Сигнал выжить

Большой пустой обшарпанный бассейн, отражающий от холодных кафельных стен каждый, даже самый тихий шаг. Сяо Чжань аккуратно ступает босыми ногами на холодную колючую плитку, противно врезающуюся в кожу ступней, и не понимает, как он здесь оказался. Вокруг стоят другие игроки, делясь на две команды и занимая исходную позицию. Их осталось всего двадцать, по десять человек в каждой команде. Никто из них не знает, какой будет эта игра, и чем она закончится, но в голове каждого отчаянной птицей бьётся только одно слово: выжить. Любой ценой. Сяо Чжань засучивает рукава олимпийки и встаёт к своей команде. Рядом стоит напряжённая Лин, сжимающая руки в кулаки и готовая прыгнуть в неизвестность предстоящей игры. Чэнг и Цин сегодня оказались в команде соперников. Чжань неосознанно прижимает ладонь к своему животу и обещает себе, что, если в этой игре придётся перегрызть глотки кому-нибудь из их компании, даже поддерживающему его Чэнгу, он это сделает. Потому что в этом раунде слишком высокие ставки, и Сяо Чжаню есть, что терять. Им не объявляют правил и не объясняют ничего, просто дают сигнал к старту, пронзительной сиреной разлетающийся в пустом помещении бассейна, а из чёрных дыр встроенных в каркас ржавых труб начинают бежать потоки воды, затапливая кривую кафельную плитку дна бассейна. Сяо Чжань крепче прижимает руку к животу, к месту, где, как ему кажется, уже чувствуется тепло новой жизни. Он не может сегодня проиграть. Лин за его спиной срывается с места, режа ступни об осколки плитки, отчего в воде начинают расплываться кровавые разводы. В два прыжка она налетает на бегущего в её сторону мужчину-бету, напрыгивая на него и вцепляясь руками в шею в попытке оторвать её от тела. Сяо Чжань тоже срывается с места, чувствуя, как подушечку большого пальца разрезает острый край плитки. Перед глазами встаёт фигура стремительно приближающегося крепкого альфы со звериным взглядом и кривой ухмылкой. Сяо Чжань видит этот горящий взгляд, уворачивается от замаха его руки и бьёт куда-то в район солнечного сплетения, вырывая из чужой груди болезненный стон. Альфа, пошатнувшись, отступает назад, и тогда Сяо Чжань бьёт снова по всем болезненным точкам, которые открываются, заставляя мужчину на нетвёрдых ногах осесть на пол с тихим болезненным рычанием. Чжань бьёт в последний раз, отшатываясь от согнувшегося перед ним пополам мужчины и отнимая от живота окрашенную кровью ладонь. Он разжимает пальцы, удивлённо смотря на торчащий из живота большой кривой стеклянный осколок и чувствуя, как вместе со стекающей по стеклу кровью из него уходит жизнь. Нет, не его. Маленькая, совсем ещё не развитая, невинная жизнь, которой так и не суждено было появиться на этот свет. Чжань обхватывает дрожащими пальцами острые края осколка, позволяя холодному стеклу впиться тысячью игл в кожу, разрезая её, и тянет его, ещё больше бороздя края раны и тревожа разорванную кровоточащую плоть. Если сегодня ему было суждено потерять в себе жизнь, то пусть тогда уходит и его собственная. Он смыкает воспалённые веки, прокручивая сильнее в животе осколок и чувствуя, как остриё глубже пронзает внутренние органы, и послушно ступает в темноту. Сяо Чжань открывает глаза, щиплющие от стоящих в них застывших слёз, тяжело дыша и упираясь плывущим взглядом в светлую стену перед собой и красный огонёк-индикатор выключенного телевизора. Это был первый раз, когда ему приснилась Арена. Когда вообще приснилось хоть что-то. За все те пару дней, что он был в больнице, его не навещали сны, даже кошмары. Глубокая поглощающая темнота — это всё, что он видел. Если на Арене он боялся увидеть живые сны, умиротворённые и показывающие что-то из его жизни, и поверить в то, что всё происходящее было лишь затянувшимся кошмаром, то сейчас он боялся вновь вспомнить, каково это — просыпаться в безликом общем зале в окружении таких же безликих людей и ожидать часа неминуемой игры. Каждый день ставить ставку на жизнь и гадать, зайдёт ли она. Своя или чужая — неважно — там, на Арене, все они были лишь ставками. Чжань делает глубокий вдох, развеивая остатки сна и чувствуя, как лоб холодит мелкая испарина. Он всё ещё боится закрыть глаза и понять, что все события последних двух дней — лишь плод его окончательно поехавшего сознания, а сам он всё ещё там, на жёсткой казарменной койке в общем зале Арены. Если все события последних дней — лишь сон, то он явно затянулся. Чем дольше он находится здесь, в уютной, безопасной палате, чувствуя на себе свою уже стёршуюся и оставшуюся в памяти цветными фрагментами жизнь, тем невыносимее ему будет снова просыпаться, понимая, что он по-прежнему в холодном безликом зале, по-прежнему один, не имеющий ничего, кроме оставшихся блёклых воспоминай о своей утраченной счастливой жизни. Если это сон, и ему придётся проснуться — он точно сойдёт с ума. Взгляд неохотно проясняется, сбрасывая сонную пелену, фокусируется на палате, зашторенных окнах и заботливо оставленных на столе фруктах в вазочке. Тело охватывает неприятной тянущей ломотой, возвращая в реальный мир, под головой чувствуется мягкая подушка, а на коже отпечатывается обволакивающее и успокаивающее тепло от обнимающих его рук. Ибо. Его совершенно невозможный, упрямый и родной Ибо, который наверняка перерыл всё вокруг, чтобы найти его. Сяо Чжань знает, каким может быть Ибо, и боится даже представить, что он чувствовал и насколько отчаянно его искал. По щекам всё же скатывается собравшаяся влага, холодя кожу и оставляя после себя жжение в глазах. Его бедный, бедный лев, Сяо Чжань даже не хочет представлять, что всё это время чувствовал альфа и насколько отчаянно искал его. Искал и нашёл. Нашёл вопреки всему. Это действительно был не сон. Он здесь, в безопасности и далеко за пределами Арены. Рядом слышится размеренное дыхание Ибо, а сквозь прорези жалюзи проскальзывает тусклый дневной свет. Его жизнь снова принадлежала ему, кто бы как ни пытался отобрать её у него. В один миг потерять всё, а потом так же в один миг снова всё обрести, казалось сплошной невозможной дикостью. Столько дней он жил в неизвестности, непонимании, ломающей сознание боли и сводящем с ума отчаянии, почти приняв новую реальность, что сейчас, вновь вернувшись в понятный ему, привычный мир, был растерян не меньше, чем когда оказался на жёсткой койке в общем зале Арены. Осознавать окружающую его реальность всё ещё было тяжело, как и разобраться в скопившемся внутри груди комке болезненных ниточек ещё не распознанных эмоций. Радость и облегчение от того, что всё наконец закончилось, и страх от того, что всё это действительно может оказаться всего лишь галлюцинацией сдавшегося сознания или очередным слишком реалистичным сном. Сколько таких снов он уже видел, каждый раз отчаянно веря в них и неизменно потом просыпаясь на своей жёсткой койке с дырой в груди? Чжань не сосчитает, даже если постарается вспомнить их все. Слишком сильно он верил в каждый такой сон, бесконечное множество раз умирая внутри после пробуждения. Чжань шевелится в коконе рук Ибо, смахивая со лба холодную испарину и пытаясь размять затёкшее тело, непроизвольно морщась от нежелающей отступать тупой боли. Он отлично помнит свой сон. Каждый, который у него был за последнее время. Тот бассейн, игру и пронизывающий насквозь осколок — он помнит всё. На Арене Чжань запрещал себе погружаться в эти эмоции, концентрируя все истощённые ресурсы организма на том, чтобы выжить, сейчас же, чувствуя обвивающиеся вокруг него сильные руки, барьеры сознания всё больше и больше трещат по швам, поддаваясь блокируемым до этого воспоминаниям. Сяо Чжань осторожно шевелится, чувствуя вновь быстро нарастающее щипание в глазах. Он определённо не справляется со всем этим. Его взращённый на Арене эмоциональный и психологический защитный барьер, словно увидев отмашку «можно», покрывается мелкими трещинами, рассыпаясь на глазах. Чжань ёрзает, стараясь принять сидячее положение, на что тут же реагирует лежащий рядом Ибо, подрываясь с подушки. — Чжань-гэ? — взволнованно смотрит альфа, готовый, кажется, ко всему на свете. — Спи, — шепчет Чжань, накрывая руку Ибо своей и скользя по ней пальцами. Он снова может его касаться, чувствовать тепло и наслаждаться реальностью прикосновения. Это и правда больше не сон и не галлюцинация уставшего держать оборону сознания. Чжань прижимает ладонь плотнее к коже, впитывая в себя чужое тепло и словно убеждаясь: это всё действительно взаправду. — Без тебя не буду, — перехватывает его ладонь Ибо, переплетая их пальцы, кажется, имея тот же страх иллюзорной реальности, что и Чжань. — Теперь везде будешь ходить со мной за ручку? — не сдерживает улыбки Чжань. — Да, — серьёзно смотрит Ибо. — В туалете тоже будешь держать меня за ручку? — тёплая усмешка. — Да. Везде, — всё такой же серьёзный взгляд, полный безграничной преданности и страха снова потерять. — Бо-ди, — ладонь выскальзывает из пальцев Ибо, ведёт вверх по предплечью, переходит на плечо и останавливается на шее, где под тонкой кожей отчётливо ощущается трепещущая горячая жилка. — На Арене я ненавидел ночь. Время, когда ты остаёшься наедине со своими мыслями. Я боялся закрыть глаза и увидеть там тебя, потому что тогда бы я точно рассыпался миллионами осколков и не смог бы уже себя склеить. Сейчас я боюсь закрыть глаза. Боюсь вернуться и понять, что ты остался лишь в моей голове. Чжань замолкает, очерчивая большим пальцем тонкую жилку на шее и ловя пронзительный тёмный взгляд напротив. Это то, о чём можно было рассказать. Не самый большой страх Чжаня. О самом большом своём страхе он, пожалуй, не сможет рассказать никогда, потому что тогда Ибо точно снесёт крышу. Сяо Чжань не спрашивает об этом, но уверен наверняка, что за время его отсутствия у Ибо не раз срывало тормоза. Чжань знает, каким бывает Ибо в такие моменты, и просто надеется, что Лю Хайкуаню удавалось сдерживать его приступы. — Чжань-гэ, — его ладонь накрывает рука Ибо, теснее прижимая к трепещущей под кожей жилке. — Ты теперь здесь, со мной, и больше никогда там не окажешься. Хочешь, Арену сровняют с землёй? Гэ, я клянусь тебе, что оттуда не выйдет никто из причастных. Хаосюань с парнями прямо сейчас могут разнести там всё в пыль, хочешь? Взгляд Ибо пронзительный и серьёзный, он смотрит внимательно, вглядывается в каждую эмоцию Чжаня и ждёт малейшего знака, чтобы схватить телефон и дать команду к действию. Сяо Чжань знает, что он не шутит. Если Ибо отдаст этот приказ — Арена рассыпется пеплом, как и все, кто там находится. Распорядители игр, солдаты, работники Арены, ничего не подозревающие игроки, его товарищи — все. Слишком опасная игра, чтобы поддаваться ей. — Он снова отправился туда? — переводит тему в более безопасное русло Чжань. — Да. Это место безнаказанного насилия. Его любимая забава, — Ибо принимает эту уловку и усмехается, поглаживая ладонь Чжаня у себя на шее. — Там осталось несколько хороших человек… — Чжань делает паузу, пытаясь сформулировать бьющуюся в голове мысль. — Есть способ их вытащить оттуда? Ибо продолжает прижимать к своей шее его руку, словно ему теперь жизненно необходимо касаться Сяо Чжаня всегда и везде, и теперь бьющийся под ладонью Чжаня пульс начинает звучать отчётливее и умиротворённее, успокаиваясь. — Кто они? — голос Ибо спокойный и отстранённый. Ибо плевать на этих людей, но если они что-то значат для Чжаня, то, конечно, он сделает всё возможное, чтобы они были в порядке. — Ло Чэнг, Фэн Лин, Хо Цин, Хан Рэн. Я не знаю, кто из них ещё жив, — Чжань грустно выдыхает, выскальзывая из-под ладони Ибо и перемещая руку ему на плечо. — Хаосюань сказал, что у тебя там была компания. Это были они? Молчаливый кивок в ответ, говорящий сам за себя. Чжань знает, что Ибо не волнует никто из других игроков, находящихся сейчас на Арене, но он вытащит их, разумеется, вытащит. — Была ещё семейная пара, но они погибли. Эти люди не раз спасали мне жизнь, Ибо. — Хорошо, — кивает Ибо. — Я сделаю всё, что можно. Сяо Чжань смотрит в ставшие снова тёплыми глаза напротив и шепчет тихое «спасибо». Чжань знает, что значат эти слова. «Сделаю всё, что можно», — если Ибо сказал, что сделает всё возможное, значит, так и будет. Потому что это важно для Сяо Чжаня, а всё, что имело значение для Чжаня, имело значение и для Ибо. Чжань умиротворённо закрывает глаза, прижимаясь к горячей груди и слушая успокоившееся сердцебиение. Они ещё долго лежат в обнимку, пока не приходит время процедур, и тогда Сяо Чжаня забирают врачи, а Ибо еле уговаривают подождать его в палате, потому что тот совсем не шутил, говоря, что теперь будет следовать везде по пятам за Чжанем. К тому моменту, как Сяо Чжань возвращается обратно в палату, его ждёт там не только уже успевший принять душ Ибо, но и Ван Чжочэн и Сюань Лу, которые чуть не сбивают Чжаня с ног своими объятиями. — Только посмотри, как ты похудел! — всплёскивает руками Лу, осматривая Чжаня. — Ибо, ты должен хорошенько его откармливать! — строго смотрит она, ставя на кухонную стойку пакет с фруктами. — Вот, мы с Чжочэном тут накупили тебе всякого. — Она накупила, я предлагал притащить тебе пиццу или торт, — вздыхает Чжочэн, плюхаясь на диван. — Неплохая такая у тебя больничная обитель, — обводит он взглядом палату. — Кухня отдельная, душ, плазма, — перечисляет он. — О, это чё, мини-бар? — Холодильник, — фыркает Ибо, складывая принесённую Хаосюанем сменную одежду в сумку. — Жаль, я уж думал, тут жить можно, — раздосадованно вздыхает Чжочэн. — Чжочэн, пакость ты такая, имей совесть! У тебя друг неделю в настоящем концлагере был, а тебе лишь бы выпить, — зло смотрит Сюань Лу, отвешивая альфе подзатыльник. Чжань смотрит на эту потасовку и чувствует, как в очередной раз болезненно сжимается сердце. Он скучал. Как же он, блять, скучал по ним. — Кстати, как ты себя чувствуешь? — тут же меняется в лице Чжочэн, переводя взгляд на друга. — Уже лучше, — улыбается Чжань, и это было действительно так. — Как там мой центр, не развалил его ещё по кирпичикам? — смешливо спрашивает он, ловя взгляд альфы. — Всё в лучшем виде. Работа идёт, персоналу я сказал, что ты взял небольшой отпуск по личным причинам. Чжань коротко кивает, немного расслабляясь. Большой мир ещё не знал о случившемся, и он очень надеялся, что так и не узнает. Всё шло, как нужно. — Тот омега, Алекс, кажется, спрашивал о тебе, — говорит Лу, моя в раковине фрукты и нарезая их на дольки. — Как он? — садится Чжань в кресло напротив Чжочэна. — Физическое состояние хорошее, а вот морально он слаб. Потерять ребёнка — это стресс, но у него, кажется, и помимо этого есть ещё проблемы, — кладёт нарезанные фрукты на тарелку Лу, ставя её на журнальный столик. — Да уж, не дай дьявол такое кому-нибудь пережить, — грустно выдыхает Чжочэн, утаскивая с тарелки кусочек яблока. — Потерять ребёнка и делать потом вид, что всё в порядке, пытаться вернуться к своей нормальной жизни… — Чжочэн, поверь, с этим можно справиться, если есть мотивация, — Лу ставит кипятиться чайник, присаживаясь рядом с другом. Сяо Чжань смотрит на друзей и не говорит ни слова, потому что весь этот разговор режет по живому, без анестезии вытаскивая все внутренности наружу. Смириться со смертью своего ребёнка можно, но вот забыть про это — никогда. Это та рана, которая не затянется ни через пять лет, ни через пятьдесят. Они сидят ещё пару часов, болтая и даже умудряясь обсуждать рабочие дела и договариваясь, что в следующий раз Чжочэн принесёт ему требующую срочного вмешательства документацию центра, пока грозная добротная медсестра не выпроваживает всех за дверь, говоря, что время посещений уже давно закончено. Чжочэн стаскивает из тарелки связку бананов, которые всё равно не любит Чжань, и обещает прийти завтра с рабочими документами. Сюань Лу аккуратно обнимает Чжаня, стараясь не тревожить его всё ещё не зажившие швы, прощается с Ибо и выходит вслед за Чжочэном. Увидеть друзей было настоящим глотком воздуха, вытесняющим все мысли об Арене и заставляя почувствовать, что вот она, нормальная жизнь, по-прежнему и неизменно его. Чжань ковыряет в тарелке кусочки мандаринов, доедая оранжевые дольки и направляясь в душ. Конечно, не один. Ибо теперь действительно везде ходит за ним следом, готовый подхватить иногда теряющего равновесие от наложенных швов Чжаня в любой момент. — Ты и правда выглядишь истощённым, — говорит Ибо, осторожно развязывая завязки больничной рубашки и снимая её с Чжаня. — Я хочу убить каждого, кто довёл тебя до этого, — рука аккуратно скользит по повязке на животе, едва касаясь кончиками пальцев кожи. — Всё хорошо, это заживёт, — слабо улыбается Чжань, следя взглядом за ладонью Ибо, прикасающейся к его коже с таким трепетом, словно он сделан из хрусталя. Ибо действительно с ювелирной аккуратностью включает воду и проводит по растекающемуся по телу гелю для душа, обводя каждый синяк на коже, острые ключицы и выступающие рёбра, а, прикасаясь к ране на животе, кажется, вообще перестаёт дышать. Тело перед ним — не то, что извивалось в его руках всего пару недель назад. Это чужое, не знакомое Ибо тело. Видеть такого Чжаня было невыносимо больно: буквально каждый сантиметр его кожи был усыпан следами Арены, напоминанием о каждом дне, где он был вынужден бороться за свою жизнь. О каждом дне, когда Ибо сходил с ума от отчаяния и незнания, что с ним. Ибо плавно смывает пену геля для душа, выключая воду и оборачивая Чжаня в большое махровое полотенце, неспешно вытирая его и помогая переодеться в сменную одежду — не больничную, а ту, которую принёс из дома его помощник. Эта одежда пахла знакомым кондиционером для белья и словно хранила в себе запах уже почти поблёкшего в памяти домашнего уюта. Когда за окном опускаются вечерние сумерки, медсестра снова заходит проверить состояние Чжаня, а вместе с ней в палату влетает обеспокоенный Ван Чжо с огромным пакетом чего-то, по всей видимости, съестного. — Чжань-Чжань, мальчик мой! — подлетает к Чжаню мужчина, стоит медсестре закончить перевязку и строго напомнить, что у них есть десять минут. — Боже мой, что за вид! — Господин Ван? Как вы здесь? — Чжань обнимает отца Ибо в ответ. — Сорвался к тебе, как только смог, — отходит от него Ван Чжо, осматривая взволнованным взглядом Чжаня с ног до головы. — Время посещений уже давно закончено, — фыркает Ибо, растягиваясь на диване. — Я тебя умоляю, что значит это глупое правило, когда идёшь в вип-палату, — усмехается мужчина. — Я тут принёс кое-что, — на кухонную стойку ставится плотно набитый пакет. — О, вижу, к вам уже заглядывали, — указывает мужчина взглядом на тарелку с нарезанными фруктами. — Чжочэн с Лу заходили, — подходит к кухне Чжань, нажимая на кнопку кипячения чайника. — Сиди, я сам, — полошится мужчина, отгоняя от кухни Чжаня и начиная выкладывать из пакета продукты. Ибо подкладывает под голову подушку, знаком показывая Чжаню на место рядом с собой: «Наплюй на этого ворчливого старика, и иди сюда — я всегда храню для тебя местечко рядом». Чжань весело фыркает, усаживаясь на диван к Ибо. — Почему не предупредил, что заедешь? — спрашивает Ибо, лениво запуская руку в волосы Чжаня. — Я буквально на пять минут. Хотел проведать вас. — Привёз телефон? — переводит Ибо взгляд на отца, который, кажется, вошёл во вкус и теперь активно чистил новую порцию фруктов. — Обижаешь, у твоего старика ещё не так всё плохо с памятью, — смеётся мужчина, отходя от кухни и доставая из сумки упаковку с новым телефоном. — Я купил тебе новый телефон, попросил отца привезти, — отвечает Ибо, предугадывая вопросительный взгляд Чжаня. — Позвони родителям, они там с ума сходят. Чжань благодарно улыбается, принимая из рук Ван Чжо упаковку с телефоном и открывая её. Хороший, почти такой же, как у него был, и даже лучше. Жалко, нельзя восстановить всю информацию со старого телефона, особенно фотографии. Там были запечатлены те воспоминания, которыми Чжань безумно дорожил. — А теперь, — на стол опускается три кружки с чаем, а сам Ван Чжо садится в кресло напротив Ибо и Чжаня, — расскажи мне всё, что ты помнишь со дня похищения. Что видел и слышал за всё время пребывания на играх, может, чьи-то лица запомнил — в общем любую мелочь, которую только вспомнишь. Чжань берёт со стола кружку с чаем и напрягает память, сопоставляя все крупицы информации, которые у него были. — В день похищения я мало что помню: меня окликнули по дороге на конференцию, затолкали в машину, а когда я пришёл в себя, то был уже на Арене. Это был общий зал с двухъярусными армейскими койками, у входа стояли солдаты в масках и с автоматами, а в туалет, душ или на игры нас водили в сопровождении кого-то из надзирателей, — короткая плавающая пауза, позволяющая немного утрамбовать в голове всё, что он знал. — Не все туда попали против своей воли, некоторые пришли сами из-за проблем с деньгами или долгов, а кого-то просто продали. Могу предположить, что все эти игры были заказными. Что-то вроде ставок на скачках, только вместо лошадей — люди. Один из организаторов перед тем, как нам удалось уйти оттуда, сказал, что моё участие в играх было проплачено кем-то, у кого на это было достаточно денег и связей. Кто-то просто захотел, чтобы я участвовал в играх и заплатил за это хорошие деньги. Не удивлюсь, если правоохранительные органы или правительство в курсе, — пятьсот человек, участвующих в играх на выживание — слишком широкий размах, чтобы это оставалось никем не замеченным. Не поверю, что у тех, кто это организовал, нет хорошей крыши. У нас был призовой фонд — по сто тысяч за каждого умершего игрока, в общей сложности получалось почти пятьдесят пять миллионов юаней. Чжань замолкает, глядя на задумавшихся Ибо и Ван Чжо. Информации было достаточно, вопросов — ещё больше, зацепок — почти не было, ответов — не было вообще. — Это могут быть конкуренты? Люань Чонг или Рэй Мо? — Ибо поднимает бровь, вопросительно смотря на отца. — Вряд ли, — трёт подбородок мужчина. — У них кишка тонка такое провернуть. Я заряжу своих людей, они проверят всё. Если те люди знали, кто ты, — взгляд в сторону Чжаня, — и их это не остановило, то, вероятно, ты прав, и дело может касаться правительственных чинов. В любом случае, это теперь личное дело всей семьи Ван. — Хаосюань достанет оттуда всех, кто может что-то знать, — голос Ибо спокойный, но Чжань чувствует его напряжение. — Ван Хаосюань? Этот псих? Ты всё ещё держишь его в своём штате? — усмехается Ван Чжо, отхлёбывая из кружки. — Он вытащил Чжань-гэ. Лично отправился туда и вытащил. Это его дело, — смотрит Ибо на отца, и мужчина молча кивает в ответ. — Я отправлю к нему своих людей, — допивает свой чай Ван Чжо, оставляя на столе пустую кружку и вставая со своего места. — Что ж, поправляйся, мальчик мой, — улыбается он Чжаню, обнимая его на прощание. — Если что-то нужно будет, говори мне, — обращается он к сыну, и получая короткий кивок в ответ. Когда за Ван Чжо закрывается входная дверь палаты, Чжань всё больше начинает думать о том, что ему необходимо знать, что случилось с оставшимися людьми из их компании на Арене. Особенно его волновал Чэнг. Этот альфа буквально готов был отдать за него жизнь, помогая сбежать, и теперь Чжань чувствовал себя безумно ответственным за этого человека. Без Чэнга ему было бы на Арене в несколько раз сложнее. Он смотрит на моющего чашки Ибо и думает о том, что сейчас, возможно, кто-то из их компании ранен или вообще умер на сегодняшней игре. Эти мысли буквально сводили с ума. — Скажешь мне, когда что-то станет ясно о моих знакомых? — спрашивает Чжань, вставая с дивана и подходя к кровати. — Конечно, — кивает Ибо, выключая воду и ставя чашки на кухонную стойку. — Не переживай, их достанут оттуда. Чжань слабо улыбается, забираясь в кровать и укутываясь в одеяло, оставляя рядом место для Ибо. Швы всё ещё ныли, но он уже мог как-никак ходить и даже свободно двигаться, не кривясь от боли, а это было очень даже неплохо. Явно прогресс. Остаток вечера они с Ибо провели за просмотром какого-то глупого шоу по телевизору, заснув уже на третьей по счёту рекламе.