Гниль

      Осень, 2008       В воздухе усилился смрад гниения. Казалось, будто бы с каждым вдохом его частички оставались на слизистых носа, впитывались в них. Трясущиеся ладони вспотели. Дима не мог отвести взгляда от содержимого головы Антона, в котором застряли белоснежные осколки кости. Разбитая фарфоровая тарелка, наполненная тёмным гноем.       Послышались выстрелы. И крики.

***

      Поздняя весна, 2008       Скрип кроссовок о лакированный блестящий пол, размеченный цветными линиями, отдающийся эхом от стен крик физрука.       Нормативы должны быть упразднены за ненадобностью и унизительностью. Сколько психологических травм ещё должны получить подростки в попытках превозмочь своё собственное тело на глазах толпы? Почему проваленная годовая контрольная по физике порицается не так, как невозможность подтянуться то количество раз, которое указано в истрёпанной методичке полувековой давности? Почему? Почему?!       Не в состоянии смириться с поражением, Олежа болтался на канате. Дрожащие от напряжения руки отказывались тянуть наверх прошибленную ледяным потом тушку.       — Даже на тройку не наскрёб ещё, — с натянутой усталостью напомнил физрук. Он упёр руки в толстые бока и, сочетая во взгляде и полную безучастность, и сосредоточенную внимательность, смотрел на Олежу.       Давящую на уши тишину разрезал громкий голос Димы:       — Ты неправильно взялся! Попробуй перехватить канат!       Душнов стыдливо зажмурился и отрицательно замотал головой. Можно было заметить, как на его бледных щеках сгущается смущение.       — А вы такие-с умные-с, господин Побрацкий? — ехидно спросил учитель, переводя липкий взгляд на Диму.       — Умные-умные. Чего уж нам, — не менее желчно отозвался он. Не самое мудрое решение с таким-то количеством пропусков.       Олежа, кажется, уже перешёл к молитвам.       — Ну так, может-с, за дружка своего залезешь?       Дима цыкнул языком и вышел вперёд. Как раз в этот момент силы окончательно покинули Душнова, и он проехался вниз, сдирая ладони о жёсткий канат.

***

      Осень, 2008       — Дима! Дима!       Побрацкий никогда не слышал, чтобы голос Оли был таким испуганным и истошным, с надрывом, напоминающий звон разбитого стекла. По спине пробежал мертвенный холод. С трудом оторвав взгляд от проломленной головы Звёздочкина, от мутных зрачков в глазах, которые теперь заливала чёрная смердящая кровь, Дима собакой подорвался в сторону криков.

***

      Поздняя весна, 2008       — Сильно болит?       Олежа, держа перед собой сложенные лодочкой ладони, молча помотал головой из стороны в сторону.       На улице было по-вечернему свежо. На маленький посёлок плавно опускалась ночь. Редкие уличные фонари ещё не включались, но начинал загораться свет в окнах низеньких частных домов и нескольких хрущёвских пятиэтажек. В тишине улиц самозабвенно перелаивались собаки. Единственные свободные скамейки — на железнодорожной станции, через которую частенько ходили грузовые и пассажирские поезда, междугородние электрички.       Расходиться по домам не хотелось.       Дима стряхнул с сигареты пепел и наклонился к рукам Олежи. Неприятные ссадины с уже свернувшейся кровью протянулись на все ладони. Душнов — человек необыкновенного везения. Только он мог забраться дай бог на полметра, но содрать руки так, будто съезжал со второго этажа.       — Поплюй и заживёт, — со вздохом посоветовал Побрацкий и, поймав нерадостный взгляд Олежи, виновато усмехнулся. Жалеть он не умел.       — Спасибо.       — Э-э…       — Нет, правда. Без тебя бы я не смог, — быстро выпалил Олежа, пялясь в потрескавшийся асфальт под своими ногами, — оценку п-получить.       Душнов всегда был таким: слишком хорошим и искренним, с перманентным чувством вины за каждый свой вдох. И никак ты ему не поможешь, никак не переубедишь в том, что всё хорошо.       Побрацкий, поморщившись от боли в мышцах, небрежно приобнял Душнова за плечи. Олежа благодарно навалился боком и уткнулся носом в куртку на плече Димы:       — Воняешь.       — Спасибо.       В двух метрах от них загудел и пронёсся пассажирский поезд, мелькая светящимися окнами и раздувая несущий пыль прохладный ветер. Бешено трепало волосы и одежду, песок с сухой грязью летели в глаза и рот, — обязательно будет хрустеть на зубах.       Олежа морщил нос и прятал руки под чужую куртку, обнимая, а Дима докуривал и смеялся; его сердце напряжённо и радостно стучало, сжималось счастливо-болезненным спазмом, отдаваясь об рёбра в такт речитативам поездных колёс.       Поздней весной всегда как-то легко.