Милосердие короля

Мне снились поля. Не бескрайние, словно сшитые из зеленого бархата, поля окрестностей Шира, а поля, поросшие одуванчиками и ромашками, где так весело ловить кузнечиков в полуденный зной, где под вечер издалека, с реки, доносится хор нестройных лягушачьих голосов. Снились головастики на речном мелководье, мои детские сандалики с бабочками, перепачканные песком. Потом снился дом — обои в мелкий цветочек, синий чайник, бутерброды с колбасой и занавеска из деревянных бусин. Снились мелькающие в телевизоре картинки рекламы, плывущие по экрану женщины с тонкими бровями и глянцево-блестящими губами, родители, обсуждающие новости, которые никогда не затронут эту тихую, пахнущую яблочными оладьями гавань. Снилась моя жизнь: мое детство, моя юность, все то, из чего я состою. Все то, что сделало меня мной. Все то, на смену чему пришли новые привычки, новые истории и новые люди. Вначале я жила надеждой вернуться туда. Только благодаря этой надежде просыпалась по утрам. Закрывала глаза и представляла, как Средиземье рассосется в один миг, как мираж. Потом жила интересом, поиском плюсов, смягчением минусов. Адаптировалась. Потом постепенно втягивалась. А теперь…корю себя за то, что допускаю мысли отказаться от всего, что было мне так дорого. Остаться там, где названия из детства и все мои воспоминания никому ничего не скажут. Пойти на такое только ради, (давай же, признайся себе в этом), ради мужчины. Я проспала целые сутки, потому что хотела как можно дальше оттянуть момент, когда я пойму, что у меня все равно не хватит ни сил, ни смелости остаться, и я вернусь на Землю лишь из чувства долга. Проснулась под вечер следующего дня с пересохшим горлом и слипшимися ресницами. Зато отдохнувшей. Наконец-то полностью отдохнувшей. Мне показалось, прошлый вечер был не вчера, а много-много дней назад. Руки, сжавшие меня так сильно, что помяли ткань камзола, дыхание, медово-хмельное, и эта фраза…все было будто частью прекрасного сна. Сейчас, лежа в огромной и восхитительно мягкой постели, я вдруг резко осознала, чтó именно Торин дал мне вчера понять. Прогулки, разговоры, мелкие жесты заботы и даже браслет — я лишь строила догадки вокруг этого, но вчера…вчера он сказал все прямым текстом. У меня перехватило дыхание и забилось сердце. Я подумала найти Торина, но мысль говорить с ним о вчерашнем сейчас, на трезвую голову, почему-то показалась мне отвратительной. Мне стало страшно наткнуться на равнодушие и попытку притвориться, что ничего не было. Я с трудом поднялась на постели, разминая ноги, и соскользнула с высоченной кровати. Что ж, теперь я знаю, что легла спать в одном браслете. Я наскоро умылась, накинула камзол и вышла за дверь, продолжая на ходу застегивать непослушные пуговицы на камзоле. Снова запетлял бесконечный коридор, замелькали подсвечники на стенах, и вот я на большой полукруглой террасе. Не здесь ли мы ужинали вчера? Или это было не вчера, а неделю назад? Сегодня я была здесь одна, и словно для меня одной горели свечи, а где-то в отдалении тоненько пела флейта. Я облокотилась на перила и глубоко вздохнула — эх, и куда меня только занесло? Ветерок тепло подул мне в лицо, потрепав мои волосы и зашелестев чьими-то одеждами за спиной. — Добрый вечер, Лили. Я обернулась. Безупречные руки сложены на поясе. На одном из пальцев приветственно сверкнул сапфировый перстень. — Владыка Элронд… Я вас не заметила, — я замялась, не зная, стоит ли мне поклониться и приличным ли будет снова уставиться эльфу в глаза, но он опередил меня: — Прости, что потревожил твое одиночество. — Ничего… — я все же подняла глаза. Сегодня Элронд был совсем другим. Я вдруг совершенно ясно, как на чистом листе, увидела, что в нем нет ни притворства, ни фальши, ни ненужных масок — только мудрость и какой-то непостижимый, необъятный груз всего пережитого. Груз, несомый все с той же кроткой и рассудительной мудростью. — Как ты находишь наш Дом? Надеюсь, ты ни в чем не нуждаешься? — Для меня большая честь… Бильбо говорил, что многие мечтают сюда попасть. — Многие, это верно. Однако, порой и те, кто совсем не стремились в Имладрис, попадают сюда волей судьбы и находят те ответы, которых не могли найти более нигде. Я улыбнулась и качнула головой: — Тогда, полагаю, мне стоит еще немного подождать. Элронд тоже улыбнулся одними глазами: — Ты позволишь взглянуть на твой браслет? — я покорно протянула ему запястье, — Эта вещь выполнена искусным мастером, но не эльфийским и не из числа известных мне людских мастеров. Я подняла на эльфа недоумевающий взгляд. Мне захотелось излить ему душу — чтобы вопросы полились так же, как слезы текли по моим щекам в той пещере. Главное, я знала, что он мог бы ответить на каждый из них, но Элронд лишь добавил, наклоняя голову набок: — Да, верно…ювелир из Синих Гор. Давно оставивший этот мир. Это очень ценная вещь. Береги ее. И ушел. А ноги сами понесли меня куда-то вниз, вглубь, по витым лесенкам, мощеным дорожкам, в сиреневые, пахнущие лавандой сумерки. И я бежала, бежала, пока не пришла в беседку цвета слоновой кости. Там был костер, собранный по всем походным пправилам, и меня встретил добродушный пьяный смех. Я чуть не расплакалась от умиления — гномы разбили походный лагерь прямо в эльфийских чертогах. Не удивлюсь, если и часового выставят после отбоя. Все были в сборе — не хватало только Торина, Балина и Бильбо. Кили, качаясь на перилах, жарко спорил с братом о том, кто красивей — эльфийки или гномки. Увидев меня, оба галантно заголосили, что красивее всех, конечно же, Лили. Хоть и худовата. Зато не дылда! «Дураки», — улыбнулась я им. Остаток вечера мы провели, слушая отборные анекдоты и песенки. Ори заливался краской, а Двалин раскатисто хохотал и хлопал его по спине так, что бедолага сгибался пополам. Гномы ломали ветки в эльфийском саду и прямо на них поджаривали куски сыра и хлеба — меня веселило это невинное варварство, и я охотно принимала участие. Когда жизнь становится слишком сложной и непредсказуемой, лучше всего обращаться к простым радостям. Впервые за долгое время мы просто проводили время так, как нам нравилось, но без озираний по сторонам и вздрагиваний от каждого шороха. Мне стало тепло и спокойно. Только дурацкий голос внутри головы шепнул: «Лиза…», и отозвался дрожью, пробежавший по спине. Я раздраженно тряхнула волосами — сегодня не будет мыслей о неизбежном. Что-то словно успокаивало меня, баюкало, кутало в звездную дымку, как в одеяло, и укачивало на мягких, ласковых волнах. И гномы вокруг меня становились такими же — расслабленными, спокойными. Мне казалось, так действует безопасность, но я еще не знала про магию этого места. Она заставляла боль притупляться. Было уже далеко за полночь, и над скалами разгорался блеклый рассвет, когда я возвращалась в спальню, оставив в беседке совсем разомлевший и засыпающий отряд. По пути я встретила Торина — он бежал по ступеням вниз, и по одному звуку его дыхания я поняла, что он раздражен. За ним семенил хоббит и, отдуваясь, пытался поспеть Балин. Увидев меня, Торин остановился и шумно вдохнул, словно я застала его врасплох. Балин, кряхтя и качая головой, пробормотал: «Доброй ночи, доброй ночи…», и поспешно удалился. Только Бильбо назойливо выглядывал из-за плеча гнома и таращил на меня глаза. Мы стояли втроем на небольшой лестничной площадке, и повисшая тишина неловко затянулась. На секунду переведя взгляд на Торина, я поняла, что мы оба ждем, когда хоббит уйдет, но он не уходил. В конце концов, я не выдержала и пожелала обоим спокойной ночи. «Неужели бедняга Бильбо меня ревнует», — хихикнула я про себя, поднимаясь по ступеням. А потом не удержалась и обернулась. Торин стоял на том же месте и провожал меня взглядом. В гостевой комнате меня встретили прохлада свежих простыней и такой глубокий сон без сновидений, какого у меня не было с самого рождения. Я словно рухнула в темный колодец и вынырнула с другой стороны. На этой другой стороне время текло по-другому: медлительно, вязко, как смола на вековых соснах. Дни были похожи друг на друга, но это не наскучивало. Каждый раз, засыпая, я не могла дождаться, когда снова проснусь, помоюсь в своей купальне и потом найду на полукруглой террасе неизменный завтрак — хлеб, мед и молоко. Музыка тоже здесь была повсюду: я слышала ее, когда засыпала, просыпалась, ела, мылась и гуляла, и, если иногда я различала какие-то знакомые инструменты, то чаще всего я даже не могла понять, откуда доносится мелодия и что именно может производить такую гармонию звуков. Это не было похоже на земную музыку ни ритмом, ни звучанием, и, даже если хотелось, это не получалось потом напеть и воспроизвести, но я все равно начала верить, что никогда не слышала ничего прекраснее. Однако, эльфы напоминали о своем присутствии лишь этой музыкой — общение между нами не складывалось. Стоило кому-то из отряда приблизиться к смеющейся стайке жителей долины, как они разбредались кто куда с умильными улыбками на лицах, роняя добродушные приветствия и звонкие смешки. Слуг, стирающих мою одежду и приносящих пищу, я тоже на удивление ни разу не заставала (кроме ужина с Элрондом в первый вечер). Не знаю, избегали ли эльфы непрошенных гостей или просто не хотели нам докучать, но я на них не обижалась. Даже в какой-то степени понимала. Гномы, не желавшие задерживаться в Ривенделле более, чем на сутки, кажется, сами не замечали, что они здесь уже неделю. Они проводили время в чудесной праздности: купались в фонтанах, пели, пили, опустошали кладовые, устраивали тренировочные бои, заставляя изнеженных эльфов шугаться, заслышав стук самодельных деревянных мечей и пронзительные боевые вопли. Лишь Торин с Балином и Гэндальфом постоянно пропадали в темных залах, куда я никогда не доходила. Мы с хоббитом не принимали участия в гномьих забавах и целыми днями слонялись по эльфийским садам. Пожалуй, единственное, что мне здесь успело надоесть, так это бесконечные рассказы Бильбо о древних эльфийских героях. Он рассказывал мне про каждую фреску и водил к каждому артефакту, еще и обижаясь, если что-то меня трогало не так сильно, как его. Хоббит был в восторге от Долины, твердил о том, что хотел бы уметь рисовать, чтобы написать пейзаж Имладриса и повесить в Бэг-энде, что он непременно сюда вернется после похода и, если судьба будет благосклонна, проведет здесь свои последние дни. В одну из таких прогулок он, прервав свой одиозный монолог, повернулся ко мне с неожиданно серьезным видом: — Лили, нам надо поговорить о том, что ты мне тогда сказала. Я вопросительно взглянула на него в ответ. — Ты сказала… — хоббит густо покраснел, — что тебе нравится Торин. Я вздохнула. — Сказала. Потому что доверяю тебе. — И я очень тронут, но все это нехорошо. — Разве? — отрешенно спросила я. — Он гном. Ты человек. Да еще и… — хоббит явно искал выражение помягче. — Какое это теперь имеет значение, — я раздосадованно перебила его, — я вернусь туда, откуда пришла. Но это правда, Торин мне нравится. Нравится сильнее, чем кто-либо в моем мире, — про себя я добавила неожиданный и пугающий вывод: «…и я не уверена, что в будущем кто-либо сможет мне понравиться так же сильно». — А если ты не вернешься? — Я совершенно точно вернусь. Это уже решено. Бильбо быстро заморгал и прочистил горло: — Мне…как и нам всем, будет тебя не хватать. — Думаю, здесь и без меня будет неплохо, — я грустно улыбнулась. Бильбо так же грустно улыбнулся в ответ, понимая, что я просто отшучиваюсь. Но всего масштаба моего бедствия он, конечно, понять не мог. Тем временем, я старалась не думать об этом бедствии совсем. Мне удалось почти полностью убедить себя в том, что можно наслаждаться жизнью, не думая о финале моего путешествия. Я отчаянно наслаждалась — цедила деньки в Ривенделле, как фруктовый нектар. Какие здесь были закаты! В закатный час, казалось, сам воздух становился золотым: золотой свет наполнял все вокруг, впитывался в мрамор колонн, зажигал пламенными красками витражи на окнах. Я каждый вечер стояла на террасе в восторженном, медитативном молчании и клялась себе, что, даже вернувшись в свой мир и дожив до глубокой старости, я до самой смерти не забуду вид Имладриса в свете заходящего солнца. Эльфы, которые и так тактично избегали общения со всеми нами, на закате словно исчезали совсем — вероятно, уважая желание своей гостьи побыть в одиночестве. Я слышала их музыку и серебристый смех в глубине сада, но сами они не приходили. Кроме сегодняшнего вечера, когда, провожая солнце, я услышала за спиной вежливое покашливание. Эльф, который меня побеспокоил, был одной из размноженных копий Линдира. Высокий, темноволосый, с глазами олененка на мягком юношеском лице. От фразы, которую он сказал, у меня потемнело в глазах и подкосились ноги: «Меня послали предупредить вас, что совет состоится завтра на рассвете…»

***

Солнце давно уже село, а я продолжала ходить взад-вперед, чеканя шаг. Не думала, что это будет вот так. Мне хотелось свернуться калачиком на холодном полу, зажмуриться и провести в глубоком обмороке все те бесконечные часы до чертового совета. Не хотелось чувствовать абсолютно ничего — но это было просто невозможно. Именно поэтому я, наперекор всему, что сейчас бурлило и кипело во мне, побежала вглубь засыпающего сада. Деревья склонялись ко мне, провожая удивленными взглядами, потревоженные цветы на клумбах вздрагивали. Вдоль дорожек мелькали эльфийские тусклые фонарики, дрожали факелы в металлических плошках, и, возможно, чей-то сосредоточенный взгляд исподволь провожал меня, прыгающую через две ступеньки вниз. Я шла все быстрее и быстрее, не зная, что именно я ищу, до тех пор, пока не нашла. В отдаленной части эльфийских владений шумел фонтан. Тот самый, который гномы облюбовали для своих водных процедур. Скульптуры смотрели в небо пустыми каменными глазами, а капли воды искрились в ярком лунном свете. Каштаны, дубы и столетние платаны с толстыми стволами отгораживали полукруглую мощеную площадку перед фонтаном от посторонних глаз. Там, в окружении этого каменного великолепия, мерила пространство шагами знакомая темная фигура, каждые несколько секунд выпуская в воздух облако табачного дыма. — Торин, — тихо окликнула я гнома. Вначале мы долго смотрели друг на друга, соприкоснувшись одними пальцами, не зная, что сказать. Долгожданная встреча наедине, а мы стоим и мнемся, как дети. Потому что оба знаем, о чем пойдет речь. — Я ведь так и не поблагодарила тебя за… — мой голос стал надрывно-хриплым, и я подавила подкативший всхлип, — за браслет. Он прекрасен. Я попыталась улыбнуться сквозь пелену слез. Торин так по-мальчишески уставился себе под ноги и стал быстрее перебирать мои пальцы в своей руке. — Это пустяк. В Одинокой Горе лучшие ювелиры изготовили бы для тебя браслеты на каждую руку и ногу с изумрудами, алмазами и… Только бы не заплакать. Только бы… — Кажется, я пришла попрощаться, — безжизненным голосом сказала я. Лицо Торина стало жестче, губы крепко сжались, желваки задвигались. Но в глазах была видна с трудом сдерживаемая досада. — Значит, эльфы вернут тебя домой? Почему, ну почему я испытываю чувство вины? Я кивнула. — Когда? — сухо спросил он. — Завтра. Повисло долгое молчание. Торин до боли сжимал мою руку, а сам смотрел куда-то в сторону, хмурясь. Я была рада, что он не видит, как по моей щеке предательски скатилась слеза. И вдруг меня потянуло к нему с такой нечеловеческой силой, нет, это была не влюбленность, а какая-то магия, наваждение… Я закусила губу, чтобы не разрыдаться, разглядывая его лицо, будто стремясь навсегда запомнить каждый миллиметр, каждую морщинку. «Только попроси, — умоляла я про себя, — только попроси, и я останусь. Лишь бы тебе не было больно». Но вместо этого я кинулась к нему, обвивая его руками, утыкаясь лицом в горячую, сильную шею, и заливаясь, наконец, слезами, порывисто зашептала: — Я бы хотела остаться, я бы хотела никуда не уходить… — Я понимаю, это твой дом…- успокаивающе шептал он над моим ухом, гладил по спине и крепко прижимался губами к моей макушке. Я прятала мокрое от слез лицо у него на плече, и мы едва заметно покачивались в такт моим всхлипам, сквозь которые, мне казалось, я слышала, как он шепчет: «Тише, ну-ну, тише…» Я подняла заплаканное лицо и встретилась глазами с Торином. В них была горечь, но, при этом, какое-то очень мужское и непоколебимое смирение — вероятно, мой уход стал еще одной небольшой потерей в длинной череде потерь, выпавшей на его долю. Это был еще один удар, который Торин был готов вынести на пути к своей цели. И мне было почему-то стыдно за это. Мое разбитое сердце отошло на второй план. — Я знал, что этот миг настанет, — глухо проговорил он, — и знаю, что должен тебя отпустить… Прощай, Лили. После этих слов Торин сильно и резко притянул меня еще ближе к себе. Его лицо исказилось мукой, как будто какая-то старая рана вдруг напомнила о себе острой болью. Одна рука легла на мой затылок, а вторая крепко обняла за талию, и в тот же миг наши губы слились в жадном, долгожданном поцелуе. Все было так, как я и представляла в своих полуночных мечтаниях: твердые, настойчивые губы Торина, его сдержанные, медлительные движения, наши горячие дыхания, сливающиеся в одно… Только вот этот поцелуй был прощальным — и от этого в нем было столько отчаяния, столько желания напиться друг другом, одним разом утолить всю ту жажду, что копилась за долгие дни с нашей самой первой встречи. Мы не могли оторваться друг от друга. Отрывались лишь на мгновение — тяжело дыша, соприкасаясь лбами, и снова впивались губами друг в друга. Это была почти ярость, почти месть тем обстоятельствам, в которых мы оба оказались. Сколько раз я представляла этот поцелуй! Думала, я буду жаркой, страстной, проникну языком в его рот и щедро поделюсь с ним всем своим женским теплом, но сейчас я лишь таяла в его крепких, даже болезненных объятиях и покорно отвечала на его движения. Это был его первый шаг. Его решение. Наконец, он нехотя отстранился: — Мы с отрядом тоже уходим на рассвете. Помню только то, как с моих губ сорвалось бесконечно-горькое: — Прощай, мой король.