Лишь ты один

Возвращались принц и глава в деревню, когда с небосвода уже исчезли последние бумажные фонарики, тихо растаяв в воздухе, словно сны, уступив место мерцающим звёздам. Они шли неспешно, в тишине, вокруг лишь шорох листвы и дыхание друг друга. Хуа Чэн уверенно вёл спутника по кривым лесным тропинкам, знакомым ему — он знал их, как линии на собственной ладони. По широкой дороге, в ту ночь, шагали многие, и потому они вдвоём выбрали этот путь — менее людный, но более их. Держались за руки — нет, скорее, зацепились друг за друга двумя пальцами, будто бы случайно, делая вид что не замечают этого прикосновения. Се Лянь вдыхал прохладный горный воздух, стремясь запомнить его свежесть, и всё время оглядывался — в темноте лес будто перерождался, становился иным, скрытным, полным таинственной тишины. И вдруг, среди этой тишины Се Ляня из транса вывел тихий голос мужчины впереди. — Гэгэ пришёлся по вкусу праздник? — спросил Хуа Чэн с лёгким, нечитаемым волнением, будто не был до конца уверен, достойна ли эта ночь стать воспоминанием для принца. Се Лянь чуть улыбнулся, глядя вперёд, в темноту меж деревьев. — Это… определённо было красиво. Я не видел ничего подобного с тех пор, как был ребёнком. — Тогда я рад, — мягко отозвался Хуа Чэн, — что тебе вспомнилось детство. Они снова погрузились в тишину, в коей витала масса несказанных слов. Принц вновь и вновь прокручивал события вечера. Всё ли он понял правильно? Или лишь питал себя иллюзиями? Может, он видел не то, что было, а то, что отчаянно хотел увидеть? Так, утопая в бесконечных вопросах, он не заметил корень, перебросившийся поперёк тропинки. Хуа Чэн, ступавший чуть впереди, перешагнул его без труда, а Се Лянь споткнулся и с тихим вздохом удивления влетел прямо в его спину. Всё произошло мгновенно: крепкая рука обвила его, прижимая к себе — надёжно, бережно, как будто тот был чем-то бесценным. — Ты в порядке? — прозвучал низкий голос у самого уха. — Да… спасибо.— пробормотал Се Лянь, спешно отстраняясь, словно прикосновение обожгло кожу сквозь одежду. Конечно, это не ускользнуло от взгляда Хуа Чэна, но он промолчал, словно приняв выбор другого хранить молчание. Их пальцы разомкнулись. Воздух между ними стал другим — чуть более напряжённым. — Пойдём, — тихо сказал Хуа Чэн. — Здесь слишком темно. Се Лянь молча последовал за ним, теперь уже не отрывая взгляда от земли — как будто старался избежать следующей ошибки. Его шаги стали осторожнее, взгляд сосредоточен на корнях и камешках под ногами. Но всё равно внутри его точила странная тяжесть. Ему вдруг стало стыдно. За свою реакцию, за поспешное отстранение. Вдруг Хуа Чэн подумал, что прикосновение было ему неприятно? Он сцепил руки перед собой, пальцы зябко сжались, будто пытаясь вернуть тепло, что ещё недавно жило между их ладонями. А потом, медленно, он поднял голову — и взгляд невольно упал на спину Хуа Чэна. Он шёл чуть впереди, уверенно и спокойно, и в его осанке было что-то… не просто красивое — возвышенное. Не то чтобы на его спине была янтарная картина или нефритовая ваза, но сам Хуа Чэн был как произведение искусства, созданное не рукой смертного. Смоляные волосы, собранные в высокий, немного небрежный хвост, поблёскивали в тусклом свете. Тонкая, бледная шея, кафтан цвета осеннего клёна, чья ткань мягко струилась при каждом шаге. Се Лянь поймал себя на том, что откровенно пялится. Его взгляд прожигал спину мужчины, будто пытался заучить каждую черту, каждый изгиб, чтобы сохранить это в памяти надолго. Только когда лесная тропа начала редеть, а впереди замерцали огоньки деревни, он с усилием оторвал глаза от алого силуэта. И тут Хуа Чэн остановился. Медленно, будто не желая снова столкнуться с принцем, он повернулся к нему лицом. Один лишь поворот — и сердце Се Ляня рванулось вперёд, как птица, вырвавшаяся из клетки. Взгляд Хуа Чэна встретил его глаза, и на губах мужчины появилась тихая, но искренняя улыбка. — Гэгэ, — сказал он мягко, — ты всю дорогу выглядел взволнованным. Не хочешь рассказать, что на уме? — Он сделал шаг ближе. Теперь они стояли лицом к лицу, и между ними было всего лишь дыхание. Се Лянь на мгновение замер, затем слабо улыбнулся, будто сам над собой. — Ох… Я просто задумался. Столько всего произошло этим вечером. Тело до сих пор гудит. Музыка, танцы, фонари и всё такое. Хуа Чэн не сразу ответил. Он немного опустил голову, будто обдумывал что-то, а потом сказал: — Это был хороший вечер. Мне хотелось, чтобы ты чувствовал себя спокойно и свободно. Се Лянь слегка улыбнулся, но всё ещё не поднимал взгляда. — Спасибо. Я действительно чувствовал… почти как тогда, в детстве. Без ожиданий, без обязанностей. — Почти? — Хуа Чэн приподнял бровь. Принц немного замешкался, потом тихо ответил: — Просто я всё равно несколько волнуюсь. Слишком много думаю. Иногда мне кажется, что я просто мешаю. Хуа Чэн нахмурился, но мягко. — Ты никому не мешаешь, гэгэ. Тем более мне. — Он сделал ещё полшага ближе. — Я рад, что ты здесь. Для меня… много значит, что ты пришел на фестиваль. Се Лянь поднял глаза, медленно, будто боялся увидеть в них что-то, чего не готов принять. Но в лице Хуа Чэна не было ни тени насмешки или принуждения — только тёплая, спокойная искренность. — Прости, Сань Лан, — прошептал Се Лянь. — Я, наверное, слишком осторожничаю. Я просто не хочу всё испортить. Хуа Чэн чуть склонил голову. — А я не хочу, чтобы ты чувствовал себя неуверенно рядом со мной. Ненадолго повисла тишина. Лёгкий ветер прошелестел в ветвях. Се Лянь посмотрел на него, всё ещё немного нервничая. — Голова кружится? Надеюсь, не от того, что я вел тебя слишком быстро? Или всё же от фонариков? — Се Лянь усмехнулся на вопрос Хуа Чэна, опустив взгляд. — Думаю… от всего сразу. — Хорошо, что не упал в обморок. Хотя, если бы и упал — я бы поймал, — с лёгким хвастством сказал Хуа Чэн, не отводя взгляда. — Один раз уже поймал. Этого достаточно, — тихо заметил Се Лянь и чуть улыбнулся, не зная, куда деть руки. — Ты часто так… задумываешься? — спросил Хуа Чэн, чуть склонив голову. — О вещах, которые были. Или которых, может, никогда и не было. Се Лянь удивлённо посмотрел на него. — Часто, — признался он. — Иногда кажется, что я живу больше в мыслях, чем в настоящем. — Понимаю, — кивнул Хуа Чэн. — Но… ты ведь сейчас здесь, верно? Принц замер. Простой вопрос вдруг прозвучала особенно ясно, и даже если он витал в облаках, сейчас его, словно якорем, прибило к земле. Он кивнул. — Да. Сейчас — здесь. Хуа Чэн чуть склонился вперёд. Он замолчал на секунду, а потом, почти шепотом добавил: — Я рад, что смог побыть рядом с тобой. Не только сегодня. Се Лянь вздохнул, не сразу найдя, что ответить. Он смотрел на Хуа Чэна, и в груди что-то сжалось, не от боли, а от странной нежности, от того, как много значили эти простые слова. Он кивнул, потом чуть улыбнулся и, не отводя взгляда, тихо сказал: — Спасибо. Мне это важно. Ты важен. — сказал Се Лянь, слегка отворачиваясь, как будто слова сами вырвались, и он не знал, что с ними теперь делать. Хуа Чэн, заметив его смущение, улыбнулся, но его взгляд стал мягче, почти задумчивым. — Знаешь, иногда я думаю, что мы все слишком долго стараемся быть… идеальными. Я уверен, ты тоже знаешь, как это бывает, когда ты пытаешься выглядеть так, как все от тебя ждут, а на самом деле всё, что тебе хочется — это просто быть собой. Се Лянь бросил взгляд на его лицо, и в этот момент ему показалось, возможно просто показалось, что в его словах было нечто большее, чем просто философия. — И что ты пытаешься сказать? — осторожно спросил он. — Что, если бы не эти… «ожидания», — Хуа Чэн на мгновение замолчал, а затем добавил, — я бы, наверное, давно сказал, что ты мне интересен. Принц удивлённо уставился на него, не ожидая такой прямоты. Но тут же ощутил, как его сердце учащённо забилось. Хуа Чэн не смотрел на него с задорным взглядом, скорее, он был искренен, как никогда. — Интересен? — повторил Се Лянь, пытаясь поймать в его словах нечто большее, чем просто комплимент. Хуа Чэн слегка улыбнулся, не глядя в глаза, будто был немного смущён, но всё ещё честен. — Да. И не только потому, что ты принц. Ты… как-то заставляешь меня забыть обо всём остальном, когда рядом. Между ними снова повисла тишина, но она была совсем другой — не неловкой, а такой, в которой скрыта близость. Се Лянь сжал губы, чувствуя, как его дыхание немного сбилось. — Это… приятно слышать, — наконец произнёс он, чуть опустив взгляд. — Я тоже… ценю твое присутствие рядом. Они снова шли молча, бок о бок, по узкой улочке, ведущей к окраине деревни. После шумного праздника улицы почти опустели, но в воздухе всё ещё витала тёплая суета недавнего веселья. Над головами под крышами домов покачивались бумажные фонари — местами погасшие, но всё ещё хранящие остатки света. Здесь и там кто-то закрывал лавку, сматывал гирлянды, гасил фонари. Се Лянь украдкой поглядывал по сторонам — всё вокруг выглядело иначе, чем днём: мягче, тише, будто деревня устало улыбалась им вслед. Хуа Чэн молчал, но его шаг был немного медленнее обычного, словно он тоже не хотел, чтобы этот вечер заканчивался. Когда они свернули на знакомую тропку, ведущую к дому, за деревьями уже виднелись две тёмные крыши под одной кровлей. Они дошли до дома неспешно, словно и сами не хотели, чтобы этот вечер закончился. Дом стоял немного в стороне от остальных, окружённый низкими кустами жасмина, чей пряный аромат усилился с приходом ночи. Тонкая дорожка под ногами хрустела, а над крыльцом, не снятый после праздника, всё ещё покачивался бумажный фонарик — круглый, с выцветшими узорами, он отбрасывал мягкое янтарное свечение на их лица. Хуа Чэн первым остановился перед дверью, но не стал сразу её открывать. Он обернулся к Се Ляню — не резко, а будто движение было продиктовано тем, что не хотелось уходить. — Знаешь, — начал он негромко, — если бы можно было оставить время в одном моменте… я бы, наверное, выбрал что-то вроде этого. Се Лянь замер, его пальцы неосознанно сжались на ткани рукава. Он поднял взгляд, и, хотя не сказал сразу ни слова, выражение его лица говорило яснее слов. Вечерний свет под фонариком казался чуть золотистым, почти сказочным, и в этом свете Хуа Чэн выглядел не устрашающе, не дерзко, а… мягко. Нежно. — Почему именно этот момент? — наконец спросил Се Лянь, стараясь, чтобы голос не дрогнул. Хуа Чэн чуть склонил голову, усмехнулся краешком губ. — Потому что ты рядом. Потому что ты улыбался. Потому что… я чувствую, что сегодня для нас было особенным. Се Лянь опустил глаза, почувствовав, как тепло растекается по груди. Он стоял всего в шаге от Хуа Чэна, но между ними воздух будто стал гуще, тише. — Мне это… нравится, — выдохнул он. — Быть рядом с тобой. Не из-за обязанностей или обстоятельств. Просто потому что хочется. На этих словах они оба замолчали. Альфа медленно поднял руку, почти не касаясь, поправил прядь у виска Се Ляня, лёгкое касание неуверенное, как проба границ. Принц не отпрянул. Не отстранился. Только поднял на него взгляд, в котором не было страха — только осторожное принятие, и это дало младшему некое подобие успокоения, что его прикосновение может быть желанно. — Доброй ночи, Гэгэ, — произнёс Хуа Чэн, голос у него стал чуть тише. — Доброй ночи, Сань Лан, — ответил он с едва заметной улыбкой. Они разошлись по своим дверям, но, когда Се Лянь закрыл свою за собой, он ещё долго стоял в темноте, прислонившись лбом к дереву, всё ещё чувствуя на коже тепло чужой руки — лёгкое, будто после взмаха крыла бабочки.

***

Если бы только Фэн Синь знал, что у Му Цина есть слабость к гранатовому вину, он бы ни за что не позволил этому упрямцу дотянуться до бокала на празднике. Но, увы, он не записывался в няньки, а омега уже взрослый и, как он сам любит повторять, «вполне ответственный». После того как Фэн Синь оправился от травмы и получил от лекаря разрешение выбраться на праздник, он и не думал, что задержится там надолго. Танцы, шум, толпа — всё это его никогда особенно не привлекало. Но стоило Му Цину появиться на площадке, как его интерес резко сменил направление. Фэн Синь сразу начал перебирать в голове вопросы: с каких это пор Му Цина тянет к сборищу галдящих людей, бегающих детей и подвыпивших стариков? Однако омега выглядел так, будто наконец-то получил долгожданный выходной и твёрдо решил — сегодня он отдыхает по полной. Он не озирался в поисках знакомых, не искал глазами альф, не высматривал себе партнёров для танца. Нет, он просто был. Расслабленный, молчаливый и, как ни странно, довольный. Му Цин просто наслаждался. Он стоял у стойки, облокотившись на прилавок, с бокалом гранатового вина в одной руке и ленивой полуулыбкой на лице. Его волосы были собраны чуть небрежнее обычного, рубашка расстёгнута на пуговицу больше, чем надо, а взгляд, скользящий по толпе, был не колючий, как всегда, а какой-то… усталый, но мирный. Фэн Синь заметил это сразу — слишком уж хорошо он знал, каким Му Цин бывает в напряжении, и как резко он умеет смотреть, будто заранее отталкивая весь мир. Сейчас же в нём будто отпустили пружину. И пусть он выглядел расслабленным, Фэн Синя это насторожило едва ли не больше, чем если бы омега стоял в углу, скрестив руки и сверля всех глазами. — Ты пьёшь, — сказал он, подойдя ближе, как всегда без всяких «привет» и «разреши-ка». — Наблюдательный ты, как всегда. А ещё я дышу. Хочешь запретить? — Му Цин скосил на него взгляд, отпивая ещё глоток. — Я не запрещаю. Я просто… Не думал, что ты вообще пьёшь. — Фэн Синь шумно выдохнул. — Я много чего делаю, о чём ты не думаешь, — лениво отозвался Му Цин, и вдруг поднял бокал. — Но за заботу — спасибо. Я почти растрогался. Фэн Синь хотел ответить колко, но сдержался. Вместо этого он просто взял бокал с соседнего стола — с водой, конечно, — и встал рядом. Му Цин бросил на него короткий взгляд. — Ну что, — сказал омега после паузы, — танцевать ты явно не собираешься. — А ты? — отозвался Фэн Синь. — Нет. Мне и тут неплохо. — Му Цин усмехнулся краем губ. В какой-то момент их локти чуть коснулись друг друга — случайно, из-за тесноты у стойки. Ни один не отстранился. — Никогда бы не подумал, что тебе пойдёт расслабленное лицо, — негромко сказал Фэн Синь, не глядя прямо на Му Цина. — А ты, оказывается, смотришь на моё лицо. — Когда оно не сверкает раздражением, его не страшно даже рассмотреть. — Фэн Синь фыркнул, сдержанно. Он чуть повернул голову, чтобы краем глаза взглянуть на Му Цина. — Ты в порядке? Омега не сразу ответил. Он опустил взгляд в бокал, будто пытался найти в вине внятный ответ, и только потом медленно кивнул. — Впервые за долгое время… да. Фэн Синь кивнул, глядя перед собой. — Это хорошо. Тебе стоит отдыхать чаще. А не только тогда, когда уже сил не остаётся. Му Цин усмехнулся, повернув к нему голову. — Заботишься? — Если бы я не заботился, — фыркнул Фэн Синь, — я бы не считал, сколько ты бокалов выпил. — Тогда считай, что я тебя впечатлил. Обычно я раздражаю тебя ещё до второго глотка. Фэн Синь качнул головой, улыбнувшись краем губ. — Сегодня у тебя редкий день — ты почти не язвишь. — Праздник же. — Му Цин сделал последний глоток и поставил бокал на стойку. — Только не надейся, что я завтра буду таким же сдержанным. — А я и не надеюсь, — тихо сказал Фэн Синь, и после короткой паузы добавил: — Но мне равносильно нравится… и тот ты. Если хочешь язвить — язви. Если тебе хочется ругаться на меня — я уже привык. — Он чуть повернул голову. — Это тоже часть тебя. Мне… нормально с этим. Му Цин чуть приподнял бровь — не удивлённо, скорее осторожно. Его плечи будто слегка напряглись, в глазах мелькнуло что-то колкое. — Не нужно делать вид, будто тебе всё подходит. Я не подарок. Ты же сам это знаешь. Фэн Синь посмотрел прямо, ровно. — Я и не делаю вид. — Он пожал плечами. — Я просто знаю, кто ты есть. И мне не нужно, чтобы ты притворялся тише, мягче, вежливее. Не в этом дело. Му Цин покосился на него, уголки губ едва заметно подрагивали, но в глазах была знакомая искорка раздражения. — Видимо, я совсем испортился, если мне это нравится. Фэн Синь не ответил сразу. Он спокойно допил воду, не меняя выражения лица, как будто эти слова не были направлены в его сторону. Му Цин продолжал смотреть на него с лёгким удивлением и недоверием, будто ожидая какой-то бурной реакции. Но Фэн Синь лишь пожал плечами, не спеша ответить. — Если ты хочешь продолжить спор, продолжай. Не то чтобы я против. Ты всё равно всегда найдешь, за что зацепиться, я тебя знаю. Му Цин фыркнул, заметив его невозмутимость. — Ты что, сдался? Думаешь, я с тобой не спорить, а просто стою здесь, как статуя? Ты вообще понимаешь, как это надоедает? Фэн Синь спокойно встретил его взгляд. — Да, понимаю. Потому-то я и устал с тобой спорить. Му Цин пару секунд просто стоял, пытаясь поймать его взгляд, но Фэн Синь не двигался, не изменил ни одного выражения. В какой-то момент омега не выдержал, тихо вздохнул и развернулся, глухо пробормотав: — Невыносимый. И альфа, поставив бокал с глотком воды на стол, оторвался от него и последовал за ним. Тот шагал быстро, будто хотел уйти не только с шумной площади, но и от всего, что накопилось за вечер. Альфа не торопился догонять — он знал, что Му Цин не терпит, когда за ним бегут. Лучше просто быть рядом, на расстоянии, которое тот готов позволить. Омега снова был в своей стихии — с агрессией, с вызовом, с готовностью сорваться, но всё это было лишь его странным способом держать дистанцию. Это было привычно, это было Му Цином. И вот они уже свернули с тропы, миновав последние бумажные фонари, что висели на деревьях, покачиваясь от лёгкого ветерка. Свет от них слабо освещал дорожку, а затем вовсе остался позади, когда они поднялись чуть выше, туда, где начинался низкий лесистый холм. Здесь было почти темно, только звёзды над головой, чуть прикрытые кронами, и редкий свет от далёкой деревни. Му Цин остановился первым. Он не обернулся, просто вскинул голову и вдохнул ночной воздух. Его силуэт на фоне ветвей казался острым, чуть напряжённым. Фэн Синь подошёл ближе, оставив между ними пару шагов. — Ты ведь специально меня дразнишь, да? — вдруг сказал Му Цин, голос его звучал устало, но не потерял привычной колкости. Фэн Синь посмотрел на него спокойно, руки в карманах. — А ты разве не этого всегда хочешь? Му Цин дернул плечом, будто собирался развернуться, но передумал. — Не всегда. Иногда — просто... не знаю. Чтобы кто-то был рядом и не пытался меня исправить. Фэн Синь усмехнулся тихо, но без насмешки. — Я и не собираюсь. Меня устраивает даже твоя язвительность. Если тебе захочется срываться на мне — я выдержу. Уже привык. Му Цин резко обернулся, словно хотел парировать, но остановился, столкнувшись с его спокойным взглядом. Его губы дёрнулись, как перед уколом. — Не строй из себя святого, — бросил он. — Я не прошу, чтобы ты меня выносил. Если раздражаю, то так и скажи. Фэн Синь подошёл чуть ближе, но не дотронулся. — Не скажу. Потому что раздражаешь. Но это... своего рода мило? Даже когда орёшь. Даже когда я сам не понимаю, почему ты всё усложняешь. Я просто... не хочу, чтобы ты уходил один в темноту каждый раз, когда тебе плохо. На миг Му Цин замолчал. Альфа готов был поклясться что слышал, как скрипят его зубы от того, с какой силой он сжимал челюсти. — Прекрати прятаться, Му Цин. Неужели тебе не надоело? Всю жизнь ты такой. — А какой я должен быть?! - вдруг криком отозвался тот, и Фэн Синь даже дёрнулся от испуга. Он редко слышал его таким — не язвительным, не раздражённо-насмешливым, а по-настоящему сорвавшимся. — Какой я должен быть?! — повторил Му Цин, уже не крича, но всё ещё срываясь, — Тихим? Или удобным? Благодарным за крохи, которые добываю трудом? Ты хоть представляешь, каково это — всю жизнь доказывать, что ты достоин хотя бы малой доли уважения? Что ты не хуже остальных?! И при этом ни разу не услышать, что с тобой считаются как с равным! Что ты не обуза, не... не... Он тяжело дышал, не найдя что сказать в конце, глаза блестели в полумраке, словно от влаги, хотя слёз на щеках ещё не было. Его голос дрожал, но в этом дрожании было больше злости, чем слабости. Фэн Синь стоял, не вмешиваясь, давая ему выговориться. Только тогда, когда тишина между ними стала почти звенящей, он тихо сказал: — Мне не нужно, чтобы ты был каким-то, кроме настоящего. Я тебя уже знаю таким, какой ты есть. И если ты думаешь, что я жалею этого тебя — ошибаешься. Я чертовски злюсь, когда ты меня отталкиваешь. Бесишь, когда уходишь, как сейчас. Но жаль мне не тебя. Жаль мне то, что ты сам в это поверил. Му Цин опустил голову, плечи чуть дрогнули — то ли от холода, то ли от бессилия. Он медленно вытер рукой лицо, будто прогонял не только усталость, но и что-то внутри, что давно просилось наружу. — Ты говоришь так, будто я нужен. Фэн Синь подошёл ближе. Теперь между ними не было ни шага, ни сантиметра лишней дистанции. — А ты разве нет? Му Цин вскинул глаза, и в них впервые за долгое время не было гнева. Только сомнение. Только ноющая боль. — Может быть хватит уже наказывать себя? Ты постоянно заставляешь себя быть в стрессе. Ты хочешь вырваться из одиночества, но постоянно насильно возвращаешь себя в него, наказывая. Но за что? Что такого должно было случиться, чтобы ты как сумасшедший бежал от любого тепла, которое к тебе проявляют? Му Цин покачал головой на его слова, стиснув зубы, не зная даже что именно он отрицает. — Я не знаю. Это не твоё дело. Мне не... — Тебе одиноко, Му Цин. Хватит огрызаться на правду, не ври хотя бы сам себе. Ты никого не считаешь своим другом, думая что все о тебе плохого мнения. Разве Его Высочество хоть раз говорил о тебе, как о слуге или низшем? А я? — А ты не помнишь?! — прошипел омега. Фэн Синь замер, выдох сбился с ритма. — О чём ты? — нахмурился альфа, шагнул ближе, но Му Цин отшатнулся. — Я говорю о конюхе. О том, как ты тогда на меня смотрел, как будто я чудовище. Как будто ты уверен был, что я способен убить. Фэн Синь сжал кулаки, непонимание исказило его черты. — Это было… десять лет назад. Тогда всё указывало на… — Всё?! — перебил Му Цин, усмехнувшись криво. — Всё указывало на медальон на моей шее? Или на то, что я был удобным подозреваемым, потому что тебе никогда не нравилось, что я рядом с Его Высочеством? — Это не так, — глухо выдохнул Фэн Синь. — Это именно так! Ты никогда не видел меня. Не хотел видеть. И когда понадобилось кого-то обвинить — ты не задумывался ни на миг. А знаешь, что ты не знал? Он посмотрел прямо ему в глаза — не с вызовом, не со злобой. С чем-то глубже. Обида, горечь. — Ты не знал, что тот конюх… лапал меня. Вёл себя, как тварь, когда ты и все остальные отворачивались. Я молчал, потому что боялся. Потому что мне нужно было моё место рядом с принцем. И ты… ты стал тем, кто добил. Фэн Синь остолбенел. Он хотел что-то сказать — хоть что-то — но слова не приходили. Только ветер шелестел листьями у их ног, и тишина будто звенела. — Меня тогда выпороли, — продолжал Му Цин уже тише. — Прямо на площади. Ты смотрел. Ты даже не отвернулся. Фэн Синь опустил голову, дыхание его стало тяжёлым. Он вспомнил — как стоял среди толпы, не испытывая удовлетворения, но и не сомневаясь в своей правоте. Тогда ему казалось, что он был прав, что другого виноватого быть не могло. — Я… не знал, — глухо сказал он, а голос дрогнул, когда он сглотнул. — Му Цин, я… — Поздно, — оборвал тот и отвёл взгляд. — Ты хотел знать, почему я всё время дерусь с тобой, почему я огрызаюсь, почему я не даю тебе приблизиться? Вот и ответ. Фэн Синь медленно шагнул вперёд, но не приблизился, просто стоял рядом. — Я всё ещё хочу узнать тебя. Даже если ты будешь ненавидеть меня всю жизнь — мне уже недостаточно просто стоять в стороне. Мне жаль, Му Цин. Настолько, что внутри… всё горит. Му Цин не ответил. Он лишь вытер глаза тыльной стороной ладони и упрямо отвернулся к тёмному склону холма, не в силах скрыть, как дрожат его плечи. Альфа снова шагнул к нему, рука зависла над его плечом. — Му Цин, я... Мне правда жаль. Я виноват, как никто, и если бы я выслушал тебя, этого всего могло не случиться. — Но ты не слушал. Ты никогда меня не слушал. — Это не так. Мы были детьми, но сейчас я... — И что что дети? Как будто сейчас ты иного мнения обо мне. — И я действительно иного. – Фэн Синь наконец положил ладонь на его плечо, немного неуверенно, боясь что он вырвется. Но Му Цин стоял, не двигаясь, лишь слегка подрагивали его плечи - от холода или сдерживаемых эмоций. — Прошу, просто дай мне шанс исправить ту ошибку. Он потянул за плечо, поворачивая молодого человека к себе лицом, но Му Цин отвернулся, из последних сил сопротивляясь. Тогда Фэн Синь обхватил его лицо руками и повернул к себе, нежно, но чтобы посмотреть в него. Его большие пальцы гладили его прохладные от ветра щёки. И будь он проклят, думал Му Цин, если он скажет что в глазах мужчины было презрение и безразличие, как десять лет назад. От них не было и тени. Он выглядел выпытывающе, нескромно, словно уже устал скрывать то, что давно согревалось при взгляде на Му Цина. Му Цин застыл. Гнев, боль, упрямство — всё в нём словно замерло под тёплыми ладонями Фэн Синя. В его груди всё ещё бушевали эмоции, но пальцы альфы были такими бережными, словно он боялся снова разбить фарфор, в который сам же когда-то бросил камень. Му Цин отвёл взгляд, ресницы дрогнули, дыхание стало резким, неглубоким. — Зачем ты делаешь это сейчас?.. — его голос был почти шёпотом, и он звучал не обвиняюще, а устало. — Почему только сейчас? Фэн Синь не сразу ответил. Он провёл большим пальцем по скуле Му Цина, где её тронул румянец от холодного воздуха, и только потом сказал: — Потому что только сейчас понял, как много сломал. Потому что сейчас... наконец вижу тебя. Му Цин не выдержал и рассмеялся — хрипло, коротко, с надломом, всё ещё стараясь вид, будто он не уязвим сейчас, в момент когда его щека почти сама льнёт к ладони. — А ты не подумал, что мне уже не нужно, чтобы кто-то видел меня? Что я научился быть одному, и это проще, чем снова доверять кому-то, кто однажды тебя продал? Фэн Синь наклонился ближе, его лоб почти коснулся лба Му Цина. — Может, и проще. Но разве ты счастлив? Я не прошу забыть. Но дай мне шанс быть рядом — не чтобы забыть. Просто чтобы... быть. Здесь и сейчас. Му Цин смотрел на него молча, и в его взгляде застыли не годы — целая эпоха одиночества. Он всё ещё не верил. Не мог. Но впервые за долгое время — хотел. Он не ответил словами. Просто закрыл глаза, в которых дрожали слёзы обиды, и чуть склонил голову вперёд, коснувшись лбом лба Фэн Синя. Позволил себе опереться, всего на миг. Альфа не двинулся, не вздрогнул, не выдохнул резко. Он просто остался так — тихо, надёжно, спокойно. Его ладони всё ещё держали лицо Му Цина, чуть крепче, но не сжимая, а будто оберегая и согревая от ветра. Он чувствовал, как омега позволил себе быть ближе, хоть и на миг, и не посмел разрушить эту храбрость даже движением. В его груди стало тепло, не бурно, не жгуче — а глубоко, ровно, будто в этом прикосновении лбом скрывался целый разговор, которого они так долго избегали. Он не пытался сказать что-то высокопарное, не рвался к поцелую, не торопил. Просто остался. Как якорь. Как кто-то, кто впервые за всё это время действительно понял: доверие Му Цина — это дар, а не долг. — Спасибо, — сказал он почти неслышно.