Отрава

      Я горю, плавлюсь. Ноги обгорели полностью, расплавились как пластиковая игрушка в пожаре. Я не могу пошевелить ими, их держат жаркие лапы огня. Огонь медленно, сантиметр за сантиметром, поднимается к торсу. Я хочу отстраниться от него, перевернуться на бок, но меня ошпаривает новая порция тепла. Я лежу, пытаясь пошевелить ладонями, которые обгорели в самом начале. Они где-то внизу, касаются источника невыносимого жара. Перебирают ему прядки волос, касаются ушей. Из груди вырываются хрипы, я чувствую, как огонь пожирает мои бёдра, оплавляет кожу своим горячим дыханием. Я бью пятками о мягкую постель. Стоп тоже касается огонь, я больше не могу ими пошевелить. Огонь медленно поедает плоть, я успеваю вытащить ладони из его цепких лап. Кожу отдаёт холодом комнаты, я сжимаю простыню обгоревшими пальцами. До кончиков пальцев ещё не дошёл спасительный холод, вместо холодной простыни я ощущаю самое пекло. С губ срывается рваный стон, огонь сжигает всю кожу ниже пояса. Перед глазами проносятся огоньки, я слышу ещё один стон, и взрываюсь. Резко, стремительно, ломая обожжённую кожу. Ноги обретают способность двигаться, руки тоже. Из-под одеяла высовывается огонь. Лохматая голова, на лице кривая улыбка. Глядит на меня расфокусированным взглядом.       — Дазай-сан... — Неловко бормочу я.       Я не знаю, что говорить в таких ситуациях, меня никто этому не учил. Я не знаю, как реагировать, можно ли говорить об этом кому-либо; я ничего не знаю. Я боюсь Дазая, как огня, им же про себя называю. Я закусываю губу, мечусь взглядом по комнате. На меня опускается грузное тело, придавливает к мягкой кровати. Я расплавленный, мокрый, с пунцовеющими щеками, лежу под горячим телом. Гляжу ввысь, взгляд проносится мимо потолка, молясь лишь о скором сне Дазая. Мою шею обдаёт запах перегара, я морщусь. Внизу начинает покалывать, я закусываю губу. Проходит минута, мы молчим, в комнате витает шлейф крепкого алкоголя. Проходит вторая, я чувствую у себя на ключицах его руки. Инстинктивно напрягаюсь, слышу смешок. Проходит третья минута, я чувствую прикосновение губ у себя на ключице, параллельно думая, с кем могу об этом поговорить. В памяти всплывает лишь один человек, я твёрдо обещаю себе рассказать всё сегодня же.       — Напомни, сколько тебе лет? — Дазай водит пальцем по моим ключицам.       — Шестнадцать, — тихо отвечаю я, гадая, зачем ему эта информация.       — Оу... — он оказывается слишком близко к моему лицу. Смотрит мне в глаза и в этом взгляде нет ничего хорошего. — Ты же никому об этом не расскажешь, верно?       Я киваю, решая рассказать сегодня же. Дазай опускается, выдыхает мне в шею. Меня подташнивает от запаха перегара, но я терплю. Осталось не много, пять минут, и можно встать. Я лежу как на иголках, и когда под моим ухом раздаётся храп, чуть ли не подпрыгиваю. Замок на двери ванны сломан, но меня это не так волнует, как отражение в зеркале. Я помятый, побитый, весь в шрамах. То, что казалось мне сильными ожогами, оказалось алыми пятнами на внутренней и внешней сторонах бедра. Небольшие, кровавого цвета отметины покрывают всю кожу до колена. Обычные круги, только каждый из них отдаётся болью глубокого ожога. Ожоги красуются ещё и на шее, более расплывчатые и блеклые, но их много. Слишком много, я начинаю их считать, но сбиваюсь. Встречаюсь с собственным взглядом, гляжу в серую радужку и замечаю, что она под слоем горячих слёз. Давлю в себе каждую слезинку, стараясь улыбаться. Сжимаю и разжимаю кулаки, помогает. Залезаю в душ, тёплые капли падают на недавно горевшее тело. Прислоняюсь к холодному кафелю, по спине пробегают мурашки, становится хорошо. Упираю ноги в кафель, белый с красными точками. Закрываю глаза, так как орнамент кафеля слишком напоминает мне мои ожоги. Я знаю их название, но не помню. Даже если вспомню, эти пятна не перестанут быть ожогами. Глубокими, ужасно болящими, ожогами. Я промываю, стараюсь смыть каждый из них, но не получается. Выдыхаю, выключаю воду, вытираюсь, стараясь не глядеть в зеркало. Выхожу, с горечью смотрю на него. Спит, похрапывая, а от кровати так и веет запахом крепкого алкоголя. Я морщусь, ищу одежду, натягиваю на себя лишь трусы. Ложусь на мягкий коврик, прикрываясь таким же ковриком. Лопатки впиваются в твёрдый пол, но я слишком устал, чтобы вставать. Тревожное сновидение утаскивает меня, я чётко представляю, как расскажу про всё это и засыпаю.       Просыпаюсь с тревожным чувством внутри. Тревога превращается в головную боль, я открываю глаза, сажусь. Как обычно: кровать заправлена, мои вещи лежат ровной стопкой на ней. Часы показывают девять утра. Я проспал на два часа больше положенного, гляжу на белый циферблат и лаконично его проклинаю. Ловлю себя на том, что у меня шевелятся губы. Беру одежду и иду в душ, игнорирую взгляд серых глаз из зеркала. Ожоги уже не болят, как ночью, только светятся ярче. Напоминают о своём существовании яркой краской на шее. Её прикрывает воротник скорее бледной, нежели белой, рубашки. Щёлкает бляшка ремня, шнурки на ботинках завязываются. Я осматриваю комнату. Примерно такая же у меня, но я сбиваюсь со счёта ночей, которые провёл здесь. Поджимаю губы от нехороших мыслей, выхожу. Щёлканье ключей, длинные коридоры, бесконечные двери и зеркальные ручки. Ожоги под тканью не видны миру, но я ощущаю их сильнее, чем ночью. Сначала задание, потом завтрак. Очередная дверь, имитация под дерево, зеркальная ручка. Единственное отличие от многих других — небольшое окошко на уровне глаз. Грязное, заляпанное стекло давно никто не протирал, я гляжу в него и колеблюсь, войти или убежать. Ручка опускается под моей ладонью, я вхожу. Дазай сидит перед окном, что-то пьёт. Разворачивается, удивляется, что я стою на пороге его кабинета. Всегда удивляется.       — Оу, так это ты, — ставит кружку на стол. — Дверку прикрой и заходи.       Я закрываю дверь, оборачиваюсь. Дазай подходит, оказывается слишком близко к моему лицу, я сжимаю челюсть. Глядит в мои глаза, точно видит там испуг, хоть я стараюсь замаскировать его недоумением. Он протягивает руку, щёлкает шпингалетом, как бы невзначай касается моей ладони. Пальцы переплетаются с моими, он гладит моё запястье, отпускает руку. Другой рукой протягивает мне белую чашку. Я беру, глотаю, пока он доходит до стула и приглашает меня сесть за второй. Светло-коричневая жидкость в чашке оказалась кофе. Сладкое, с привкусом карамели. Я сажусь, гляжу в панорамное окно, пью кофе. Дазай задумался о чём-то, или намеренно выдерживает паузу, я опять не знаю. Он поворачивается ко мне, с ухмылкой на лице. Не доброй ухмылкой.       — Я вас боюсь, — говорю я с молчаливыми секундами между словами. Когда понимаю, что говорю, вижу на лице Дазая удивление.       — Что же, — он ставит чашку на стол, встаёт и проходит по кабинету. Смотрит во второе окно, задумывается на секунду и продолжает: — работники боятся младших руководителей, младшие руководители боятся начальников. Это нормально. Только кого боятся начальники? — Дазай слишком сильно выделил вопрос, я счёл нужным ответить первое, что придёт в голову.       — Бога? — Я отхлёбываю из кружки, ловя на себе взгляд Дазая. — Тогда кого боится Бог?       — Себя, — простодушно отвечает Дазай, подходит и забирает кружку у меня из рук. Только сейчас замечаю, что она опустела.       Дазай подходит ко мне, я на автоматизме встаю. Он снова слишком близко, прожигает меня взглядом. Я отхожу на пару шагов, мотаю головой. Он опускает руку на моё плечо и подходит вплотную. Но ничего не делает, лишь ведёт меня к ещё одному столу. Не журнальному, на котором стоят опустевшие чашки, а большому. Обычно он завален бумагами, но сейчас он абсолютно пуст. Я упираюсь в него, опираюсь руками о столешницу. Его лицо близко, но он не касается моими губами своих. Словно что-то ждёт.       — Не надо, — робко шепчу я, стараясь не отводить взгляд от его глаз.       — Я и не собирался, — он выдыхает и обнимает меня, дышит мне в шею. — Признайся, когда-то я был твоим Богом. Ну, не Богом, так подобным. Только о спасении ты меня и не думал простить. А теперь ты меня боишься. Боятся ли Богов? Конечно, боятся, но не так, как ты. Твой страх направлен не на мои действия, а на самого меня. И это правильно, — Дазай хмыкнул, отстранился и поглядел мне прямо в глаза, — Знаешь, я простой человек, но с Богами у меня похожая история. Я тоже себя боюсь.       Он касается моих губ, нежно, невесомо. У меня слезятся глаза, мир покрывается чёрной плёнкой. Я кладу руки ему на плечи и падаю, словно тону. В толстом слое воды, без шанса всплыть. Он подхватывает меня под руки. Усаживает на стол, кряхтя. Теперь я выше его, но замечаю это не сразу. В уши набралась несуществующая вода, она вытекает, но медленно. Я рвано дышу, пытаясь понять, почему моё тело растягивается и сужается без моего ведома. Ощущение, будто ног стало больше. Я гляжу вниз — две, как и прежде. Он поднимает мой подбородок, касаясь кожи своими тёплыми пальцами. Огонь. Я снова горю, только не так сильно, и чувствую это через толщу воды.       — Я думал, что перепутал чашки, — он не улыбается. В его глазах я вижу страх. И усталость, ужасную усталость.       — Мне нравится пятна крови на твоих рубашках, — я слышу его голос через слой воды.       Он расстёгивает пуговицы на воротнике, глядит на размытое алое пятно. Переводит взгляд на мои ожоги и касается их губами. Я запрокидываю голову, постанываю. И понимаю, что в этот раз полыхать буду во сне. Он резво расстёгивает пуговицы, обдаёт горячим дыханием мои ключицы. Как масло в огонь. Он ставит мне ожог, я загораюсь слабым огнём. Он толкает меня, я приземляюсь на столешницу, поворачиваю голову к окну. Он нависает сверху, оставляет ожоги на уже обожжённой коже, редко касается губ. Дазай касается моих рук, гладит бледную кожицу, прожигая её насквозь. Он стаскивает с меня рубашку, она с тихим шорохом падает на пол. Его руки везде, его губы везде, я загораюсь полностью. Но темнота искусственного сна тянет свои лапы ко мне. Я вижу его без рубашки, он направляет мои руки к своему телу, но я без понятия, что делать. Поворачиваю голову и гляжу в окно, чувствуя его губы около груди. За окном ливень, дерево бьёт по пластиковому стеклу листьями. Тонкие, прерывистые нити капель превратились в водопады. Я поворачиваю голову в противоположную сторону, к двери. В мелком, грязном оконце вижу очертание человека. Тот сразу убегает, видимо, разглядел, что здесь происходит. Мне уже всё равно кто это был, а Дазай, походу, не заметил. Я закрываю глаза, отдаюсь сну, знаю, что сгорю сегодня до тла и взорвусь не один раз. Позвякивание бляшки ремня подтверждает мою догадку.       Я просыпаюсь от гула сирены. Вдыхаю, открываю один глаз, понимаю, что не пожар и закрываю его снова. Опять кто-то поиграл с тревожной кнопкой. В кабинете нет диванов, только кресла. Серые, с вшитыми чёрными нитями, мягкие. Он перенёс меня на одно из них, укрыл пледом. Я закутываюсь в плед, пытаясь спрятать голые плечи. До меня докатывается боль, которая блуждает по всему телу. Я сразу чувствую, что источник располагается ниже пояса, постанываю и открываю глаза. Одежда на столе, такой же ровной стопкой. Я закусываю губу, оглядываю тело, давя слёзы. Везде ожоги, абсолютно везде. Внизу болит ужасно, но я встаю. Не обращаю на боль внимания, одеваюсь. Рубашка такая же бледная, но немного помятая, я прячу под ней плечи в красных пятнах. Брюки, звон бляшки, я закрываю глаза, стараясь не вспоминать то, что происходило перед сном. Носки, шнурки на ботинках. Я выхожу из кабинета, надеясь, что это не было слишком странно. Прохожу по коридору, хотя знаю, что он не ведёт к моей комнате. Мне нужно походить, поглядеть на одинаковые двери, разогнать боль, скопившуюся ниже пояса. Там сгорело и взорвалось всё, что может это сделать. Я хожу, стараясь не хромать, и неожиданно ко мне подбигает человек. Лицо разглядеть не удаётся, но его слова я слышу хорошо.       — Дазай умер! В столовой!       Я пробегаю мимо человека, забыв, что у меня вообще может что-либо болеть. Столовая на первом этаже, кабинет Дазая на третьем. Я бегу по ступенькам слишком быстро, перешагивая по четыре за раз. Возможно, падая, но не запоминая этого. Бегу по вестибюлю, чуть не сбивая с ног рядовых рабочих. Кто-то крутит пальцем у виска, когда я проношусь мимо, но я не замечаю лиц. Они стали перечёркнутыми, расплывчатыми чёрными субстанциями. У столовой толпа, я пробираюсь в первые ряды и вижу его. Он сидит на стуле, а голова покоится на столе. По красному пластиковому столу расползается пена, текущая из его рта. Глаза закатились, видны лишь белёсые белки. Я отстраняюсь, опираюсь о стену, не в силах поверить в произошедшее. Я вспоминаю, что пообещал себе прошлой ночью. Рассказать ей, всё от первой до последней капли, всё рассказать. Я поворачиваю голову, готовый бежать, но встречаюсь с ней взглядом. Гин стоит, скрестив руки на груди. А её лицо украшает радостная и кровожадная улыбка.       «Младшая сестра печаль, Наконец-то подмешает ту отраву в твой чай».