История о белых стихах

Флер чисел и грубых вычислений. Руки в назойливых чернилах, смазанных надписей и математической бури. Твердит одно и тоже, тонет в грубой погрешности. Нельзя простить, уничтожить простоту и легкость, гребанный мир и его чертов смех. И такой предсказуемый финал. Сначала ручка под командованием чистого спокойствия аккуратно зачеркивает строчку и продолжает рядом. Благодарность и покорность. Он уже повешен, это лишь вопрос времени, когда ветхая верёвка унесет тело за собой в землю. Хотя, это Всего-лишь строчка, всего-лишь цифры. Невидимые судьи, которым, видимо, проплатили. Ручка давит сильнее, еще немного, и чернила будут фонтанировать как и кровь напарницы, когда примерное значение расчетов стоило ей литров крови, лишнего гроба и нелепого надгробия. Брови хмурятся, руки подрагивают в своей личной агонии, плавятся от мертвецки холодных и неживых чисел. Сердце скрипит как половицы в ее старом доме, в котором он теперь медленно сходит с ума. Пустота и огромная пропасть между ними, увядшие цветы и запах депрессии и медицинского спирта. Числа насмехаются над ним, смотрят сквозь белизну бумаги и надрывно усмехаются. Они смеются над ним! Пять злится. Ужасно, по глупому, по идиотски. Он не должен быть таким эмоциональным, но, кажется, все против него. Глаза быстро бегают по никчемному листку бумаги и он судорожно вздыхает. Откидывается на спинку стула и даже смеется. Молчит и смакует реалистичность смеха. А потом еще смеется. И еще немного. Заливается в судорожном и нервном смехе, а потом перехватывает ручку портфеля и уходит в сторону зеркала. Не успевает врезаться и исчезает с характерным хлопком. Хлопок живой. Наполненный духом времени и жизни. Той самой жизни, которой ей не хватило в следующей жизни. Девушка захлопывает книгу и насколько возможно аккуратно откладывает ее в сторону. Пять умеет считать, но историю он любит больше. Понятие истории слишком его раздражает. У него нет точного значения. Оно плавной волной существует и по маленькому кусочку растаскивает логику и мораль дальше от фокуса Пятого. Слишком много бредовых мыслей, ноющая боль от длительного нахождения в прошлом ежедневно напоминает о себе утренней тошнотой. Противно осознавать, что он слишком слаб, чтобы продолжить путешествие. Законы века минувшего слишком другие, слишком неказистые и непорочные. Чертыхается: он слишком любит историю. Его революционный дух сломан легким шуршанием платьев, тугими корсетами, моноклями и платочками в руках девушек. Почему так канонично? Почему до абсурда знакомо, будто он сам когда-то был равноправным членом общества, а сейчас же играет похожую роль, оставаясь в тени. Сглатывает образовавшийся ком в горле: он сам сотворил такое, безрассудность окончательно заполонила разум и теперь он вынужден жить при дворце. Настоящем, не то что он. Правда ли, что История- культурное достояние? Что История- нелепое стечение обстоятельств, когда кухарка носит под сердцем ребенка кузнеца? История- прекрасная книга, которую девушка так нервно отложила?

История - наше с тобой сердцебиение, которое вальсирует в наших висках?

Пятый пристально смотрит. Всегда. Глупая привычка со времен служения в Комиссии, когда ложь вычислялась моментально. Люди смущаются, Пятый лукаво усмехается, позволяя естественной несдержанной мимике заполонить его лицо и расслабиться на долю секунды. Она сегодня другая. Нервничает. Обычно любимая книга ее раздражает, позволяет себе захлопнуть архив из хлипких страниц, который он сам ей клеил, молча слушая ее монотонный наигранный разговор с подругой. Помнит граммовки чужих эмоций, которые он так сладко считывает. Она притягивает. Смеется от мысли, что это все слишком похоже на бред, который просто кто-то написал. Может, маленький бард пишет песни не о ложной придуманной любви, а, скажем, о чем-то живом и настоящем? Смеется внутри себя, надеясь порывом разочарования не открыть кровотечение. Прямо как у нее. Пять тоже нервничает. Бледное и измученное лицо напарницы вырисовывается в самый ненужный момент. В секунду, когда неприятные мысли о нездоровой привязанности к ее высочеству вызывали тупую боль где-то в сердце, связываясь с глупыми размышлениями о поразительной схожести принцессы и бывшей напарницы. Пять бегает глазами по залу, мысленно считая до пяти. Стоит выдохнуть горячий воздух с прекрасным осознанием, что несмотря на изящное подавление эмоций он кажется чужим. Он не кажется. Он чужой. Накатывающие тревожные мысли заполонили тело, отдаваясь покалыванием по телу, ноги подкашивались а голова кружилась, как тогда, когда он еще умел перемещаться. Он один в бескрайнем мире, улыбается сам себе от бесконтрольной комичной ситуации. Легкий взмах руки и его занесло, откуда шанс выйти живым почти нулевой. Тот самый ноль, при котором его напарница умерла, громко матеря его и его расчеты. Пять дернулся. Опять. Чертов невротик и ядовитая жалость. Ненавидит. — Подойди…пожалуйста.— Ломкий тихий голос, содержащий что-то наркотическое в своем нутре, от чего внутренности выворачиваются. Пятый снова смотрит в конец зала, и совершенно не может понять. Эмоциональная и веселая принцесса просит подойти ее нелюбимого слугу? Пятый скривился: ему противно от того, как он посмел допустить такого, чтобы его называли слугой. Само словосочетание наводило дикий привкус боли, отчаяния и само-виктимизации. Наверное, над ним смеялись его расчеты и числа. И эта глупая выскочка. Лучше бы он обожал историю. — Слушаю.— Пять чинно не теряя времени и чести оказался рядом с девушкой. Тридцать семь шагов, которые звучали как сломанные часы. — Я слышала ваше противное недомогание утром. Знахарь намешал вам яду. Прошу.— Девушка протянула ему бокал. Прозрачный, он давал надежду на что-то живое и яркое, но блеск в глазах принцессы напоминал ему то, что ей, наверное, просто смешно. Пять перевел дыхание, выбирая самую угодную фразу и унимая дрожь рук. Пить надо гордо, душить надо резко и без промедления. — Ты думаешь, я не выпью?— Пять смеется, вроде даже чисто. Переходит на «ты», оскорбляя и пороча. А ей даже нравится. Расплывается в самодовольной улыбке, ловит на ошибке и в радостно отбивает каблуком под столом. Пять шипит и бьет себя мысленно по лицу. Он никто иной, как обычный придворный шут. Ему бы бубенцов и шляпу, и вот, получается самый опасный киллер, который не может свергнуть очередную династию моральных уродов. — Задохнешься в рвоте? Чемоданчик не любит влаги, ты знал? И ее серьезный взгляд так не сочетался с ее дурной улыбкой. Хотелось ударить, хотелось топить до посинения измученных губ, но выбить правду, выбить признания. Слова эхом бьют в черепной коробке, складывают неповторимые правила игры, который Пять должен принять. Его восхождения по социальной лестнице еще не были так стремительны, он лишь должен завладеть, чтобы растоптать. Пять пьет жадно, Пять пьет много. Если ему суждено умереть, пусть это будет мучительно. Позволит себе материться, чтобы слышал весь придворный дом, пусть знают все, как соединяются грешные души. Пять не романтик, он лжец и обманщик. Взгляд принцессы кажется оживляющим, магнетические свойства видимо достигли своего пика, Пять не верит, что повелся как глупый мальчишка на чистейший блеф. Грубые губы на шее, он ведет ниже. Сухость губ дурманит, он сдерживается, чтобы не нарушить каноны моды замечательной эпохи, в которую попала копия его принцессы. В прошлой жизни она вершила жизнями и отчаянно вела людей вперед, а в его настоящем она разделила неразделимую любовь и в тайне от самой себя звалась принцессой. Совершенно такая же. Абсолютно. Пять не верит, стискивает юное тело и жмется, снова и снова затягивает в трепетный поцелуй. Пожирающе и ненасытно; причмокивание и видимое смущение девушки. Не ожидала, не знала, что придворный буквально вожделел свою покровительницу. До потери пульса, признание о том, что хотел прижать ее еще в библиотеке. Другой. Он другой. Слишком долго любил, до мерцающих чисел перед глазами. Вдыхает аромат волос и слишком активен, его слишком много, все вокруг заполонено непонятно откуда взявшимся верным нелюбимым слугой. Принцесса и сама не знала, почему именно сейчас им властвует мужчина, которого почти никто не знает. Пугается с его ненормальной реакции, питается его любовью и расплывается в дурацкой улыбке. Помогает раздеться и сжимает ее в своих крепких руках. Загорелая кожа контрастирует с явно специально отбеленной фарфоровой кожей, тёплые руки прогревают вечную мерзлоту пальцев, которая, видимо, навсегда ей будет присуще. Стискивает, закрывает от всего, переплетает их руки и слегка постанывает. Огромное желание и порыв чувств. Особа буквально в ней тонет, не желает, чтобы ее спасали. Руки ведут в безграничное удовольствие и дикое возбуждение. Оба чувствуют слишком остро, слишком много и резко. Пять толкается и гортанно стонет. Сжимает бедра и бесконечно целует принцессу, что-то шепчет и пытается сморгнуть слезы. Девушка тянется к волосам, руки путаются в темных волосах и тянут к себе. Пять становится максимально ближе, часто толкается и боится, что давно сорвал тормоза. Умоляет ее не молчать, рассказать все, выдать все без остатка. Вслушивается в сбивчивую речь, которая то повышается при очередном грубом толчке, то утихает, когда Пять прокладывает очередную дорожку поцелуев по телу. Харгривз смотрит в глаза, видит пелену пряных чувств и яркого наслаждения, снова толкается и чувствует себя обычным подростком, который так чувственно любил. Желанная разрядка пришла быстро, заставляя прятать стоны в подушку. Пять аккуратно умещается рядом, не выпуская девушку из объятий. — Нам…нельзя.—Сбивчивый голос и дрожащие ресницы неизмеримо радовали Пятого. То, как даже сейчас девушка пытается быть серьезной. — Мы уже.—Пять буквально мурчит и игнорирует вспышки логики и правдивых высказываний. Им конечно было нельзя уединяться, конечно, это ни к чему не приведет. Конечно, он пытался забыть ту самую девушку, с которой ему довелось работать. Прятал эмоции брезгливости к самому себе за бесконечной лаской, на которую никогда не был способен. — Как тебе секс с исторической личностью, дорогой путешественник? Пять чувствует лёгкие и невесомые поглаживание его волос, а он, кажется, даже не дышит. Она все знает? Но как? — Маленький глупый Пятый.— Девушка пародирует и высмеивает скрытность юноши. Порыв перевернуться и встретиться с девушкой лицом к лицу угас также быстро, как и появился. Девушка вела свою игру и улыбалась в темноте. Закидывает ногу и прижимается непозволительно близко, слышит гулкое и частое сердцебиение Пятого и жмурится от накативших чувств.

***

— То есть, ты хочешь сказать, что знала все с самого начала?— Пять сонно натягивает форму, которую кто-то успел привести в презентабельный вид. — Принцессы спасают себя сами, поэтому, да, держи.— Девушка впервые за утро повернулась к Пятому лицом. Кажется, она уже давно проснулась. Бодрое, но скучающее выражение лица. Равнодушно скользит колкими взглядами по его любящему и впервые открытому лицу. Он словно под гипнозом и не торопится перехватить чемодан из рук девушки. Принцесса раздраженно вздыхает и сама кладет прибор по перемещению во времени на его колени. — В плане ты спасешь себя сама? Что ты имеешь ввиду?— Пять откладывает чемодан и пытается развернуть девушку, что получается с трудом. Укол вины, игла входит слишком глубоко, заставляя его скривиться от ее нескрываемого раздражения. — Она не я, слышишь. Глупая история о том, что ты вчера мне рассказывал ночью, это…немыслимо. Ты не любил меня, ты всегда видел во мне ту, с которой не получилось.— Твёрдо и уверенно, она протыкала надежду на что-то вечное, чистое и красивое. Мысленно отлетал от каждого слова, молился, чтобы удары закончились, а он, окровавленный правдой, смог бы приблизиться и коснуться любимого фарфора. — Мы больше с тобой не увидимся. И я не увижу из окна, как ты молча страдаешь от моральной и физической боли. Исчезни. Вот она- та, которая его привлекла. Она тоже чужая, она тоже слишком много знает и страдает. Четкий план, который она выстроила на псевдо логике. Пять плачет: она врет. Она развалится сразу после того, как он уйдет. Принцесса спасет себе сама, обязательно спасет, но это будет чудовищно и жестоко. Плачет как маленький ребенок. Маленький принц и Роза, он мысленно умирает от платонической и нереальной любви к вечно умирающей особе. Она умерла как физически, так и морально. Грубо хватает чемодан и идет в сторону окна. Не успевает выпасть и исчезает с характерным хлопком. Хлопок мертвый, наполненный дымом и ядом. У него есть дополнительные минуты, чтобы спасти то, что еще можно спасти. Что-то исторически важно. Важно ему. Спасти ту крупицу создания, которая знает слово любовь. — Принцессы спасают себя сами, но как же хорошо, когда у них есть верные слуги. Пять исчезает в темном дыму разочарования и растущей надежды на великое спасение.