Память

Он просыпается посреди ночи. За высокими окнами вьется тьма. Лунные блики разлиты по бетонной поверхности волчьей норы. Голова гудит, сознание ещё не сбросило остатки кошмара. Стайлз с трудом поднимается на чужой постели. Окидывает комнату мутным взглядом. Судя по густоте тьмы, за окном ещё глубокая ночь. Ого, да это же волчий лофт, логово зверя. Вокруг царит заброшенность, в воздухе запах нежилого помещения. Любит же он жить черт пойми где. Сначала руины особняка Хейлов, теперь брошенный на несколько лет лофт. Спальня кажется пустой и огромной, неуютной. Единственная мебель в комнате с высокими потолками — кровать, на которой Стайлз сейчас лежит. Стилински старается не думать о том, сколько до него здесь побывало женщин. Строгая Джейн, непокорная Брейдэн, наверняка их гораздо больше. Безымянных, обезличенных. Он представляет, как их стоны взлетают к высокому потолку, рекошетят от окон и разбиваются о бетонные стены, распадается на буквы скандируемое ими имя. «Дерек». Их стоны настолько реальны, что Стайлзу хочется зажать уши, лишь бы не слышать этот похабный хор. Сознание услужливо рисует воспоминание: ноги заплетаются, его почти волокут, грубо дёргая и позволяя собирать плечами дверные косяки. Тащат сквозь тьму коридора вглубь здания. Пьяный, полусонный мозг едва понимает кто и куда его сейчас ведёт. Огромные высокие окна, чёрное пятно плоского матраса, широкий замах руки — так обычно выбрасывают мусор. Он швырнул его на свою постель словно одну из шлюх. Словно он — его шлюха. Мысль растекается по небу горьким, но приятным привкусом. Приятным Слово почти ощутимо лупит под дых. С каких пор ему приятно быть шлюхой? И мелькнувшее в мозгу «быть» — очередной гвоздь, вдалбливающийся в крышку его собственного гроба. Еле связные мысли запинаются одна о другую, путаются, рушатся безобразной грудой из воспоминаний и снов: уже невозможно понять, что из этого всего было на самом деле. Был ли Стайлз, волокущий полудохлого Хейла, измазанный густой волчьей кровью. Пахло ли железом и елью, пахло ли тухлой сладостью смерти и на рецепторах — кислый привкус страха. Был ли Хейл, рвущий когтями кожу на шее Стайлза, в порыве ярости вминающий его лицом вниз в ненадежный письменный стол. Лежал ли он животом на домашнем задании по экономике, ощущая задницей давление чужого тела, фиксирующего, злобного, недоступного. Что-то из этого было... Что-то внутри него приподняло завесу, и зрелище его собственной жизни превратилось в бездну вечно отвесной могилы. Может ли он сказать: «Это есть», — когда все проходит, когда все проносится с быстротой урагана, почти никогда не исчерпав все силы своего бытия, смывается потоком и гибнет, увы, разбившись о скалы? Нет мгновения, которое не пожирало бы его и его близких, нет мгновения, когда бы он не был, пусть против воли, разрушителем! И он не видел ничего, кроме всепожирающего и все перемалывающего чудовища своего собственного «Я». «Я», которое все с такой лёгкостью уничтожает. Где-то на задворках памяти мелькают два огромных зелёных глаза, и пухлые розовые губы, как на репите, твердят: «Стайлз-Стайлз-Стайлз». Стилински рывком поднимается, стараясь игнорировать закипающую внутри злость. Футболка пропиталась потом насквозь. Не долго думая, он тянет ткань за край вверх, стараясь скорей избавиться от липкого ощущения на коже. Прохладный воздух тут же касается его обнаженной груди, принося краткое облегчение. Когда поток мыслей стихает, физический дискомфорт берет верх — хочется пить. Стайлз ещё раз крутит головой по сторонам, но хмуроволка нигде нет. Пустота и тишина. Он один. Глотку дерет неимоверно, маршрут до кухни прокладывается сам собой. Поворот, прямолинейность коридора, бинго. Серая махина мигает голубым огоньком. Он движется к ней, словно к маяку, стараясь игнорировать мерцание монитора лептопа на сосредоточенном лице хозяина дома. Дверца открывается с лёгким чпокающим звуком. Белый свет бьёт в лицо, но полость холодильника пуста, единственное — сиротливо стоит у задней стенки банка Доктора Перца. Стайлз доволен. Металл банки обжигает пальцы холодом, приводя в чувство. Он почти в норме, все в долбанном порядке. Банка Перца шипит, расплевывая мелкие сладкие брызги, этот звук для него сейчас сродни полета Валькирии — тащит за загривок и швыряет в уютную подростковую вселенную. Вишневый вкус растекается по языку, напиток холодит высохшую глотку. — Чувствуй себя как дома. Голос, процеженный сквозь плотно сжатые зубы махом сбивает воцарившуюся в мозгу Стайлза гармонию. Губы Лидии, вымазанные вишневым цветом, снова блекнут, растворяясь в реальности. В ней — черный, пышащий недовольством волк таращится в экран фамильного лэптопа. Стайлз закатывает глаза, огибая импровизированное рабочее место оборотня, швартуется возле столешницы, по-хозяйски облокачиваясь на нее задницей. — Ты явно меня ждал. — Немного нервно качает початой банкой в сторону волка, зная, что Хейл все равно уловит движение. И он улавливает - об этом говорят густые росчерки бровей, сошедшиеся на переносице. — Я ждал кого-то, кто может помочь. Ровный голос волка неприятно царапает заднюю стенку черепа. — Это кого же? — Глоток, чтобы заткнуть ехидное «Брейден» в конце. — Например, Скотта. — Он медленно, с ленцой поворачивает голову, черный взгляд впивается в пространство чуть выше плеча. Сраное показное игнорирование. Они что, в детском саду? — Ну удачи, чел. Ищи — свищи. А я пока прикончу этого Перца и свалю по своим делам. — Стайлз демонстративно побултыхал полупустой банкой в воздухе, делая вид, что прислушивается. — Потерпи уж мои оптимистичные флюиды еще минуты три. Ложь. Стайлз давно не оптимист. Уже сотню лет как. Уже миллионы лет он ком вязкого дегтя, размазанного тонким слоем по неровным бокам бочки. Пузырится в глотке газировка, и он едва не давится ей, когда с губ волка слетает небрежное: «Проваливай, если я захочу кучу дополнительных неприятностей и роль няньки, возьму ребенка из детского дома». Слова бьют двойкой в челюсть, свингом, размашисто. Не от сказанного, нет. Слова давно перестали цепляться за душу Стайлза, как репьи. Они отскакивали от него пластиковыми шариками. В прошлой жизни он был паникером с синдромом дефицита внимания, тощим бесполезным куском сарказма, малеванным клоуном, сующим нос не в свои дела. Но в прошлом он Был. Нынешний Стайлз не беспомощная болванка, его хребет не трещит по швам, он из адамантия, он сраный Логан… Звонко чокает тонкое железо Перца о камень столешницы, кухонный нож режет синеватый воздух, лезвие едва царапает острую скулу волка. Гортанный рык, движение быстрое, известная траектория: Хейл прет танком. Стайлз не сдерживает ухмылки. Его рефлексы, хоть и совершенно человеческие, но, все же, отточены до идеала. Стайлз умней и гибче, его корпус уже ушел вбок, засвистело лезвие второго ножа, ровный порез по ребрам. Рукоятка плотно лежит в ладнони. Стайлз смеется. Он продолжает смеяться, когда мощная рука обхватывает горло.