Осьмушка

Вой, отчаянный и страшный - весь сон как есть разбивает вдребезги, ледянит нутро, подкидывает Пенелопу со спальника. Где Ёна, Ёны нет рядом, конечно, как раз сторожит при кошках - пусто на всегдашнем его месте сразу у Пенниной брезентовой занавеси, вот так всегда в жизни бывает - когда не надо, вечно кто перед глазами мельтешит, а когда... Костлявые, впрочем, суматохи не подымают - снаряжаются живо, молча, и выскакивают друг за дружкой из Зелёного дома в светлую ночь. Каждый на ходу натаскивает на голову какую-то ерунду, резковато пахнущую резиной, мелким тальком и пластиком. Рослый Сорах - острые уши торчком - суёт Пенни в руки сразу две такие штуки, сильно хлопает по плечу, указывает в угол: - Нэннэчи Сал! Пенни трясущимися руками надевает фильтромаску, вприскочку, хотя и на ослабших ногах, идёт помочь старухе. Бабка сама уже поднялась, на удивление шустро застёгивает свою хламиду с разномастными пуговками. С маской её узловатые тёмные пальцы тоже управляются привычно: легко и ловко. Потом Сал вцепляется Пенелопе под локоть: - Не бойся, внучатко, тебе-то впервой, а я уже бывалая! Не беда - ученье. Слышишь, какой крик - на два голоса: Тис воет, да Коваль помогает, уж их-то ор блажной от кошачьего я всегда различу. Ну, пойдём теперь до старшачьей палатки... Вой смолкает разом. Пенелопе видно, как клан широкой цепью идёт от лагеря - всё так же молча, быстрым и ровным волчьим шагом - ни пересмешки, ни запевки. У дома Штыря и Коваля их ждут Магда, увечный Билли, Скабс и все четверо детей. Билли держит на руках сердитую маленькую Шарлотку, тормошит, не даёт стянуть с головёнки великоватую противомаску: - Не, не, не, потерпи, вояка, пока нельзя. - Ну-ка, - Скабс подвязывает Шарлотке свою цветастую косынку - от макушки под шею, чтоб маска сидела плотнее и чтоб Шарлотке труднее было бы её стащить. Старшачьи несхожие близнята крепко держатся за руки. Пенелопа уже привыкла, что здесь, в клане, даже такая мелюзга таскается посвюду с ладненькими вострыми ножиками, но в эту минуту отчего-то при виде маляшьих воронков на ум осьмушке приходят отнюдь не Дрызгины резаные огурчики. Орчата, конечно, горазды прятаться, таиться так, что чёрта с два их найдёшь, особенно если нюхом обижен, а ведь случись что, даже эти сопляки готовы дорого продать свою жизнь. Пенни делается плохо. И совсем некстати она вдруг жалеет, что до сих пор так и не приметила как следует, кого из близнят звать Дхарн, а кого - Рцыма. В следующие три четверти часа (Пенни кажется, что гораздо дольше) они идут от стойбища прочь, потом заворачивают по широкой дуге и тихо возвращаются - не с той стороны, как уходили. Билли со Скабсом, кажется, хорошо знают, что делают. Да и нэннэчи Магда спокойна, шагает, поддерживает слепую Сал под другую руку, следит, чтоб не споткнулась ненароком. Пенелопа и себе-то под ноги поглядывать забывает - всё цепляется взгляд за косоглазого кота Дурака. Дурак как ни в чём не бывало семенит сбоку по каким-то одному ему ведомым причинам - хвост задран к небу, ушки на макушке. - Кыса, - комментирует Шарлотка. - Мя-я, - отвечает Дурак. Прочие уже вернулись в лагерь. Вон стоят вольно у кострища, вновь ожившего огненными языками. Пенни чувствует лёгкое пожатие на своём свободном запястье. Руби. Девчонка глядит на неё сквозь фильтромаску снизу вверх: - Ты свой резачок забыла. Тис наругается. Ох. Про себя Пенни удивляется, как это ей удалось штаны не забыть. И ещё она в упор не помнит - какого вообще хрена она вечером отцепила ноженки от ремешка. - Возьми мой нож, - толкует Руби тихонько. - Может, не заметит. А с меня чего, с меня не будет спрашивать. В человечьей речи девочки так и скачут сухим горохом совсем настоящие орчьи отзвуки, словно бы нелюдской клёкот ей привычнее и роднее. Пенелопе будто мелкого песку в глаза сыпанули, не смотря на защитную маску. - Ишь, - ворчит бабка Сал. - Мала ты ещё, деточка, чтоб старших-то дурить! А ты, Пенелопа, лучше веди меня сразу спать, прежде чем к костру показываться, тогда заодно вот и ножик свой подберёшь. В другой раз уж не забудешь. Не будет никакого другого раза, - думает Пенни. Завтра же уйду на Дрызгин двор. Через четыре дня - ой нет, уже через три - клану с места сниматься; потерплю и огородную работу. А там Коваль возьмёт грузовик - в город ехать. И всё. Не всю же жизнь так жить.. ещё чего.. От Дарлинга доберусь уж как-нибудь и до Аргесты, Виктора Дрейка найду, а потом... Правда, дальше пункта "найти Дрейка" Пенелопины планы не идут. Да если уж совсем по-честному, сама идея оставить клан её уже гораздо меньше радует. Но она твёрдо себе говорит, что так надо; по-другому нельзя. Валить надо прежде, чем всем мясом прирастёшь. Когда в Зелёном доме ложатся доспать остаток ночи, межняку почему-то не хочется отгораживаться полотнищем от остальных костлявых. Портки можно стянуть и под одеялом, невелика возня. Ёна поворачивается лицом. Без полотнища можно даже почувствовать тепло, исходящее от Ёниного крепкого мяса, живой крови и кожи. Возможно, после завтрашнего дня они больше и не увидятся. Эх. А могли бы дружить. - Ты не промах, - произносит Ёна в потёмках. Протягивает руку - дотронуться до осьмушкиного острого локтя. - Я слабачка, - признаётся Пенни шёпотом, без выражения. - Перетрусила, как овца. Ножик забыла. Ёна хмыкает: - Ай да ну. Когда старшак впервой ученье нам устраивал, так из нас половина вообще портки обмочили. По плечу гладит, будто крадучись. - И ты тоже, что ли? - удивляется Пенни. - Я... не. Меня прям в маску со страху стошнило, - отвечает Ёна. Не то чтобы Пенелопе кажется это смешным, да если уж на то пошло, Ёниной байке она не очень-то верит. А всё-таки становится намного легче. Пенни хихикает, прикрыв рот ладонью. Ёна тоже хихикает, хотя если оно и в самом деле когда-то случилось, то тогда ему явно было не до веселья. - А ну-ка спать, беси баловные, - подаёт голос бабушка Сал из своего закутка. - Я всё слышу. - Спи, Резак, крепко, полной силы набирайся, - Ёна вздыхает глубоко и добавляет не очень понятное: - Тебе во всю стать дорасти ещё малёх... я пожду, ничего. Пенелопа хочет сказать молодому орку что-нибудь хорошее, но ничего не идёт на ум. Поэтому она лишь говорит: - Добрых снов, Ёна. И вскоре сама засыпает, без единой мысли о завтрашнем дне, и даже - удивительно! - без особенной стыдобы за нынешнюю беспокойную ночь. *** С утра в стойбище неспокойно. Перед самым рассветом кошачьи пастыри слышали над озером далёкие сиреньи голоса. Штырь рассудил так, что водяные соседушки вроде кого-то ищут. Пробовал сам позвать "дружбой-мясом", узнать, не нужна ли помощь в сухопутном поиске - худо-бедно, а сумели бы столковаться, была бы на то добрая воля, но сирены не откликаются. Старшаки решают, что не лишним будет на всякий случай обследовать ближайшие вёрсты берега в обе стороны. С Ковалем идёт Марр-следопыт, а ещё Сорах и Костяшка, которые и так вечно возле конопатого крутятся на кузнице. Со Штырём идут Ёна, Дэй и Чабха Булат, а Руби дуется, как мышь на крупу, что её с собой не берут. Пенни думает, что эти обстоятельства очень ей на руку. Из старших при лагере остаются только Марганх-Череп да нэннэчи, может, и удастся уйти без лишних расспросов и отговорок. Вот бесячий Штырь... Тис Штырь-Печень её бы отговорил. Влёгкую. Сказал бы: "здесь твоё место, шакалёнок. У наших костров". Или так: "Резак, не дури". Или даже просто бы посмотрел да хмыкнул - и она осталась бы. Большая удача, что Штыря сейчас нет. Большая и обидная удача. *** Заплечник собран наскоро, и всё равно полупуст. Перемена одежды с чужих плеч. Подаренный Марром гребешок - Марр вроде для всех такие пилит, костяные, частые патлодёрки, чтобы не разводились вши в колтунах. И всё. Кроме ножика, ничего больше не нажила. Теперь пойти вымыться перед дорогой - это вроде как принято, это поможет совсем решиться. Идти в одиночку Пенни не страшно: путь хоженый, как-никак ноги запомнили дорогу. Если даже и повстречаются какие-нибудь подозрительные хари, что очень вряд ли, то чего проще спрятаться или убежать - так она себе говорит. У Дрызги подождать спокойно поездки в город, обзавестись кстати новой обувкой: на старых кедах подмётки истёрлись уже почти до дырок. Пенни слышала, что конопатый собирался покупать детям башмаки навырост, для холодного времени, даже обводил их лапки жирным карандашом на листе бумаги. А потом... *** - О, привет, Резак. Ржавка - грива рыжая собрана растрёпанным пучком над неприлично обритым затылком - стоит себе у Пенниного бережка. Уффф! Хоть джинсы на себя натащить успела до этого, блин, явления! - Эй, у тебя грудина болит, что ли? Чего руками прижимаешь? - А ТЫ ЧЕГО ПЫРИШЬСЯ, ДУРИЛА!!! - А. Людской обычай? - Ржавка ладонями закрывает себе глаза. - Никак его не пойму. Когда у Марра-Маррины были для красоты человеческие цыцки приделаны, так он их тоже прятал. Вот как тут в толк взять. Для красоты приделаны - и прятать. Потом у нас Хильда появилась. У неё от природы цыцоньки свои. Она не прячет. Нэннэчи по самую шею любят одетые ходить, даже в самую теплынь - ну они старенькие, може их кровь уже слабо греет? Потом Рэмс Коваль. Опять не прячет ничего. Хотя у него лады как у некормячего орка, только с подшёрстком, так. Теперь ты. Вроде орчанский же грудак, ну, подумаешь, с людскими жирочками немножко. И ты прячешь. Ххе. Хоть деревом меня стукни - не понимаю ни черта в этих человеческих обычаях. Пенни не слушает Ржавкину трепотню - сражается с футболкой, не желающей послушно надеться на мокрое туловище; одержав над шмоткой победу, сразу зачехляется в тонкую курточку, застёгивает молнию до самого горла. - А ты чего здесь?! - А глаза открыть уже можно? - Открывай. - Да чистухи думаю набрать, - Ржавка показывает на густую лопушню при самой воде. - Сейчас у чистух корневища мясистые, самый сок. Сырьём их не особо нагрызёшься, а испечь можно вкусно. Резак, а ты куда собравшись? Ранец-то... - На Дрызгину ферму, поработать захотелось, аж зубы сводит, - отвечает Пенни, засунув руки глубоко в карманы. - Так вчера же последняя банда туда отправилась. - А я вчера не хотела, а сегодня передумала. - Ясно, это бывает, - Ржавка пожимает плечами. - Только старшаки нынче не велят по одному ходить. - Ну пусть они меня поругают потом, когда встретят. Ржавка теперь стоит близко. На осьмушкины слова вдруг жмурится, фыркает, улыбается во всю пасть. - А ты знатная заноза, Резак. С тобой не заскучаешь. То-то Ёна по тебе сохнет - даже со мной обниматься не хочет. Ветерок морщит озеро мелкой рябью, качает чистухи, рогозы и прочую дикую зелень. - Ээ.. чего? - Пенни успевает прикинуть, не случится ли сейчас злая драка. Но Ржавка ничуть не подбирается, и смотрит кротко, чуть набок склонив голову. - Это уж вы сами разберётесь. Я другое давно сказать хочу. Мы с тобой вроде похожие, я ещё с первого денёчка примечаю. - Вытягивает руку ладонью вниз, - Гляди. У меня тоже шкурка немножко с пеплом. И мастью мы двои красавушки с рыжиной, только я больше в огонь, а ты в землю. А ещё мне нэннэчи Магда в зеркальце рассмотреться давала. Мы с тобой и мордахами сродные слегонца. Пенелопа думает, что чертами лица они с Ржавкой похожи разве что наличием двух глаз и тем, что рот у обоих располагается под носом, а не как-нибудь иначе. Но не перебивает. Уж проще выслушать. - Может, и впрямь у нас с тобой общая кровь есть, как думаешь? Поколения три-четыре назад... Ты ведь о кровных своих ничего не знаешь? - Не.. - А давай я тебе буду ррхи. И тебя так же звать буду. И всем-всем песням тебя научу. И сказки расскажу, и разные наши былички, которые помню. И про всех родных, кто... Покажу, как гадюк руками ловить, и ни одна тебя не укусит. Затылок тебе подбреем тоже, если захочешь. Ты да я - вдвое больше Змееловов на свете! А?.. - Можно, я обдумаю? - говорит Пенни. Не хочется Ржавку обижать. Надо же. Впервые кто-то её зовёт в родные сёстры. И надо же, чтобы так - в последний день... - Обдумай, - кивает Ржавка. - Дело-то не плёвое. *** Валить прежде, чем всем мясом прирастёшь. Это правильно. Других мыслишек лучше в черепе и не держать, а то потом наплачешься, да поздно будет. Нельзя дожидаться. И так размякла уже со своими понарошечными играми, кисель, слабачка. Верста за верстой под ногами горит, и тем легче, чем дальше от рогатой оленьей башки, на которой среди чужих линялых тряпиц и срезанных волос покачивается её собственная прядь, крепко заплетённая старшачьими руками - земляная масть, сильная, упрямая. Солнце давно миновало свой высокий полдень, а до заката ещё неблизко. По разным приметам Пенни вполне уверена, что идёт она верно, да и её ноги действительно помнят хоть раз пройденный путь. Отродясь не случалось плутать или нечаянно теряться. А вот сбегать... О, вот этой самой низинкой они шли, когда Ржавке взбрело запеть про старшаково озёрное стояние. А вон там, впереди, возле густой серебристой ивы - мелка для дерева, крупна для кусточка - конопатый Коваль насмешил их непотребной песенкой про полтораста штук ершей... Что-то привлекает внимание Пенелопы. Под ивой, в сырой траве, прячется что-то живое, грязно-белое. Вздрагивает, скорчившись комочком. Пенни подходит медленно, внюхиваясь, вслушиваясь, вглядываясь. Ладонь, мимо разума, сама, обнимает костяную рукоятку прямого ножика - и так же сама отпускает. Да это же сирена, маленькая сирена из тумана. Пенни почему-то не сомневается, что это - та самая. Но только теперь белая кожа не сияет жемчужно. Большие глазища мутноватые и больные, совсем безумные от ужаса. И дышит с трудом, со всхлипом. Вокруг рта размазано и присохло что-то тёмное, похожее на кровь. Поджатые ноги ободраны, да и руки тоже. Пенни опускается на колени, не зная, как помочь. Выговаривает единственное, что знает, на сиреньем замороченном языке: - "Дружба-мясо", "дружба-мясо". Сирена глядит на неё из травы, и кажется, тоже узнаёт. Тихо сипит без голоса, показывает двумя руками себе на горло - там виден припухлый синяк с маленькой точкой посередине, словно от укуса насекомого. Или от укола какой-нибудь дрянью. - Я помогу, - говорит Пенни. - Я помогу. Но надо встать. Давай. Вот так, потихонечку.. Сирена плачет без слёз, всё пытается что-то сказать и не может, цепляется тонкими пальцами с маленькой перепонкой за осьмушкины крепкие руки. Пенелопа вдруг замечает какую-то жуткую неправильность, странность. Она уже некоторое время слышит пение птицы-козодоя, Капримульгуса, но ведь сейчас день. Поют козодои днём или нет? Раньше она слышала их тарахтение только ночью. И звук какой-то не такой. Более ровный. Сильный. Моторный. И приближается. - Я помогу, - обещает Пенни. - Я помогу.