехов вот-вот подойдёт и… — Добрый день, доктор, — тусклое лицо Паши появляется в дверном проёме, и Маккой успевает заметить, что, несмотря на бледность и видимую усталость, тот выглядит почти бодро. — Я могу зайти? Паша машет рукой и без каких-либо объяснений молча скрывается в комнате. Леонард же снимает куртку и разувается, моет руки (уверенный, что на его месте так сделал бы любой врач) и только потом осторожно заходит внутрь. С тех пор, как он был тут в последний — единственный — раз, почти ничего в обстановке не изменилось. Те же книги, и диски, и фотографии. И, вот, Паша, который сейчас лежит на диване, закутавшись в одеяло, и смотрится… горячо. — Что-то болит? Леонард осторожно присаживается на край и трогает Пашин лоб: проверяет температуру. — Только горло, несильно. И ещё голова, — Паша пробует улыбнуться, но получается плохо. — Ты горячий. Температуру мерял давно? — Вчера, кажется. Градусник там, на столе. Леонард без труда находит термометр среди чашек и ноутбука, возвращается к Паше. — Приподнимись-ка, — он помогает Паше присесть, бережно придерживая его за спину, и, разворачивая одеяло, ставит подмышку градусник. — Ну, и давно ты так? — Пару дней, — стонет Чехов. — Но я в порядке, а это так, пустяки. — Ты обращался к врачу? — Нет, зачем. Это же скоро пройдёт. — Самолечение — худший враг самонадеянных молодых людей, — с укоризной говорит Леонард. — Ты мог бы позвонить мне. — Я… я хотел, но… — Паша смущённо трясёт головой. — Но решил, что не хочешь со мной связываться. — Нет! Нет, просто вы уже сделали для меня так много, что я… не хотел вам навязываться. — Что за глупости! Врачи для того, чтобы лечить. А если кто-то считает, что справится сам… Градусник громко пищит, и Леонард замолкает. — Ну-ка, давай посмотрим, — он мельком глядит на градусник, хмурится и покачивает головой. — Всё совсем плохо? — жалобно мычит Паша. — Не совсем. Но тебе придётся в точности выполнять все предписания и… знаешь, что? — Что? — Я побуду с тобой. Сегодня. Но завтра ты сам позвонишь в клинику, объяснишь ситуацию и запишешься на приём к нужному врачу. Всё-таки я хирург, а не терапевт. — Хорошо, — соглашается Паша, снова кутаясь в одеяло, и неуверенно спрашивает: — Можно мне немного поспать? Моя мама всегда говорила, что сон — лучшее лекарство. — И твоя мама была права. Спи. Леонард убирает градусник, поправляет подушку, ставит возле дивана стакан с водой — на тот случай, если Паше захочется пить, и на цыпочках выходит в прихожую. Затем снова несётся в комнату и, стараясь не создавать лишнего шума, ищет в стопке бумаг чистый листок. «Ушёл в аптеку», — чирикает Леонард на листке, кладёт его возле стакана с водой и вновь исчезает в прихожей. Не считая этичным лазить в чужие карманы, Леонард пробует поискать ключ где-нибудь на виду. Но на крошечных полках нет ничего даже отдалённо похожего на искомый предмет. Остаются карманы. Вздохнув, Леонард выгребает из Пашиной куртки ворох разных вещей: зажигалку (что странно, ведь Паша не курит), упаковку бумажных салфеток, пачку презервативов, аккуратную, сложенную в два раза записку (наверняка от того азиата, вдруг думает Леонард) и наконец-то заветный ключ. Любопытство сжигает, но Леонард оставляет себе только ключ — без ключа он не сможет вернуться в квартиру, не потревожив Пашу, — а всё остальное, включая записку, засовывает обратно. До ближайшей аптеки идти пять минут, но Леонард всё равно ускоряет шаг, словно от скорости что-то зависит. — Добрый день! Чем я могу вам помочь? — Дайте мне… — он надиктовывает аптекарю список лекарств, спешно расплачивается и, сложив все покупки в объёмный пакет, возвращается к Паше. Разумеется, Паша по-прежнему спит. Напряжённо сопящий, растрёпанный, до неприличия юный, так похожий на ангела во плоти… Леонард не заслуживает такого подарка, но больше не хочет делиться им с кем-то другим. Три часа наблюдения и бесполезных попыток отказаться, оставить мальчишку в покое, уйти — не сейчас, а вообще, в самом глобальном смысле — лишь приводят его в абсолютный тупик. — Сколько времени? — сипло бормочет Паша, разлепляя болезненные глаза. — Уже вечер? — Всего полшестого. — Ага, — соглашается Паша и пробует приподняться. — На, попей, — Леонард подносит стакан к его пересохшим губам. — Я не… — Не спорь, тебе нужно попить. — Хорошо. Чехов пьёт медленно, неторопливо. Он цедит каждый глоток, и Леонард вспоминает — невольно, конечно, — их давнюю встречу в кафе, и апельсиновый сок, яркой каплей стекающий по подбородку, и Пашин пристальный взгляд… «Вот идиот, ты мог иметь это всё, мог бы быть с ним. Он ведь хотел тебя, помнишь?» — напоминает себе Леонард. Вода в стакане кончается. Паша молчит. И Леонард, ни секунды не думая, тянется к его раскрытому рту, жадно целует, толкаясь вперёд, и лишь спустя секунд пять делает передышку. — Но я же… я же больной, — шепчет Паша, растерянно моргая глазами и, кажется, не доверяя уже ничему. — Пустяки. Ты скоро поправишься, — говорит Леонард. — А ты? — А я сделаю всё, что для этого нужно. Остаток вечера они проводят вдвоём, болтая о чепухе и других, более важных, вещах. Паша рассказывает про свою учёбу («академический отпуск, но я обязательно доучусь»), про маму и брата («они остались в России, но я навещаю их иногда и очень-очень люблю»), про верных друзей («вообще-то у меня здесь, в Америке, только один друг, Хикару, он тоже не местный, и классный, и он скоро женится, круто же, да?»), а Леонард слушает, слушает и не понимает, как мог навыдумывать себе невесть что вместо того, чтобы просто спросить. — Уже поздно, — соображает вдруг Леонард. — Так ведь суббота. — Ага, суббота, но у кого-то завтра рабочий день, а кто-то обещал позвонить в клинику и записаться к врачу. — Я позвоню, честно, — даёт слово Чехов. — Но всё равно жаль, что ты должен идти. — Мне тоже, — Леонард на прощание целует Пашу в лоб, а потом достаёт из кармана ключ. — Вот, держи, а то чуть не забыл. Позаимствовал, когда ходил в аптеку. — Можешь оставить. — Что? — Ключ. Оставь себе, у меня есть ещё… запасной. — Не боишься, что я что-нибудь украду? — А у меня воровать нечего, — почти беззаботно улыбается Паша. — Даже сердце — и то уже спёрли. Леонард не может не улыбнуться в ответ. Выздоровление Паши идёт полным ходом, спустя пару дней он выходит гулять, а ближе к концу недели поправляется окончательно. Леонард навещает Пашу по мере возможности, но каждый раз — с обязательным предупреждением, чтобы уж точно знать, что тот не против приёма гостей. — Завтра я не смогу. В смысле, меня дома не будет, — сообщает Чехов по телефону в четверг. — Ты куда-то идёшь? — невозмутимо интересуется Леонард, не давая пробиться зачаткам ревности. — Мы с мистером Грейсоном едем в суд — из-за той драки на автовокзале. Он говорит, что всё будет в порядке и что «выдвинутые обвинения в высшей степени нелогичны», — Чехов изображает голосом Грейсона, и Леонард негромко смеётся. — Ладно, но ты же освободишься к вечеру? — Может быть. Я тебе позвоню, когда всё закончится. Вернее, если закончится, — исправляется Паша. — Им не удастся отправить тебя в тюрьму! — злобно шипит Леонард в трубку. — К тому же, я слышал, что этот Грейсон и вправду хорош. — Тогда мы увидимся завтра вечером. И, Господи Боже, — взывает к нему Леонард, — пусть будет так. Весь следующий день Леонард не находит себе места: отвлекается от работы, сильнее обычного грубит пациентам, спорит с начальством. От Паши нет никаких вестей, и Леонард взвинчен от собственного бессилия и невозможности на что-либо повлиять. Паша в зале суда, Паше может быть страшно, да ему самому страшно, чёрт побери! Если Чехова упекут за решётку, то вся жизнь мальчишки пойдёт под откос и волноваться он будет не об украденном сердце, а о том, чтобы выжить среди жестоких людей. Едва дождавшись окончания смены, Леонард покидает клинику, запрыгивает в машину и несётся к зданию суда. Телефонный звонок настигает его по дороге, когда остаётся проехать не более четырёхсот ярдов. — Я свободен! — радостно кричит Паша в трубку. — Представляешь, они сняли все обвинения! А Спок, то есть мистер Грейсон, толкнул такую речь — ты бы слышал! Словно тяжёлый камень падает с души Леонарда. — Ты ещё там? — спрашивает он с надеждой. — Ага, мы вот только вышли на улицу. — Тогда стой где стоишь, я тебя сейчас заберу. — Ладно, стою. А ты где? — Ближе, чем ты думаешь. Леонард паркуется и почти сразу же видит Пашу: облегчение и искорки счастья плещутся в его глазах, а он сам, кажется, вот-вот взлетит на воздух от той лёгкости, которая переполняет его. Хорошо, наконец-то всё хорошо. — Нам стоит это отпраздновать, — говорит Леонард, заключая Пашу в объятия. — Может, лучше поедем домой? Я устал, — признаётся Паша. Леонард ничего не имеет против. Домой так домой. — Стоп, куда мы едем? — Паша недоумённо глазеет по сторонам и наконец переводит взгляд на Леонарда. — Домой, — отвечает тот. — Но я живу совсем в другой стороне. — Думаешь, я не знаю? — парирует Леонард. — А вдруг у тебя какое-нибудь помутнение? — смеётся Паша, но больше не спорит. Они едут домой.