Лишь ты один

После разговора на холме между ними повисло что-то новое — не вражда, не дружба, а хрупкое, неопределённое «что-то». Но слова не шли. Му Цин не сказал «пойдём», Фэн Синь не спросил «ты в порядке». Они просто не повернули назад, а пошли вниз — вместе. Они шли медленно, шаг в шаг, стараясь не задевать друг друга плечами. Вдали от них всё ещё слышался смех, гремели фейерверки, доносились крики и музыка — но всё это будто происходило в другом мире. Здесь, в темнеющей дорожке между деревьями, остались только двое, каждый из которых знал о другом чуть больше, чем привык. — Знаешь, — вдруг сказал Фэн Синь, не глядя на него, — Я раньше злился из-за твоего молчания. Думал, ты просто гордый. Но теперь думаю, может, ты просто не знал, кому можно это выговорить. Му Цин не сразу ответил. Его шаг на секунду сбился. — А ты думаешь, теперь знаю? Фэн Синь хмыкнул, но в голосе его не было насмешки. — Думаю, теперь ты хотя бы пробуешь. А это уже хоть что-то. Пауза. На этот раз тишина была не неловкой — осторожной. Когда они подошли к дому, Му Цин остановился у двери, но не вошёл. Повернулся в пол-оборота. — Я не хотел, чтобы ты слышал всё это. То, что я наговорил на холме… — А я — рад, что услышал, — тихо ответил Фэн Синь. — Даже если ты потом будешь жалеть. Му Цин посмотрел на него. Впервые за всё время — прямо. В глазах не было ни гнева, ни раздражения. Только усталость. И, возможно… слабая благодарность. — Спокойной ночи, — произнёс он, тише чем раньше. Фэн Синь кивнул, не двигаясь с места. — Доброй, Му Цин. И пока дверь закрывалась, Му Цин слышал, как он ещё некоторое время стоит там — будто ждёт. Будто не торопится уходить. Но стоило омеге закрыть дверь, как он погрузился в тихий мир, немало напоминающий вакуумный мешок. Не было ничего, лишь тишина его одинокой коморки. Он живёт тут совсем не долго, полтора месяца с тех пор как он съехал из той комнаты в доме его наставника-лекаря. Теперь он вёл какие-то записи, словарь трав, варил лекарства, да даже флорографией увлёкся. Он снял обувь, небрежно кинув у коврика, и прошел в коридор. Включил свет возле зеркала, потянув за верёвку светильника, и комнату осветило мягкое, тусклое свечение. А увидев себя, не поверил что отражение его настоящее, а не фальшивое. Он что, всё время говорил с Фэн Синем в таком виде? Растрёпанные от ветра волосы, немного покрасневшие лицо. От чего оно вообще такое? От ветра? От вина? Или может от всех противоречивых эмоций, что остались от разговора? Му Цин выключил свет с досадным вздохом и повернул к кухне. Уже поздно, и пора бы ему уже лечь спать, но омега чувствовал, что несмотря на усталость он явно не уснет, если только не выпьет. Успокаивающего чаю, конечно, алкоголя с него на сегодня достаточно. Шаркающие звуки пришли к печи, и, взяв спички, он поджёг конфорку, а следом поставил туда чайник. Снова досадно выдохнул. Голова казалась ему «квадратной» от всего, что произошло сегодня. Он пришёл на праздничную площадку просто чтобы отдохнуть, проветрить голову и отвлечься от мыслей, выпить немного, но появление занозы в заду под именем Фэн Синь перевернуло вечер с ног на голову. Почему он вообще пошёл следом? Если бы только он остался там допивать свой бокал воды и не пошёл следом, если бы ему было всё равно — сложилось всё было бы иначе. — А что «всё»? — Му Цин задал вопрос сам себе, потянувшись к шкафу внизу за банками с травами, решив заварить успокаивающий чай с семенами лотоса — горьковатый, но действенный. Вероятно, если бы Фэн Синь остался там, не пошёл за ним, Му Цин только больше бы убедил себя, что никому не нужен. И, возможно, именно решение альфы не дало ему и дальше вязнуть в самоуничижительных мыслях. Му Цин не простил его. Нет, определённо нет. Его всё ещё держит обида, он всё ещё чувствует едкий осадок внутри, вспоминая как бессердечно с ним обошёлся тогда юный Фэн Синь. Но что сейчас? Что было с его взглядом? Эти его глаза, с которыми он слушал сегодняшнее откровение, отражали его зыбкий мир, который рухнул от развернувшейся ему правды. Но Му Цин не мог заставить себя ненавидеть его, не так же как раньше. Это было бы не менее цинично, чем тот поступок Фэн Синя. Он раздражённо провёл рукой по лицу и опёрся на край стола. Сердце всё ещё билось чуть учащённо, будто заело на одном ритме и оно никак не могло сдвинуться дальше. Тепло от его прикосновения, пусть и не задержалось долго, до сих пор пульсировало на его щеках и лбу. Чайник зашипел, вернув его в реальность. Му Цин отдёрнул руку от стола, будто поймал себя на мыслях о чём-то постыдном, и убрал чайник с плиты. Он налил кипяток в кружку, но, вместо того чтобы уйти, остался стоять, глядя, как листки медленно опускаются на дно. А что если Фэн Синь теперь продолжит общаться с ним просто из чувства вины? Что если будет воспринимать это как что-то что он должен делать, даже если не хочет? Новые мысли прибывали в его голову волнами, всё больше добавляя тревожности и без того не спокойной головушке. Му Цин отодвинул кружку в сторону, нервно провев рукой по волосам. Нельзя было оставлять всё так подвешенно, это сведёт его с ума. И всё же выпить чай нужно — залпом осушив горькую жидкость, он угрюмо пошаркал в спальню, уже предвкушая что сон не будет идти. Переоделся в вещи, что были удобнее для сна, выбрал любимую позу — на животе, закинув ногу на одеяло. Пролежав так несколько минут он понял, что сегодня отличается от предыдущих дней. Не из-за того, что он слегка выпил. А потому что уже с сегодня он больше не сможет спокойно принимать одиночество. *** Фэн Синь вернулся домой быстро — прохладный ветер заставлял его активнее передвигать ногами, желая как можно скорее оказаться в тепле. В голове не укладывалось — то, что произошло несколько лет назад, что казалось ему правдой, оказалось ошибкой. Он даже забыл о том инциденте, но как мог забыть его Му Цин? Он был опозорен, унижен и ранен, а Фэн Синь тогда просто стоял, смотрел как всё происходит с чувством выполненного долга. Сейчас ему было отвратительно, собственное тело и разум казались предателями. Он знал, понимал что тогда был таким же ребенком как и омега, но что это изменит? Сотрёт ли шрамы на спине последнего? И, что куда важнее, исцелит ли раны в его хрупком доверии? Толкнув входную дверь, Фэн Синь с тяжёлым вздохом закрыл её. Мысли вновь возвращались к тому, что сказал ему друг всего час назад. Тот проклятый конюх делал что? Лапал его? Если бы тооько он тогда знал об этом, если бы был внимательнее к самому Му Цину, а не к тому, кем он приходится принцу, и почему так снисходительно и высокомерно молчит. Теперь Му Цин не молчит. Давно уже нет. Он язвит, плюётся желчью, токсичной ненавистью. Он, словно кобра, защищается, хотя на самом деле внутри него всё сворачивается кольцом от страха. Страха одиночества, и одновременно страха быть услышанным, но не принятым, не понятым, раненым. Гнев пульсировал где-то под кожей Фэн Синя, когда он подумал, как много ещё таких вещей скрывает в своей красивой головушке этот омега. Разбувшись у порога, он прошел сразу к себе в комнату. Сил не было больше ни на что, его голова была тяжелой от разговора с Му Цином. Внутри него столько противоречий, мыслей, тревог, что, казалось, вот-вот его разорвет на части от напряжения. Он сел на край кровати, уставившись в одну точку. Простынь скомкалась под пальцами, но он даже этого не почувствовал. Перед глазами не пол, а лицо Му Цина, злое, упрямое, почти всегда насмешливое, но сегодня… оно было другим. Заметная трещина в сорвавшемся голосе, взгляд, полный горечи и, хоть лишь на миг, чего-то детского. Беззащитного. Даже если то была обида, Фэн Синь не знал, что делать с этим выражением. Хотел бы — сжал бы его за плечи, встряхнул, сказал бы, что всё теперь иначе, но знал: тот вывернется, укусит, уйдёт. — Придурок, — пробормотал он уже себе. — Я… придурок. Он рухнул на спину, закинув руку на лоб. Потолок уставился в него, как и в любом другом доме все эти годы назад. Те же стены. Только вот он сам уже не был тем мальчишкой, что верил, будто всегда всё понимает правильно. Фэн Синь закрыл глаза, и снова услышал голос Му Цина — глухой, хриплый, надломленный. «Потому что тебе никогда не нравилось, что я рядом с Его Высочеством…» Эти слова застряли в нём, как заноза. Они были не просто признанием. Это был упрёк. И крик. И надежда. И Фэн Синь знал, что ему действительно не нравилось то, как близко эти двое общаются, особенно тогда, когда не понимал концепций близкой дружбы. Ему казалось, что слуга и принц — не та парочка чтобы дружить. Но он ведь уже давно не глупый подросток, он умеет думать, он знает как дорог Се Ляню Му Цин, и наоборот, даже если слуга никогда этого вслух не признает. Фэн Синь шумно выдохнул, чувствуя, как в груди что-то саднит. Он действительно когда-то ревновал. И, что хуже всего — даже не осознавал этого. Просто злился. Придирался. Искал повод, чтобы выставить Му Цина в плохом свете. Всё ради того, чтобы сохранить своё место рядом с Его Высочеством. Но ведь Се Лянь — не вещь, чтобы за него бороться, как за трофей. А Му Цин… он ведь не был ему врагом, никогда. Сейчас это ясно как день, и всё равно от этой ясности — только горше. Потому что слова уже были сказаны. Поступки сделаны. Годы прожиты, не туда, не с теми и не так. Он сжал кулак на груди, пытаясь унять это противное чувство вины. «Если бы я мог повернуть время…» Но он не мог. Ни один из них не мог. Всё, что оставалось — идти вперёд. Как бы страшно и неловко это ни было теперь, после откровений. Фэн Синь открыл глаза, глядя в темноту комнаты. Тихо. Даже слишком. Что теперь? Сказать «прости»? Снова? А если он не поверит? Если не захочет? Он снова поднял глаза, смотря в потолок. Надо дать Му Цину время. Но в то же время — не исчезать. Не прятаться. Быть рядом. Спокойно. Уверенно. Без давления. Он мог хотя бы это. И, может быть, однажды… тот перестанет видеть в нём лишь призрак прошлого, который молчал, когда нужно было говорить. Фэн Синь не заметил, как уснул. Последние мысли крутились вокруг тех же слов, врезавшихся в память, как гвозди. Он не знал, что больше тревожило его — то, что он тогда не понял, насколько глубоко всё зашло у Му Цина, или то, что всё это время он выбирал закрывать глаза. Всё равно ведь справится. Справлялся же. Всегда. Он вдруг вздрогнул от стука. Сперва не понял, что это был за звук — слишком уж он рвано выдернул его из полусна. Стук повторился. Не громко, но чётко. Он поднялся, зябко потирая плечи — дом за ночь остыл. Оказавшись в коридоре, понял, что не переоделся, на нём всё ещё была дневная рубашка, немного перекошенная после сна. Он не знал, чего ожидать, когда тянул за щеколду. Наверное, почтальона с письмом. Но увидел Му Цина. Фигуру, стоящую в полутени, молчаливую и… странно другую. Он сразу понял. Не потому что омега что-то сказал — нет, как раз наоборот. Тот молчал, опустив взгляд вбок, будто пожалел, что вообще сюда пришёл. Одежда домашняя, простая, волосы распущены, немного растрепаны — редкость для всегда собранного Му Цина, как будто он наспех шел сюда, мол «пока не передумал». Его плечи были прижаты к шее чуть сильнее, чем обычно. Он не смотрел прямо. И всё же стоял тут, выжидающе. Фэн Синь молча отступил в сторону, распахивая дверь шире. Му Цин вошёл, ни разу не встретившись с ним взглядом. Прошёл в прихожую медленно, почти как во сне, будто сам не верил, что оказался здесь. Только в комнате, где было чуть теплее, наконец остановился. Всё ещё не говорил ни слова. Руки сцеплены перед собой, ноги поставлены вместе, напряжённость в спине выдавала всё, что не говорили его губы. — Я тебя разбудил? — вдруг хрипло спросил он, будто просто из вежливости. — Нет, — отозвался Фэн Синь. — Я… просто лежал. Думал. Му Цин едва заметно кивнул, даже не обдумав, правдивым ли был ответ который он получил. Какое-то неловкое молчание повисло между ними, вязкое и упрямое. Альфа не знал, что спросить, как отреагировать. Он понял, что Му Цин пришёл не ради разговора. Или не только ради него. — Можешь остаться, — произнёс он тихо, почти с извинением, — если не хочешь идти обратно. — И не собирался, — отозвался Му Цин. Голос его был резковат, но в нём не было яда. Скорее, привычная броня, на случай, если его сейчас выставят за дверь. — Раз уж пришёл. Фэн Синь кивнул. Ни «почему», ни «что случилось». Он не хотел давить. Возможно, его сердце сейчас замирает от страха, что импульсивный чертёнок сбежит, стоит ему сказать что-то не то. — Там плед в углу. Или можешь… — он замялся, — лечь рядом. Если хочешь. Му Цин бросил на него взгляд. Осторожный, быстрый, как у человека, привыкшего ожидать отказа даже в мелочах. Но не отказался. Только уселся на край постели, сбросив с себя накинутый поверх домашней одежды плащ. — Лечь рядом? — фыркнул он с кривой полуулыбкой. — Слишком гостеприимно с твоей стороны, не находишь? Фэн Синь не ответил сразу. Сел рядом, плечом почти касаясь его. — Может. Но сейчас я бы скорее пожалел, если бы не предложил. Некоторое время Му Цин просто молчал. А потом лёг. Не к нему, не вплотную. Просто на другом краю кровати. Спиной. Всё ещё с напряжённой спиной, словно даже постель могло быть легко потерять. — Засыпай, если сможешь, — бросил он глухо, — я не собираюсь изливаться тебе в душу, если ты на это рассчитывал. Фэн Синь чуть усмехнулся — почти с облегчением. — Не рассчитывал. Просто… рад, что ты пришёл. Вот теперь для них обоих наступила тишина в головах, словно их мысли урезонили друг друга, оставив лишь медленно затаившееся дыхание и странное, очень хрупкое ощущение: впервые за многие годы Му Цин позволил себе не быть один. Фэн Синь лежал, повернувшись на бок. Не к Му Цину, но достаточно близко, чтобы чувствовать: тот не спит. И сам тоже не мог уснуть. Что-то мешало, но не тревога. Скорее… осознание. Присутствия. Иного тепла, редкого, почти позабытого, и потому болезненно настоящего. С другой стороны кровати Му Цин уставился в потолок. Он чувствовал, как каждый нерв в теле будто зажжен изнутри. Тёплая поверхность матраса, вмятина от чужого веса, легкое, еле уловимое движение простыни — всё это било по чувствительности, будто кожа стала тоньше. Он сам не знал, зачем пришёл. Не мог остаться в своих четырёх стенах, не мог снова задыхаться в одиночестве, особенно после такого вечера. После слов, от которых стало и легче, и хуже. Он не рассчитывал на спасение. Просто… хотелось не быть одному. Хоть немного. И теперь, лежа в этой постели, ощущая почти физически чужое присутствие рядом, Му Цин чувствовал, как внутри всё сжимается. Он знал себя. Знал свои реакции. Он умел отталкивать. Умел говорить то, что ранит. И умел терпеть. Но хуже всего он переносил тишину, наполненную возможностью. Возможностью просто… повернуться. Просто дотронуться, не важно пальцами, плечом. Найти тепло. Позволить себе эту слабость. Поддаться. Но он не двигался. Он вспоминал, как однажды в детстве тоже лежал с кем-то рядом, и как тогда всё казалось проще. Сейчас же всё было замешано на страхе. А что, если Фэн Синь отвернётся? Или, наоборот, не оттолкнёт, но потом… потом сделает вид, что ничего не было? Му Цин не вынес бы этого. Ни жалости, ни равнодушия. Лучше уже ничего не делать. Но всё равно… его пальцы дрожали. Почти незаметно. Они сжались в кулак и снова расслабились. Его ладони «чесались» — внутреннее напряжение искало выход. Касание было бы спасением. Маленькой якорной точкой в реальности. Подтверждением, что он не провалится снова в пустоту. Но он же дурак, — мысленно проговорил Му Цин. — Он всё равно не поймёт. Решит, что я цепляюсь. Что я снова выстраиваю что-то у себя в голове. Или… Он зажмурился. Глубоко выдохнул. Фэн Синь между тем не спал. Он чувствовал, как в воздухе рядом словно шевелится нерешительность. Он знал Му Цина слишком давно, чтобы не распознать, когда тот борется сам с собой. Когда хочет и не позволяет. Когда под бронёй злости прячется что-то гораздо уязвимее и тише. Он бы мог сказать что-то, мол, «всё хорошо», «я не уйду», «можешь». Но не сказал. Потому что с Му Цином всё было иначе. Он не терпел слов — в них слышал ложь или недосказанность. Он верил в действия, или не верил вообще. Фэн Синь пошевелился, медленно, будто невзначай. Его рука, лежавшая между ними, оказалась чуть ближе. И он не отодвинулся. Даже наоборот — оставил расстояние таким, чтобы, если Му Цин захочет, мог бы коснуться. Ни больше, ни меньше. Му Цин это заметил. Почувствовал как сердце сжалось до боли. Он знал — это не был призыв. Это был выбор. Молчаливый шанс, который можно как взять, так и отвергнуть. Пальцы снова дрогнули. Дыхание стало резче. И всё же… он не протянул руку. Он просто сжал подушку. Словно удерживая себя от чего-то. И только когда Фэн Синь уже почти подумал, что тот заснул, он услышал тихое, почти беззвучное: — Ты же всё равно уйдёшь. Слова не были вопросом. Больше — констатацией. Раненой, почти обречённой. Фэн Синь повернул голову. Их взгляды на миг встретились в полумраке. — Не уйду, — сказал он так тихо, что сам удивился. Му Цин отвернулся. Плечи его всё ещё были напряжены, как струны, натянутые до предела. Он будто ждал — чего-то, кого-то, ответа, боли. Неважно чего, когда главное — чтобы не молчания. Фэн Синь долго смотрел на его спину, на едва уловимое дрожание. На то, как он, упрямо вжавшийся в край кровати, всё равно остался. Не сбежал, не закрылся, не передумал. Он сделал вдох, медленно выдохнул — и чуть придвинулся ближе. Без слов, не рывком. Просто подался к нему корпусом, сокращая расстояние. Поднял руку и осторожно, но твёрдо, как-то по-своему, по-фэнсиневски, положил ладонь на его предплечье. Не бедро, не талию — слишком интимно. Но достаточно, чтобы почувствовать жар под тонкой тканью. Му Цин замер. Не дёрнулся. Не оттолкнул, ему казалось что его броня распалась под звуком дыхания альфы и мерцающим огнём в груди. Фэн Синь не убрал руку. Наоборот — большим пальцем сделал короткое, почти неосознанное движение вперёд, как будто гладя. И, впервые за весь вечер, Му Цин позволил себе чуть расслабиться. Не полностью — нет. Но хотя бы немного. Столько, чтобы не сбежать. Чтобы не прятаться. Чтобы остаться.