Превратность

      — именно потому оно начинает неудержимо манить;

и так как разум наш отводит нас от пропасти, то —

мы влечемся к ней.

(Там же)

             В ответ Чуя лишь растерянно потряс головой. От такого количества непонятных слов мысли снова смешались: чего ему ждать от подобного заявления Дазая?              — Как это? Что вы имеете в виду? — спросил он, ощущая ядовитые щупальца былого страха, вновь расползавшиеся внутри.       — Вы когда-нибудь слышали о гипнозе? Внушении? — ответил ему новым вопросом Дазай. — О том, что с помощью неких довольно нехитрых приемов можно полностью подчинить человека своей воле и заставить его делать то, что прикажут?       — Разве это возможно? — О чем-то подобном Чуя, конечно же, слышал, но всегда считал всего лишь ловкими фокусами пройдох и шарлатанов.       — Еще как! — горячо воскликнул Дазай. — И этих приемов множество! К примеру, легкий толчок в толпе вкупе с произнесенным шепотом словом. Повторенное при следующей встрече, оно становится своеобразным спусковым крючком — запускает действие, на которое человек настроен, скажем, как неких инструмент. Кстати, в вашем случае, я полагаю, это была микро-инъекция какого-то весьма сильдействующего препарата, имеющего галлюциногенный эффект. Вспомните, не почувствовали ли вы незадолго до того, как добрались до конторы, нечто схожее с укусом насекомого? Царапаньем по неприкрытой одеждой части тела?       Дазай замолчал, словно понял, наконец, что взвалил на своего только-только пришедшего в себя пациента слишком много новых знаний на раз, и милосердно дал ему время отдохнуть и осознать услышанное.       И Чуя был готов благодарить за эту передышку, несмотря на то, что даже малейшего понимания сказанного она ему не принесла. Напротив, он пришел в совершеннейшее замешательство: все это никак не хотело укладываться в его голове, ведь он и представить себе не мог, что нечто подобное может быть реальностью. Сказанное Дазаем скорее походило на сюжет фантастического рассказа со страниц дешевой газеты.       Но все же спутанный клубок мыслей Накахары тоненькой красной нитью пронизывала одна-единственная. И, как ему показалось, весьма разумная и справедливая.       — Но почему я? Кому могло понадобиться сотворить такое именно со мной? — спросил он, и голос его при этом едва не сорвался на крик. Безотчетный страх снова все сильнее забирал его в свои негостеприимные объятия, и Чуя невольно поежился и обхватил себя руками, словно это могло помочь ему противостоять неведомому.       — На этот счет у меня тоже имеются предположения, — ответил Дазай.       Не в пример своему собеседнику, Дазай как раз оставался спокойным, словно не он только что поведал Чуе совершенно ужасные вещи о том, как легко получить власть над человеком, чтобы затем подвергнуть его немыслимым душевныи и физическим страданиям. Но его спокойствие, а еще новый жест, который несомненно должен был приободрить несчастного пациента, — доктор положил ладони на плечи Чуи и легонько их сжал — не позволили Накахаре окончательно пасть духом. Как и его слова, когда он продолжил:       — Но перед тем, как я поделюсь ими с вами, мне необходимо кое-что проверить.       С этими словами он поднялся на ноги и словно хотел сделать что-то или вновь как-то прикоснуться: его рука снова потянулась к сидевшему на кровати Чуе, но он тут же ее отдернул.       — На сегодня мы закончим, Накахара-сан. Отдыхайте, набирайтесь сил. И, пожалуйста, настоятельно вас прошу, постарайтесь все же освежить в памяти последние дни в мельчайших подробностях. Некий человек, быть может, вы все же запомнили его, даже если не придали значения этой мимолетной встрече.       — Вы больше не навестите меня сегодня? — Чуя был не на шутку расстроен таким положением вещей. Ему отчего-то думалось, что пока Дазай здесь, с ним в палате, никакие неведомые ужасы случиться не могут.       — К сожалению, я вынужден попрощаться с вами до завтра. Но молю вас, не унывайте, тем более сегодня вам уже не будут делать уколов. Надеюсь, это поспособствет хорошему, крепкому сну. До свидания.       С этими словами Дазай, не дожидаясь ответного прощания, вышел из палаты, и как только массивная дверь закрылась за его худой спиной, Чуя ощутил такое мрачное одиночество, какого не испытывал со времен полного лишений, голода и холода сиротского детства.       Нет, в палате, несмотря на каменные стены, не было холодно, тем более теперь в его распоряжении имелось оставленное Дазаем одеяло. О голоде тоже думать не пришлось: спустя время служитель принес ему вполне сносный и сытный обед, после которого начало неминуемо клонить в сон.       Чуя поддался охватившей его слабости и прилег, не переставая обдумывать то, о чем с ним говорил Дазай. Что мог быть некий человек, который что-то ему сказал, сделал или уколол. В таком случае должен был остаться какой-нибдь след, пусть и едва заметный. Он внимательно осмотрел кисти рук — ведь на улице только они оставались неприкрытыми одеждой. Ничего. Тщательно ощупал шею, особенно сзади, под длинными волосами, которые Чуя часто носил распущенными. Тоже ничего, кроме обычных родинок на положенных им местах.       Буквально по минутам припоминая злосчастное утро, как он шагал сначала по вымощенному плохо оструганными досками тротуару, потом свернул на мостовую, чтобы перейти дорогу, Чуя вдруг машинально потянулся рукой к правой лодыжке. Он вспомнил, как зацепился за край необработанной доски, торчавший около выхода, но тогда ему показалось, что острая деревяшка лишь царапнула о ткань брюк, а до ноги не добралась.       И действительно, на коже не было ни малейшего следа какой-либо ранки, пусть и успевшей затянуться или же зажить полностью. Да и кто, скажите на милость, будучи в здравом уме взялся бы готовить подобную ловушку и именно в том месте, подумал он. Но тем не менее, поддавшись порыву, все же ощупал место на внешней стороне ноги чуть выше щикототки… Ничего не почувствовал. Нелепость какая-то!       Мысль о совершеннейшей нереальности того, что неведомый злодей решил таким образом до него добраться, успокоила, и Накахара снова лег. Остаток дня тянулся бесконечно долго, он то задремывал, то вдруг просыпался словно от толчка, пока его тесный каменный мешок не погрузился во тьму вместе с наступившими сумерками, и сон окончательно не взял над ним верх.       Но радоваться пришлось недолго. Как только, будучи еще на пороге засыпания, Чуя действитвительно решил, что сегодня уснет без помех и происшествий, тайный темный мир вокруг него снова ожил и наполнился все тем же тяжелым болезненным дыханием и пробиравшим до костей зловещим неразборчивым шепотом. И самым ужасным — лилово-фиолетовые… или все же лиловые?.. огоньки демонических глаз вновь плясали во мраке совсем близко. Да и сама темнота вокруг стала настолько густой, что Чуя почувствовал себя несчастной обреченной мухой, намертво запуташейся в паутине, которой только и оставалось, что ждать скорого и неминуемого конца.       Только у неведомого ночного гостя, видимо, не было намерений убить его немедленно.       Его… прикосновения? разве бесплотная тьма может касаться?.. в этот раз были даже нежны, хоть и не менее обжигающие и одновременно пробирающие могильным холодом, чем прошлой ночью. И от этого было хуже. Гораздо хуже, чем если бы это была просто боль, словно его резали бы наживую, терзали и разрывали на части уродливыми когтями, впивались в беззащитную плоть острыми зубами.       Вместо этого он плавился в огненной неге откровенных ласк, презирая свое тело и все свое существо за то, что не может, не в силах им сопротивляться. Что так легко поддается своему невидимому совратителю, сковавшему его волю, лишившему возможности даже пошевелиться — но уже не страхом или ужасом, а лишь запредельной, поглотившей без остатка похотью. Без всякой надежды на спасение.