Никогда её не отпускать

      Маринетт перекатывала ручку между пальцами и сосредоточенно глядела на пустой лист бумаги перед собой. Она любила планировать, но впервые в жизни решилась сформулировать цели на весь следующий год в письменном виде. Рождество показалось ей хорошим поводом для новой традиции.       Девушка хмурилась, закусывала губу, потирала переносицу, но обрывки мыслей всё равно отказывались складываться в предложения. Да и столько идей, чтобы заполнить ими целый лист, не набиралось. Всё пожелания сводились к одному – она хотела сорваться с привязи Габриэля Агреста и вернуться домой. Вот только признаться в этом было слишком сложно. Гораздо проще убеждать саму себя, что решение Габриэля вполне справедливо.       Маринетт не волновали больше ни крах карьеры, ни неудачи в любви. Собственные амбиции касаемо работы теперь хотелось спрятать от окружающих, а ещё лучше – вовсе покинуть мир моды. Первое время в Милане Маринетт тайком трудилась над эскизами, хоть и знала, что её творения никогда не увидят свет. Чтобы не дать разрушительным мыслям полностью поглотить сознание, она обзавелась швейной машинкой и ночами, как в юности, строчка за строчкой создавала уникальные вещи.       Но время внесло свои коррективы. Браться за карандаш, штурмовать магазины в поисках идеальных тканей и садиться за шитье хотелось всё реже. Зато и офис, и бутик работали как часы без единого сбоя. Габриэль во время редких визитов поджимал губы и тяжело вздыхал, но поводов придраться не находил.       Маринетт жила новой работой, хоть и оказалась на этом пути вынужденно. С отношениями же ситуация складывалась гораздо хуже. Слова Адриана о его тоске теперь вызывали не умиление и желание расплакаться, а лишь иррациональное раздражение. Маринетт скучала по нему, засыпала в холодной постели и мечтала, чтобы её обнимали его сильные руки, но знала, что этот мужчина вновь стал недосягаемым. И даже если Адриан разорвёт связи с отцом, счастья, поделённого на двоих, не будет. Пропасть между ними примет новое обличье – обиды за разрушение кровных уз. Брать на себя непосильную ответственность не хотелось.       Маринетт вздохнула, отодвинула лист, на котором так и не появилось ни строчки, и подошла к окну в надежде проникнуться духом Рождества. Но ни яркие гирлянды, ни нарядные витрины, ни прохожие в праздничных колпаках не вызывали даже тени улыбки. Окончательно настрой сбивал противный моросящий дождь, превращающий выпавший ночью снег на тротуарах в серую кашу.       – Маринетт, я поехала, – в кабинет после короткого стука заглянула Бьянка. – Заберу родителей из аэропорта и сразу сюда.       – Тебе вовсе не обязательно возвращаться, – Маринетт отошла от окна. – Лучше побудь сегодня с семьёй. В офисе никаких дел нет. Считай, это бонус к рождественскому подарку. Вот держи.       Маринетт протянула ассистентке яркую коробку. Бьянка робко шагнула в кабинет, недоверчиво потянула за атласную ленту, сдвинула крышку и вытащила на свет алое шёлковое платье, украшенное невесомыми пёрышками. Не в силах сдержать восторг, она подпрыгнула, взвизгнула и приложила струящуюся ткань к себе.       – С Рождеством, Бьянка, – прошептала сквозь улыбку Маринетт. – Спасибо, что ты рядом со мной.       – Я... я... я хочу примерить это чудо, но уже опаздываю, – сбивчиво заговорила Бьянка.       – Примеришь дома. И пришлёшь мне фото, – подмигнула Маринетт. – Я будто целую вечность не создавала вещи для кого-то кроме себя. Надеюсь, не растеряла навыки.       – Это... это вы сами? – едва не задохнулась от удивления Бьянка. – Вот это талант! Кажется, я начинаю догадываться, почему месье Агрест не желает вас отпускать...       Маринетт вздрогнула. Тёплую улыбку сменила глубокая тоска. Между бровей залегла едва заметная морщинка.       – Ох, я совсем не хотела вас расстраивать, – Бьянка аккуратно убрала платье обратно в коробку. – И я тоже приготовила для вас подарок. С Рождеством.       – Спасибо, – Маринетт попыталась снова улыбнуться и приняла из рук ассистентки конверт. – Ого, опера?       – Я знаю, вы скучаете по Парижу, но Милан тоже хороший город. Его определённо стоит узнать получше, – пустилась в объяснения Бьянка. – Здесь два билета. Может, кто-то из родных или друзей приедет к вам.       – Я знаю, кто составит мне компанию, – Маринетт протянула один билет Бьянке. – Ты ведь не откажешь?       – Не откажу, – ассистентка смахнула слезу.       – Поторопись к родителям, – Маринетт сжала её плечо. – И не вздумай возвращаться.       Бьянка, радостно подхватив подарок, умчалась прочь, а Маринетт, устало вздохнув вновь подошла к окну. Дождь не прекращался, а лишь усиливался. Крупные капли со звоном отскакивали от козырьков и разлетались на тысячи мелких брызг, точно так же, как раскалывались мечты о спокойной жизни дома, рядом с родными. За мамины объятия и запах папиной выпечки Маринетт сейчас была готова заплатить любую цену.       Забавно, но Бьянка, увидев платье, решила, что Габриэль зацепился за талант Дюпен-Чен. Как бы хотела Маринетт, чтобы эти слова оказались правдой... Как же далека была улыбчивая ассистентка от неприятной истины... Впрочем, Бьянка, сама того не понимая, натолкнула Маринетт на новые размышления. К чему истязать себя несбыточными мечтами, если можно просто жить моментом? Девушка покосилась на билет в оперу, вновь пододвинула к себе чистый лист и сжала ручку. Новый список желаний возникал сам собой.       Подтянуть итальянский – вывела Маринетт первым пунктом, но тут же задумчиво прикусила кончик ручки.       «Нет, слишком неопределённо».       Она уже понимала чужие разговоры, если говорили не слишком быстро, даже могла объясняться с местными, но не чувствовала себя комфортно и периодически включала переводчик. Хотелось выйти на новый уровень. Маринетт зачеркнула строчку и тут же вывела новую – прочитать «Божественную комедию» в оригинале. Довольная собой она перешла к обдумыванию второго пункта. Бьянка вручила билет в Ла Скала, но, должно быть, в Милане есть и другие, не менее знаменательные места.       Маринетт открыла поисковик, но не успела вбить ни одной буквы. Дверь с резким грохотом распахнулась – так, словно её толкнули со всей силы. Привычки бесцеремонно врываться сюда не имел даже Габриэль. Маринетт едва не подскочила от испуга в кресле и подняла глаза к выходу. В кабинет пружинистой походкой вошёл тот, кого она ожидала увидеть меньше всего.       – Лука? – девушка застыла с занесённой над клавиатурой ладонью. – К-как ты нашёл меня?       – Кто ж ещё? – хмыкнул Куффен, на ходу оглядывая кабинет вместо того, чтобы отвечать на вопрос. – Собирайся. Мы уходим.       – Но я не могу. У меня контракт и неустойка. Я должна... – Маринетт сбивчиво пыталась ввести внезапно приехавшего Луку в курс дела, но он явно имел свои планы.       – Ты домой хочешь? – прервал невнятное бормотание Куффен.       Он подошёл вплотную и сжал хрупкое девичье плечо. Маринетт забыла, как дышать. Впервые за полгода, проведённые вдали от дома, до неё дотронулся кто-то из близких. И пусть она поступила ужасно, оставив Луку теряться в догадках и лишая себя шанса даже на дружбу с ним, она была рада его видеть. Голова предательски закружилась. На секунду Маринетт даже показалось, что это всё – лишь плод воображения. Но пальцы, которые прикасались к ней тысячи раз прежде, кричали об обратном.       – Хочу, но у меня даже документов нет!       В голосе плескалось плохо скрываемое отчаяние. Глаза увлажнились, губы редко подрагивали. Маринетт рухнула в кресло, сбросив с плеча мужскую ладонь, и впилась напряжёнными пальцами в подлокотники.       – Документы есть, – Лука точно фокусник вытащил из кармана паспорт и помахал перед носом девушки знакомыми корочками.       – Где ты взял его? – Маринетт усиленно заморгала, чтобы поскорее избавиться от пелены слёз.       – Я выплатил твой долг Агресту. И... пообещал кое-что ублюдку, для которого людей нет, а есть только марионетки. Но тебе об этом думать не обязательно. Больше ты не обязана тут находиться, – отчитался Куффен, протягивая руку Маринетт. – Идём же! Если поторопимся, ты успеешь к рождественскому столу.       – Но как? Такая сумма... Я даже четверть ещё не отработала!       – Это так важно? – Лука по-прежнему держал перед Маринетт раскрытую ладонь.       – Я... хотела бы знать.       Дюпен-Чен стыдливо отвела взгляд. Лука Куффен неизменно пришёл ей на выручку, закрыв глаза на обиды и недомолвки. Не Адриан, не родители, не Алья, а он, не знавший ничего о её нынешних чувствах, мечтах и трудностях. Маринетт не могла поверить, что именно Лука появился, чтобы подарить ей свободу. Потому и не спешила вкладывать свои пальцы в его протянутую ладонь.       – Продал квартиру, – спокойно произнёс Куффен, теперь уже силой сжимая девичью руку и вынуждая её наконец подняться. – А если бы понадобилось, то продал бы и почку, и душу дьяволу. Потому что я люблю тебя, Маринетт. Жаль, что моя любовь кроме меня самого нахрен никому не сдалась.       Маринетт похолодела, но одёрнуть руку не пыталась, а лишь покорно поплелась следом за Лукой и молча позволила ему набросить на её плечи пальто. Уходя от Куффена, она надеялась, что они оба научатся жить друг без друга. Но сейчас в его лазурных радужках отражались последствия осознанного выбора Маринетт – она сама, подавленная и разбитая, неспособная ни постоять за чувства, ни следовать за мечтой, ни дать отпор обидчику. Вместо того, чтобы шагнуть в следующий виток своей личной истории, он вновь бросился её спасать, наплевав на собственную жизнь.       Лука медлительность Маринетт старательно игнорировал и упорно тащил её к выходу под озадаченные взгляды теперь уже бывших подчинённых. Сама Дюпен-Чен по сторонам старалась не смотреть, а удручённо наблюдала за мельканием плитки под ногами. Заговорить она решилась, лишь когда Лука усадил её на пассажирское сиденье и пристегнул ремнём.       – Я верну тебе долг.       – Я не возьму от тебя деньги, – отрезал Лука и захлопнул дверцу.       Маринетт вздрогнула и в последний раз взглянула на офис, где безвылазно провела полгода. Куффен комментировать прощание с вынужденным местом работы не стал, а завёл машину и вытащил сигарету.       Ехали в тишине. Лука сосредоточенно следил за дорогой и беспрестанно курил. Маринетт морщилась от едкого дыма и бросала на своего спасителя короткие косые взгляды. Теперь, когда первый шок от внезапного появления Куффена на пороге её кабинета прошёл, хотелось засыпать его вопросами. Как он нашёл её? Как узнал о проблемах? Как убедил Габриэля принять деньги? И самое главное – как он собирается жить дальше?       Маринетт пыталась подгадать удачный момент для начала разговора, но сурово сведённные брови и напряжённые костяшки пальцев красноречиво предупреждали, что пока лучше помолчать. Она сдалась и уставилась невидящим взглядом в боковое стекло. Хмурое небо, низкие тучи и беспрестанно моросящий дождь совершенно не искажали итальянских пейзажей, но красота природы, увы, не оставляла в душе никакого отклика. Хотелось скорее оказаться в родном городе, где близка каждая улочка, где говорят на знакомом языке, где ждут родители и друзья.       Время играло против Маринетт. С каждой секундой она всё яростнее корила себя за то, что впутала Луку в свои проблемы. Не в силах терпеть раздирающую изнутри боль, девушка прикрыла веки и, сама того не заметив, погрузилась в сон.       Когда Маринетт открыла глаза, вокруг уже сгустилась мгла. Вдалеке мелькали огни большого города. Лука всё так же напряжённо сжимал руль и курил. Из динамиков доносилась едва слышная музыка.       – Выспалась? – спросил Куффен, услышав шевеление со стороны пассажирского сиденья.       – Да, кажется, – пробормотала Маринетт, протирая глаза и поднимаясь выше. – Откуда плед?       – Укрыл тебя, когда останавливался на заправке. Показалось, что ты замёрзла. Ещё кофе взял, но он, наверное, остыл. Немного уже осталось, – Лука кивнул на переливающиеся впереди огни.       Маринетт молча комкала уголок пледа. Свет фар встречных автомобилей разрезал тьму и позволял ей рассматривать строгий профиль Куффена. Даже сейчас Лука, явно утомлённый поездкой, заботился о ней, словно и не было расставания, попыток построить отношения с другим человеком и переезда в Милан. Но Маринетт знала, что стоит ей выйти из машины, как она вновь окунётся в суровую реальность, где они стали друг другу чужими людьми. По её вине.       Лука притормозил в паре десятков метров от пекарни родителей Маринетт. Девушка аккуратно свернула плед и потянула ручку. Куффен молча вышел следом, проводил её до дверей и, по-прежнему не произнося ни слова, зашагал обратно к автомобилю.       – Куда ты? – Маринетт сорвалась с места, но остановилась в паре шагов от Луки.       – На «Либерти». Куда же ещё? – Куффен взлохматил волосы и протёр глаза. – Мама уехала, но так даже лучше. Отоспаться надо.       – Но сегодня же Рождество! – Маринетт сократила последние метры и отчаянно вцепилась в рукав Луки, словно не желала его отпускать.       – Рождество... – хмыкнул Лука. – Дурацкий праздник для наивных детей.       – Не дурацкий! – возразила Маринетт. – Семейный. И ты... ты можешь остаться с нами.       Лука аккуратно, но решительно высвободился из хватки Маринетт, позволив себе лишь на пару секунд накрыть её замёрзшие ладони своими.       – Думаю, есть человек, которого ты хочешь видеть сейчас гораздо больше, чем меня. Позвони ему, Маринетт.       Лука развернулся и, оставляя позади ту, что когда-то давно всецело захватила его сердце, но так и не стала счастливой рядом с ним, поспешил уехать прочь от пекарни. Не сосчитать, сколько раз он врывался в эти двери, на ходу здоровался с Сабин, едва не сшибал с ног Тома и мчался по узкой лестнице наверх к Маринетт, которой жизнь подкинула неприятность в виде невзаимной любви.       И если раньше можно было наиграть что-нибудь лирическое на гитаре, посмотреть, укутавшись одним пледом, в ночное небо или просто помолчать, взявшись за руки, то теперь Лука был бессилен. Он видел в её глазах растерянность, сомнения, сожаление, вину и раскаяние, уже знакомую благодарность, страх за будущее, но не находил единственного чувства, которое бы его сейчас отогрело. Он по-прежнему не находил любви.       Лука не хотел отталкивать Маринетт. Бросать её одну было слишком больно, но и остаться рядом он не мог – устал быть всепрощающим, устал ставить чужие желания превыше своих, устал чувствовать себя нелюбимым. И пообещал, что экстренная продажа квартиры и поездка в Милан за Маринетт – последняя его жертва во имя этой однобокой, зашедшей в тупик, любви.       В голове до сих пор колоколом звучали слова Габриэля. Агрест-старший снизошёл лишь до общих фраз, но все они сквозили неприязнью. Окончательно убедиться в его причастности к проблемам Маринетт оказалось делом пары минут. Лука, ранним утром пообещавший Габриэлю, что увезёт девушку подальше и не допустит, чтобы она пересекалась с его сыном, привык держать слово перед честными и порядочными людьми. Старший Агрест в их число не входил. Исполнять обещание Куффен не намеревался. Потому и, собрав воедино последние силы, подтолкнул Маринетт ко встрече с Адрианом. В конце концов, кто он такой, чтобы стоять на пути к счастью двух взаимно любящих людей?       Взять эмоции под контроль никак не удавалось. Лука нервно посигналил зазевавшемуся на перекрёстке водителю белого Ситроена, громко выругался и вновь потянулся за сигаретой. Впервые в жизни миролюбивый Куффен, считавший, что любую проблему можно решить разговором, до дрожи в руках хотел разбить кому-нибудь физиономию. Старшему Агресту за то, что так легко распоряжался чужими судьбами, младшему за излишнюю мягкотелость в борьбе за чувства – всем, по чьей вине пострадала Маринетт.       Успокоиться Лука смог, лишь когда впереди замаячил причал, где прошло детство. «Либерти», мягко покачиваясь на волнах, встретила его густой обволакивающей тишиной. Куффен спустился в каюту, упал лицом в подушку и забылся беспробудным сном, пока весь Париж, радостно напевая праздничные песни, хлопая в ладоши, шурша упаковочной бумагой и соревнуясь в красоте нарядов, встречал Рождество.