Никогда её не отпускать

      Адриан уже добрых двадцать минут дожидался в кофейне Маринетт, которая сегодня, спустя полтора месяца молчания и всяческого увиливания от ответов, согласилась на встречу. Он сминал салфетки, нервно болтал ногой и беспрестанно глядел на вход в надежде, что она не обманула, не передумала, не испугалась и не перепутала время. И ровно в тот момент, когда он смирился с поражением и был готов подняться из-за стола, в дверях появилась она – безупречная, идеальная Маринетт Дюпен-Чен. И сознание на краткий миг яркой вспышкой озарила мысль, что ещё не всё потеряно.       Адриан приветственно махнул рукой в попытке казаться непринуждённым, но тут же опустил взгляд. Он пообещал сам себе сделать эту девушку счастливой, но лишь добавил ей новых проблем, решить которые оказался не в силах. Было стыдно за мерзкие планы отца, за собственную слабость, за то, что, как теперь он знал, нашёл выход и привёз Маринетт домой другой мужчина. Чужой, посторонний. По крайней мере, Адриан хотел верить, что чувства к Куффену, если прежде и жили в сердце девушки, остались позади, а настоящее и будущее Маринетт – это он.       – Здравствуй, – Дюпен-Чен приблизилась к столу и тихим приветствием прервала поток мыслей. – Прости, я немного задержалась.       – Ничего страшного, – Адриан сорвался с места, чтобы принять пальто Маринетт, но она жестом его остановила.       – Я сама. И я ненадолго, – Маринетт изящным жестом поправила причёску. – Я считаю, что нам пора обсудить то, что происходит между нами.       Она держалась на редкость отстранённо и даже холодно. Говорила складно, но почти без эмоций, так, словно молчаливо репетировала эти фразы весь последний месяц и наконец нашла в себе силы выплеснуть их наружу. Такую Маринетт Адриан ещё не видел никогда. Он понимал, что выпавшие на её долю трудности не сломили внутренний стержень, но изменили её. А он так и остался наивным мальчишкой. От осознания собственной беспомощности, бесхребетности и даже в какой-то мере глупости выворачивало наизнанку. Но нужно было собраться и продолжить разговор. И Адриан держался.       – А как бы ты назвала то, что происходит между нами?       – Не знаю, Адриан, – Маринетт вздохнула и с тоской взглянула на выход.       Хотелось сбежать. Ничего не обсуждать, никого не слушать, а мчаться прочь по заснеженной улице, пока есть силы, найти укрытие, отдышаться и лишь потом вновь приниматься за поиски своего места в мире. Но тянуть дальше не имело ни малейшего смысла. Адриан имел право на определённость. И на искренность со стороны Маринетт.       – И всё же?       – Я устала гоняться за призрачными мечтами. Я хочу счастья. Реального, видимого, осязаемого. Я думала, что ты сможешь мне его подарить. Я верила. Но слишком много всего против нас с тобой. Понимаешь?       – Понимаю, – разочарованно покачал головой Адриан. – Один вопрос. Ответишь?       – Да, – робко кивнула Маринетт.       – Зачем ты пришла, если уже всё решила? Посильнее меня обидеть? Указать на ошибки? Потешить надеждами? Или из жалости?       – Нет, Адриан. Я пришла, чтобы ты не мучился догадками и не терзал себя сомнениями. Я уже сделала больно одному человеку, лишив его возможности хотя бы выслушать мою позицию. Больше не стану.       – Ты хочешь вернуться к нему?       Адриану не нужно было упоминать имя. Маринетт прекрасно знала, о ком речь. Она видела – он нервничал, злился, старательно прятал ревность за показным равнодушием. Но заботили её сейчас не чувства Адриана, а внезапное осознание, что за всё время разлуки с Лукой она не провела ни дня без воспоминаний о нём.       – Ты любила меня? – Адриан и сам понимал, что уже задал больше одного обещанного вопроса, но остановиться не мог.       – Я не знаю, что такое любовь. Я не знаю, каково это – любить. Я ничего не смыслю в чувствах. Но очень хочу разобраться, – Маринетт поднялась и смахнула слёзы. – Прости. Мне, наверное, уже пора.       Адриан задерживать её не посмел. Всё, что ему осталось, – смотреть, как миниатюрная фигура скрывается за дверями в новую жизнь. Или в старую. Настал его черёд жить воспоминаниями.       Маринетт поправила чёлку, подняла ворот пальто и, цепляясь пальцами за кованые перила, чтобы не упасть, аккуратно спустилась с крыльца.       Середина февраля погодой не радовала. Вместо ожидаемой оттепели парижан врасплох застали новые заморозки. С иссиня‐чёрного неба срывались и ложились ровным полотном на обледеневшие тротуары крупные хлопья снега. По краям возвышались сугробы, не слишком ассоциирующиеся со скорым приходом весны. Ветер царапал щёки и безжалостно пробирался под одежду, заставляя прохожих спешить в домашнее тепло. И лишь Маринетт никуда не торопилась, а брела вперёд, не слишком задумываясь о маршруте.       Воспоминания унесли девушку в рождественскую ночь, когда Лука оставил её на пороге родительского дома и больше не давал о себе знать. Снежинки падали на раскрытые ладони, а в голове мелькали картинки – радостные и не очень. Вот мама от неожиданности роняет чашку на пол и бежит к дочери. Вот папа собирает осколки и шепчет что-то несвязное про приметы и скорое счастье. Вот сама Маринетт устало сбрасывает одежду, стягивает в пучок пропахшие табаком волосы и падает в постель. Прокручивает в голове последнюю фразу, брошенную Лукой, и тянется к телефону, но вопреки совету спасителя набирает другой номер. Его номер. И слушает бесконечные гудки, заставляющие сгибаться пополам и захлёбываться от беззвучных рыданий.       Полтора месяца с того самого дня возвращения домой Маринетт словно училась жить заново, но тяжёлые мысли не отпускали. Чтобы не дать себе окончательно расклеиться, она каждую свободную минуту занимала делами – вставала за прилавок пекарни и улыбалась покупателям, под руководством Сабин взялась за кисть, пыталась медитировать, ездила с Альей по всем магазинам Парижа в поисках идеальных туфель.       Маринетт планировала дни так, чтобы избежать встречи с Адрианом. Он звонил, набирал десятки сообщений, топтался под окнами, присылал курьеров с цветами, но Маринетт лишь оттягивала неизбежный разговор, давая то ли ему, то ли самой себе призрачные надежды. В голове прочно засела мысль, что любые контакты с влиятельной семьёй Агрестов до добра не доведут. А значит, ей придётся запереть под замок то, что она принимала за любовь, склеить кое-как раненое сердце, научиться жить, зная, что даже взаимные чувства могут причинять боль.       И Маринетт училась – удаляла совместные фотографии, рисовала новые эскизы, танцевала, оставаясь одна, любовалась закатами с балкона и всё реже плакала в подушку. Сейчас, глядя в мрачное низкое небо, она могла с уверенностью сказать, что Адриан Агрест стал всего лишь одной из страниц прошлой жизни – той, где красивая сказка о любви превратилась в драму.       Маринетт замедлила шаг и попыталась согреть замёрзшие пальцы горячим дыханием. Для поздней прогулки февральский вечером она выбрала не самый подходящий наряд, но идти домой категорически не хотелось. Именно сегодня, когда она окончательно поставила точку в непростых отношениях с Адрианом и сожгла все мосты, ведущие к Агрестам, она желала отвлечься и забыться, абстрагироваться от реальности, уйти в далёкие воспоминания, когда сердце, ещё не познавшее обид и разочарований, спокойно качало кровь по организму.       Но снег и ветер упорно прогоняли девушку с улицы. Маринетт уже готова была принять сокрушительное поражение, как вдруг взгляд выцепил в густом сумраке знакомые черты. Она приблизилась к афише, с которой смотрели на неё родные глаза – глаза человека, который, видимо, рождён был для того, чтобы вытаскивать её, непутёвую и наивную, из передряг. Маринетт покосилась на дату.       – Сегодня... – прошептала девушка и, игнорируя летящий в глаза снег и кусачий ветер, рванула по указанному на афише адресу.       В бар, где выступала группа Куффена, Маринетт ворвалась так, словно её преследовали бандиты или опасные хищники. Оставив пальто в гардеробе, кое-как пригладив растрепавшиеся от бега по улицам волосы и наплевав на красные щёки, она вошла в зал и нашла укромный уголок. Для неё, привыкшей к тихим одиноким вечерам, здесь было чересчур многолюдно и шумно, но лучшего способа отпустить себя и выбраться из скорлупы на свет она не знала. Потому и осталась.       Волна музыки накрыла толпу с головой, не оставляя Маринетт ни единого шанса остаться в стороне. Она и сама не заметила, как отошла от стены и шагнула прямо в эпицентр всеобщего веселья. Тонкие, наконец-то согревшиеся руки взметнулись вверх. Девушка растворилась в танце и окончательно потеряла счёт минут, опомнившись лишь на аккордах песни, которой Лука традиционно завершал выступления.       Нехотя, совершенно не желая заканчивать этот прекрасный вечер, но убедив себя, что не имеет права оставаться до конца концерта, Маринетт побрела в сторону гардероба. Она уже протянула руки, чтобы забрать пальто и поспешить в холодные объятья ночи, но замерла на месте. До слуха донеслась знакомая мелодия – та самая, которую когда-то юный Куффен наигрывал ей, сидя на палубе «Либерти» и любуясь закатом, та самая, что была посвящена ей и никому другому, та самая, от которой даже сейчас, спустя годы, сердце болезненно сжималось. Маринетт рванула обратно в зал и, с трудом протискиваясь сквозь толпу людей, пробралась к самой сцене.

A hundred days have made me older

Since the last time that I saw your pretty face

A thousand lies have made me colder

And I don't think I can look at this the same

But all the miles that separate

Disappear now when I'm dreaming of your face

      Лука пел, закрыв глаза, словно он был здесь один. Его голос медленно заполнял всё пространство. Маринетт наизусть знала строчки, хоть эта баллада никогда и не входила в репертуар группы. Она всегда оставалась чем-то их личным, сокровенным. Что побудило Луку исполнить проникновенную композицию о любви в завершении в целом драйвового выступления – неизвестно. Маринетт хотелось верить, что тёплые воспоминания о ней. Или желание всё вернуть в прежнее русло.

I'm here without you, baby

But you're still on my lonely mind

I think about you, baby

And I dream about you all the time

I'm here without you, baby

But you're still with me in my dreams

And tonight it's only you and me, yeah

      Она бы и сама не прочь отмотать время назад, чтобы дать себе шанс избежать ошибки. Вот только не знала, в какой момент ей следовало возвращаться – когда соглашалась на предложение Габриэля Агреста или когда, глотая жгучие слёзы, смотрела на спящего Луку перед уходом.

The miles just keep rollin'

As the people leave their way to say hello

I've heard this life is overrated

But I hope that it gets better as we go, oh yeah, yeah

      Маринетт прикрыла веки и позволила голосу Куффена завладеть её сознанием, представила, будто он поёт для неё одной, позволила себе плакать, словно она не окружена толпой зрителей.

Everything I know, and anywhere I go

It gets hard but it won't take away my love

And when the last one falls

When it's all said and done

It gets hard but it won't take away my love

      Если бы она нашла в себе силы открыть глаза, увидела бы в свете софитов музыканта, протягивающего к ней руку.

I'm here without you, baby

But you're still on my lonely mind

I think about you, baby

And I dream about you all the time

I'm here without you, baby

But you're still with me in my dreams

And tonight, girl, it's only you and me

      Но Маринетт вынырнула в реальность лишь в тот момент, когда стихли последние аккорды. Музыканты дружно шагнули вперёд, выстроились в ряд и поклонились публике. Маринетт, стоящая в первом ряду, рисковала столкнуться с Куффеном взглядом и окончательно разрыдаться, но сдвинуться с места не могла. В ушах звенело от нескончаемых аплодисментов, свиста, криков «браво» и восторженных женских визгов в адрес участников группы. В глазах мелькали бесчисленные светлячки от зажжённых фонариков. И лишь когда кто-то случайно задел её локтем, она развернулась и побежала к выходу, чтобы скорее наполнить лёгкие морозным воздухом.       Снег не прекращался, ветер не стихал ни на минуту. Температура упала ещё на пару градусов. Маринетт, едва заметно подрагивая, облокотилась на перила и разглядывала противоположный берег Сены. Телефон в сумочке разрывался от вибрации, но отвечать на звонки желания не было. Хотелось одного – закрыть глаза и каким-то волшебным способом окунуться в новую жизнь, где не будет места для разрушающего изнутри сожаления об ошибках прошлого.       Шум реки, свист ветра, шорох шин по асфальту и разговоры прохожих слились воедино. Маринетт прижала к вискам холодные пальцы и зажмурилась, так и не услышав шагов подошедшего к ней человека.       – Подвезти до дома?       Маринетт обернулась. В паре метров от неё стоял Лука. На бирюзовую чёлку, торчащую из-под вязаной шапки, ложились снежинки.       – Я хотела прогуляться, – покачала головой Маринетт, боясь сделать шаг.       Лука подошёл ближе и поправил ворот девичьего пальто, случайно задев кончиком пальца линию подбородка. Маринетт вздрогнула и тут же опустила взгляд. Лука, видя нерешительность девушки, потянулся к её руке.       – И когда ты научишься одеваться по погоде? – задумчиво прошептал он, едва коснувшись ледяных пальцев. – Какие прогулки?! Домой тебе надо, чай горячий пить, пока не простудилась. Идём в машину. Отвезу.       – Мне не холодно, – попыталась сопротивляться Маринетт, демонстративно расправляя плечи.       Лука устало вздохнул и закатил глаза, но настаивать больше не стал. Лишь стянул с рук вязаные перчатки и буквально силой надел их на тонкие пальцы Маринетт.       – Великоваты, – по-доброму усмехнулся Лука, разглядывая торчащие из прорезей кончики ногтей.       – Спасибо...       Лука ничего не ответил, а продолжил согревать Маринетт своими вещами, старательно пряча от девушки озарившую лицо полуулыбку. За руку он её взял лишь после того, как обмотал шею своим шарфом, а намокшую от снега макушку прикрыл шапкой.       – Пойдёшь со мной? – недоверчиво спросила Маринетт.       – Сабин не простит меня, если я оставлю её единственную дочь одну на холодной улице, – Куффен, отмахнувшись от снега, потянул девушку за собой.       Шли долго. Лука на шаг впереди, уверенно сжимая пальцы Маринетт, так, словно хотел увести её с шумных улиц в одному ему известное место. Маринетт чуть позади, украдкой разглядывая его широкие плечи, которые закрывали от летящих в лицо хлопьев, и понимая, что маршрут уводит её всё дальше от дома. Они шли, а снег всё сыпал, заметая не только свежие следы на тротуаре, но и все недомолвки, упрёки, обиды.       Лука остановился и пригляделся к спутнице, пытаясь разгадать её мысли. Свет уличного фонаря озарил её лицо мягкими лучами и заставил снежинки на чёлке блестеть ярче. Затаив дыхание, он шагнул ближе и потянулся к скуле Маринетт. Она поймала его руку до того, как он успел коснуться щеки, прошлась пальцами по чуть огрубевшим ладоням и отпрянула, едва почувствовав под подушечками небольшую неровность на прежде здоровой коже.       – Этого шрама раньше не было, – прошептала Маринетт, силясь сквозь мглу разглядеть изъян на мужской ладони.       – Это напоминание об одной чудесной девушке, что когда-то очень давно озарила светом мою жизнь.       – Лука... – Маринетт сама накрыла свои обветренные щёки мужскими ладонями. – Прости меня...       – Ты меня прости, – чуть слышно отозвался Лука, ненароком задев подушечкой большого пальца краешек рта.       – За что? – словно заворожённая пристальным взглядом таких близких лазурных глаз спросила Маринетт.       – За это...       Пропасть между ними сократилась до считанных сантиметров и исчезла вовсе, едва Лука коснулся холодных девичьих губ своими – уютными и тёплыми. Он задержался лишь на пару ударов сердца, но Маринетт показалось, что мимо неё пронеслась целая вечность.       – Начнём с начала? – её голос даже не дрогнул. – Пожалуйста...       Лука ответил не сразу. Повинуясь внутреннему порыву, он крепче обхватил Маринетт за плечи, стряхнул с шапки снег, поправил волосы, мягкой волной обрамляющие лицо, вновь потянулся к желанным губам и сжал замёрзшую даже в перчатках ладонь. Всё, чего он сейчас хотел, – держать девичью руку и уже никогда её не отпускать.       – Сегодня был мой последний концерт в Париже, – прошептал Лука настолько сдавленно, словно собственные слова причиняли ему боль. – Я уезжаю. Завтра. Дальше Европа, а там уж куда занесёт.       Маринетт неловко шагнула назад, едва не поскользнувшись на ледяной корке. Но руки Луки не дали ей упасть. Он держал её крепко. Как сокровище, как святыню. А она понимала, что обязана сейчас развернуться, уйти, раствориться в тени прошлого и прекратить превращать его жизнь в кромешный ад.       Ей хотелось вновь ощутить теплоту и сладость его поцелуев. Ей хотелось ночь напролёт бродить по заснеженному городу и прятаться за родными плечами от ветра. Но она усилием воли сбросила с себя мужские руки.       – Тогда... прощай, Лука...       Слёзы жгли лицо, застывали на морозе и царапали кожу, застилали глаза и мешали смотреть вперёд, на человека, который вот-вот покинет её жизнь. Снова. И теперь уже точно навсегда. Маринетт развернулась и побежала прочь, не разбирая дороги.       – Одно твоё слово, и я останусь! – надрывный оклик заставил замереть.       Ночь лишала контуры чёткости и прятала истину за серебристо-серой вуалью. Лука молчал. Но Маринетт видела его глаза, умоляющие её не уходить, не исчезать, быть рядом с ним до последнего его вздоха. И сама не заметила, как двинулась Луке навстречу.       А может, ей это всего лишь почудилось, ведь так легко принять желаемое за действительное, когда наконец понимаешь единственную ошибку прошлого...