Милосердие короля

Я четко ощутила то, как мы пересекли границу Долины — мы словно прошли сквозь незримую пелену и вдруг оказались в другом климате, другом пространстве. Стоило нам пройти сквозь нее, я поняла — я понятия не имею, сколько времени мы провели в Ривенделле. «Сколько же мы там пробыли?», — спросила я у гнома, шедшего со мной рядом. Им оказался Нори. Его выражение лица не поменялось бы, даже если бы земля под нами разверзлась и мы все провалились в преисподнюю. Он равнодушно пожал плечами: «Несколько дней. Точно не больше десяти». «Зачем он идет в Эребор?» — невольно задумалась я. Последний раз я видела улыбку на лице Нори, когда трактирщик поставил перед ним здоровую лохань с жареной картошкой, укрытой горкой угольно-черного бекона. Ах, нет — еще он воровато ухмылялся, когда мы затеяли танцы в первый вечер в эльфийской долине. Боги, да как же давно это было? Тропа, по которой мы шли, истаяла и растворилась, и тут я впервые увидела горы. Синими великанами с белоснежными вершинами они гордо предстали вдалеке, загородив горизонт насколько хватало взгляда. Холмы, все состоящие из темных курчавых рощиц и голых желтых пролесков, полого поднимались к ним. А горная громада безмолвно возвышалась над холмами, ожидая нас, и я знала, что вскоре мне придется пересечь этот зловещий и величественный кряж. Трудно было не заметить, как расправили плечи и приободрились гномы, хотя всю ночь таскали мешки с провизией из эльфийских кладовых. Об этом я узнала в первые же полчаса. «Пущай ишшо усохнут, дылды бестолковые, — не унимался, равнодушно разводя руками, Нори, — Ну где это видано — сухари держать в шелковых мешках? Ну бабы они — бабы, как есть. Сухарей нам до самого леса хватит, а мешки я на озере в три конца загоню…» Я удивлялась беспринципности гнома, но почему-то хотелось подхихикивать. Нам, снова идущим вместе навстречу смертельным опасностям, было не до волшебных песен, шелка, хрусталя и парчи. Как из-под земли, рядом со мной вырос Бильбо. — Лили! — запыхаясь, выпалил он, — Признаюсь, я уж было простился с тобой. — Не ты один… — Значит, ты идешь с нами? Почему? Я многозначительно поджала губы и кивнула в сторону начала отряда. — А… — хоббит понимающе поднял брови. Тайна нас сближала. Я не врала Бильбо. Единственным, кто заставил меня задержаться в этом мире, был Торин. Сейчас я уже окончательно призналась себе в этом. Мой взгляд был прикован к нему все время, пока мы шли, и я не переставала думать о том, что будет дальше, о том, как мне с ним себя вести, как говорить. После нашего поцелуя внутри что-то прорвало — теперь мне невыносимо хотелось его ласки, его прикосновений — внутри все аж изнывало. Хотелось и близости, конечно же. В груди вдруг стало горячо, когда я поняла, что момент, когда мы сможем заняться любовью, теперь возможнее, чем когда-либо раньше. «Вот это попадос», — вздохнула я про себя. Торин оглянулся, быстрым взглядом окинул отряд и зашагал дальше, а сердце глупо заколотилось в грудной клетке. «Как быстро, однако, гном согласился взять меня в поход», — подумала я. Почти не противился, только взял обещание выполнять все приказы, хоть я их выполняла и до этого. Это давало мне надежду — значит, из нас двоих моего присутствия в отряде хотела не только я. А вдруг приказом будет согревать его постель по ночам, и я смогу идти с ними только при этом условии? «Тогда я, может, и возражать не стану», — мысленно усмехнулась я, и грустно подытожила: «Но в таком случае, к концу похода меня скорее всего вышвырнут». Я не могла ни отвести глаз от фигуры Торина, шагающего во главе отряда, ни подумать о чем-то другом, кроме того, что я, наконец-то, снова рядом с ним. Например о возвращении домой, о волшебнике, бессовестно втянувшем меня в эту авантюру, о хоббите, которого мой маленький секрет одновременно и смущал, и жутко интересовал. Да даже о том, что нас ждет там, за поворотом, сколько еще раз я буду задыхаться от страха, едва уцелев от гибели. Или не уцелев… Хотя, нет. Кое-о-чем я думать могла — например, о том, как невыносимо отяжелели ноги. Трудности похода без пони проявились в первые же несколько часов. Если в начале пути езда в седле казалась мне невыносимой, то шагать пешком было в разы хуже. Я взглянула на хоббита и встретила такой же умоляющий и изможденный взгляд, какой, наверное, был и у меня. Сердце на миг сдавила тоска, когда я увидела, как сильно Бильбо радуется моей поддержке — вот я рядом, хоть и не хоббит, но такая же беспомощная. А это уже очень многое — понимать, что ты не один такой. Я подумала — а вдруг я нашла в другом мире не только мужчину, но и верного друга? Было бы славно. Если, конечно, это не он выдал Гэндальфу мою заветную тайну. Хотя, полагаю, меня выдали мои глаза и моя неосторожность, а может быть, для волшебника вообще не существует никаких тайн. Мы шли и шли, и было так странно, что чувство вины, все еще горевшее алой пощечиной на моем лице, истончалось и растворялось. А новый, бодрящий воздух наполнял легкие, раздувал их, как паруса, и шаг делался легче, и становилось гораздо проще нести груз сделанного выбора. Будто что-то подсказывало мне, что этот выбор был верным. Будто ветер, летящий из тех далей, утонувших в лиловой дымке, украдкой шепнул мне на ухо, что я поступила правильно. И я улыбалась. Чувствовала, как стираются ноги, знала, что первой пойду к старику Оину просить мазь и бинты, но улыбалась и краем глаза видела, как удивленно косится на меня мой бедовый друг Бильбо. Пока мы шли по лесам и пустоши в низине, такого чувства не было. Сейчас же вокруг был простор. Бескрайний, пьянящий простор, где на тысячи шагов в любую сторону не было ни одной живой души. Я вспомнила город, который давно покинула, провалившись в витрину, — если подняться на достаточно высокую точку, то можно было окинуть взглядом большую его часть, но никак нельзя было увидеть, где он заканчивается. Город расползался огромным пятном на теле земли и, идя по улицам, хотелось руками раздвинуть, разгрести однотипные постройки и бездушные небоскребы. «Когда-то все равно придется туда вернуться», — подумала я и тут же отогнала эту мысль, как назойливую муху. «Когда-то» — прекрасное, успокаивающее слово. «Когда-то» — это не сейчас, не завтра и не послезавтра. Ноги невыносимо ныли, когда мы, казалось, спустя вечность, устроили привал. Бильбо, стоная, повалился прямо на траву, я устало опустилась рядом и первым делом стянула сапоги. Красные пятна крови сочились на туго завязанных портянках, и я, стиснув зубы, принялась их разматывать. Эх, все же подвели эльфийские сапожки. Красивые, а толку ноль. — Глоин! — голос Торина за моей спиной прозвучал так неожиданно, что я вздрогнула, — Позови-ка Оина сюда. Лили нужна помощь. Я благодарно кивнула. Он, глядя на меня сверху вниз, едва заметно кивнул в ответ, и, только когда он удалился, я услышала, как Двалин недовольно проронил: «Ну вот, начинается…» Что ж, я была к этому готова. Женщина, которая была жертвой, нуждалась в помощи, в проводниках и защите, теперь не имеет ни одного приличного основания идти с гномами — мужской долг-то они исполнили — отвели в безопасное место. Но, тем не менее, она идет по собственному желанию — не силком же Торин меня за собой тащил. Был бы Гэндальф, он бы точно придумал какое-нибудь объяснение моего присутствия для гномов, потому что Торин не потрудился ни с кем обсудить свое решение, а спрашивать его никто не осмеливался. Однако волшебник все никак нас не нагонял — мне даже показалось, Торин специально пытается оторваться от него, а в воздухе, тем временем, так и висел вопрос — «Что же она все-таки здесь делает?» — А я вот рад, что ты снова с нами! — разрядил обстановку Бофур, плюхнувшись рядом, — Мы к тебе уже как-то попривыкли. «Да, да», — одобрительно закивали головами Дори и Ори. Я улыбнулась. — Все равно я бы померла от скуки, если бы осталась с эльфами. По отряду пробежал добродушный смешок. Лучший способ разрядить обстановку — сказать колкость в адрес эльфов. Все-таки, дружба «против кого-то» — самая крепкая. — А я как увидел, как ты выплясывала в первый вечер, так сразу понял, что ты там не приживешься, — заявил Бофур, жуя былинку. Я вспомнила, что было после того, как я выплясывала и испугалась, что все заметят, как я покраснела, но тут уже подоспел Оин со своим обыкновенным: «Что у тебя стряслось, милая?», затрещали бревна костра от проворных движений Нори, заворчал Бомбур над котелком, и закрутилась, завертелась привычная, такая милая сердцу походная жизнь. После привала хотелось спать, ноги еле передвигались, и не заснуть на ходу помогало только непрекращающееся нытье Бильбо. Мазь Оина тоже слабо помогала, если честно. Но внутри зрело какое-то странное, щекочущее, будоражащее чувство от того, что тот мужчина, который вон там, шагает впереди всех, отдавая короткие приказы и смело вглядываясь в туманную даль, — теперь мой. И никто, никто кроме ноющего хоббита и волшебника об этом не знает. Именно поэтому, когда я увидела, как после отбоя, в уже сгущающейся темноте фигура гнома отделилась от всех остальных, я последовала за ней. Торин всегда курил трубку, чтобы не спать в дозоре. Вначале я увидела огонек, затем, на миг подсвеченные алым, строгие глаза, а потом, когда привыкла к темноте, различила остальные черты. Он сидел, по-обыкновенному прислонившись к большому камню. Я приблизилась. Мы молча взглянули друг на друга. Не дожидаясь разрешения, я села рядом с ним и притянула колени к груди. Мы сидели, слегка соприкасаясь плечами, и молчали — молчали так долго, что я задумалась о том, правильно ли я поступила, придя к нему. Меня раздражало, что я до сих пор сомневаюсь в каждом своем шаге и до ужаса боюсь совершить ошибку. Еще и пытаюсь оправдать абсолютно все, чего не могу понять в поведении гнома. Потом вспомнила — влюбленность так и работает. Не в двадцать четыре года, пожалуй, но здесь был особый случай. Я посматривала краем глаза на Торина — он опустил голову и смотрел вниз перед собой. Наконец, он прочистил горло и, не поворачиваясь ко мне, заговорил низким глухим голосом: — То, что было там, в саду, надеюсь, ты не сочла это… Я не дала ему договорить. Повернулась к нему, придвинувшись ближе, взяла за ворот рубахи и быстро прижалась к его губам. Всего на миг. Всего на один торжествующий миг, когда мужчина, которого я отказалась покидать в ущерб всей моей былой жизни, сейчас был целиком и полностью мой, и я могла целовать его, когда пожелаю. Сердце пропустило два испуганных удара — что я творю! Я отстранилась, побоявшись, что он оттолкнет, но с облегчением ощутила, как дыхание гнома участилось. Его руки не сдвинулись с места. — Я не должен был… — прошептал он у самого моего лица. Торин-Торин! Вот уж от кого я не ожидала робости — да и на пиру у Элронда мне не казалось, что он боится меня спугнуть. Возможно, когда я должна была навеки проститься с ним, было проще позволить себе чуть больше? — Нет, должен, — снова ласково перебила его я, смело полагаясь на женские чары, — Если бы ты меня не поцеловал тогда, я бы ушла. — Глупая, — он запрокинул голову, прикрыв глаза, и добавил с глубоким вздохом куда-то в сторону, — Поверить не могу, младше моих племянников. Что делать сейчас, когда мы так близко? По-земному спросить «Кто мы теперь друг для друга?». Я положила голову на плечо гнома и закрыла глаза. Тепло его тела ощущалось сквозь рубашку. Сильная рука приобняла меня, и я не смогла сдержать улыбку. Сладкий сон накатывал теплой волной, и только дрожь — то ли от холода, то ли от радостного волнения, не давала уснуть. Но я все же уснула и проснулась, как ребенок, уже в своей постели, тщетно пытаясь вспомнить последние минуты нашего свидания. Следующей ночью я снова пришла к нему. На этот раз он сразу же позволил удобно прильнуть щекой к широкой груди. Я слушала, как бьется сильное сердце гнома, а он все молчал, щурился и смотрел куда-то за горизонт. Странно, но я все еще не знала, как к нему подступиться. Что в голове у этого мужчины, по-прежнему было загадкой. Я не торопила события и ничего не просила. Я понимала — легко с ним не будет. Не только из-за его характера — это был не земной мужчина, от которого можно было что-то требовать. Здесь я не могу выставлять свои условия. Я принимала это, и это было жертвенно, несовременно, совершенно мне не свойственно, но я это принимала. Однако мы неумолимо сближались. Едва заметно, шаг за шагом переставали быть друг другу чужими. Каждый раз, когда он переставал себя сдерживать со мной, я чувствовала маленькую победу. «Иди спать, — шептал он мне, когда наше молчание затягивалось, моя голова начинала тяжелеть у него на груди, а глаза слипались, — скоро очередь Двалина». Однажды сквозь сон я ощутила, как Торин нежно коснулся губами моего лба и долго-долго не отрывал их. Я продолжала приходить к нему каждую ночь, когда убеждалась, что все свертки с гномами и хоббитом синхронно сопят. Днем я шагала через силу, торопя часы, умоляя день поскорее закончиться, не замечая немыслимых красот вокруг, а под покровом ночи пробиралась к месту дозора на цыпочках. Иногда мне казалось, что место дозора становится каждый раз чуть дальше от отряда. В этом всем было что-то, что давало мне силы преодолевать немыслимые расстояния пешком, терпеть жесткую постель и однообразную еду. Какая-то особая магия зарождающегося чувства (как мне хотелось надеяться), которая медленно-медленно росла и крепла — такое возможно лишь когда вы только начинаете узнавать друг друга. Это окрыляет и заставляет с замиранием сердца ждать каждого следующего вашего шага навстречу друг другу. Я называла это влюбленностью, но всегда упиралась в глухую стену, когда думала о том, как называет это Торин. Вдруг для него все это просто игра, по которой он успел истосковаться в своих странствиях? Вдруг женщина, взятая на время похода, — не мужской долг, а прихоть и развлечение? Вдруг, в конце концов, вся эта неожиданная сдержанность — формальность, которую ему хочется соблюсти перед тем, как потребовать свое? Такая вот иллюзия отношений, годящаяся до тех пор, пока не появятся настоящие, допустимые отношения. Насколько же было бы меньше вопросов, относись я к этому, как к курортному роману во время моей прогулки между мирами: выбрала самого приглянувшегося мужчину в компании, соблазнила, получила удовольствие, а потом скрашивала бы вечера в квартире воспоминаниями о бурной страсти. Но за курортным романом я бы не сбежала из Ривенделла, забив на все, что мне было важно. Да, у меня была формальная отмашка — «когда-то» мне все равно придется покинуть Средиземье навсегда — поэтому гори оно все синими пламенем. Я отвешивала себе мысленную пощечину каждый раз, когда забегала слишком далеко вперед, но с Торином было слишком трудно ни на что не надеяться и держать в голове мысль о том, что я никогда не буду с ним — и это разрывало меня на части. Мой беспокойный разум умолкал только тогда, когда я приходила к Торину и, словно совершая ежедневный ритуал, без которого не наступит следующий день, клала голову ему на грудь. В этот момент мне уже казалось неважным, постигнет ли меня разочарование. Иногда он заключал меня в целомудренные объятия, иногда легко целовал в висок — каждое проявление нежности отзывалось горячей вспышкой в груди. И каждого проявления нежности было слишком мало. Молчание по-прежнему тяготело, словно нас разделяла какая-то незримая преграда, но слов постепенно становилось больше. Мы вполголоса обсуждали предстоящий путь, я задавала наивные вопросы про Средиземье, эльфов, варгов, гномьи кланы и гномьи сокровища и слушала, слушала, пытаясь изучить этого мужчину, понять до конца. Практически никогда он не говорил о себе самом, совершенно никогда — о своих чувствах, меня же больше спрашивал о моем мире, чем обо мне. Чаще всего я думала — знает ли он, что делать с женщиной? Иногда мне казалось, что он тоже не понимает, как себя вести, а я попросту боялась проявлять инициативу. Но однажды, устав от череды сдержанных свиданий, я спросила его, почти засыпая: — Почему у тебя нет жены, Торин? — А у тебя почему нет мужа? — спросил он в ответ, не глядя на меня. — Это совсем другое, — легко рассмеялась я, — Все сложно. — Думаешь, тут проще? — грустно усмехнулся гном. А может быть, я все усложняю? Он мужчина с непростой судьбой, уставший от одиночества и бремени не исполненного долга, я женщина, попавшая в трудные обстоятельства совсем одна, и на нашем пути мы сумели немного согреть друг друга — что может быть естественней? «Кстати, согреть меня сейчас бы не помешало», — подумала я и вжалась сильнее в объятия гнома — ночи становились холоднее. — Ты мерзнешь, Лили. — Ни капельки. — Не обманывай меня, — сказал Торин и добавил будто с усмешкой, наклоняясь к моему уху, — ведь я твой король. — Что-о? — сон как рукой сняло. Я подняла голову и уставилась на гнома. На его губах играла торжествующая улыбка. — Ты сама сказала. Такими словами не бросаются. — И что это значит? Торин покачал головой. — Значит, ты готова служить своему королю. У меня на миг перехватило дыхание. Если это был флирт, то он был гениальный, тонкий, деликатный, он попадал в самую точку. Но с Торином никогда не поймешь. — И как же я могу послужить ему? — лукаво спросила я и почувствовала, как рука Торина медленно скомкала рубашку на моей спине в кулак. По телу пробежали мурашки, а щеки вспыхнули — боже, надеюсь, он этого не заметил. — Посмотрим, — Торин приподнял бровь, — Сейчас я приказываю тебе вернуться в свою постель. «Действуй, действуй, это зеленый свет!» — закричало что-то забытое внутри меня, что когда-то умело дергать за нужные ниточки и играть в кошки-мышки так, чтобы кошка не заподозрила, что мышка поддается. Это что-то позволяло увидеть в каждом мужчине всего лишь мужчину. — Мой король позволит поцеловать его на прощание? Вместо ответа он притянул меня к себе и прижался к моим губам. Я словно в одно мгновение сделалась мягкой и совершенно бессильной и прильнула к нему всем телом, обвив руками его шею. Мы слились воедино — больше не было преград. Руки Торина все крепче и крепче сжимали меня в кольце объятий, он как-то дико и будто торопливо напирал на мои губы в бесстыдном, влажном поцелуе. Я отвечала нежно и податливо, раскрывая губы навстречу неумелым ласкам. А когда попробовала толкнуться в его рот языком и ощутила, как Торин тут же подался мне навстречу и что есть силы сжал мое бедро, борясь с распаляющейся страстью, то почва ушла из-под ног — вот он, мой король, настоящий. Весь мир закружился пьянящим калейдоскопом, почти что животная похоть подернула взгляд пеленой. И это был всего-навсего наш третий поцелуй. Не продолжить после такого было бы преступлением, но я насильно оторвала губы — на меня глянули потемневшие и хищно расширенные глаза. Что же меня ждет, если зайти дальше! Я бы отдалась ему прямо здесь и я хотела этого до дрожи в коленках, но я легко отстранилась, поднялась на ватных ногах, не говоря ни слова, не оборачиваясь, все еще ощущая горячее дыхание и напористые прикосновения, и ушла, понимая, что затеяла очень опасную игру с королем Эребора.