Расскажи мне о проклятии; иль счастье ты мне принесешь?

Пообещав самому себе основательно взяться за изучение близлежащих городов от деревни и наличия в них высших учебных заведений, Сону следовал за своими амбициями, из-за чего отходил от компьютера не дальше, чем на пять шагов. И, честно говоря, бабушку, видимо, это слишком раздражает — ест теперь Сону там же, где и спит — за рабочим столом. Времени нет ни на то, чтобы полакомиться стряпней, ни на разговоры по телефону, единственное, что еще успевает он делать: отвечать короткими смс на вопросы. Если Ни-Ки в силу возраста и занятости другими делами, увлечениями или же человеком сразу пресек навязчивость со своей стороны, Чонвон, понимающий лучший друг, по большей части молчит, то Хисын зовет гулять. И Сону бы, наверное, сходил проветриться, но боится не успеть сделать все заранее. А бегать в поисках того, что необходимо, после не хочет. В его понимании делать дела заранее, чтобы затем не кусать локти и наматывать сопли на кулак, необходимость, а не простой каприз. С другой стороны, Сону благодарен Хисыну в моменты, когда от информации уже пухнет голова. Мало того, что нужно найти наилучший вариант, так еще и специальность, на которой способен будет он учиться. Освоить информацию и научиться применять ее на практике, а не просто забить болт. Если с первым уже удается более-менее разобраться, то с тем, с чем связать свою жизнь, нет. Именно в такие моменты Сону перечитывает сообщения от Хисына. Это и пожелания доброго утра, от которых искрится радостью лицо, и спокойной ночи, помимо этого частенько на телефон приходят различные анекдоты или просто забавные истории. И Сону по-настоящему смеется над ними. Хисын все же знает, как его отвлечь, а это в свою очередь сильнее располагает к себе. Очередное сообщение приходит на телефон. Сону тут же хватает смартфон в руки, улыбается, слегка посмеиваясь, быстро строчит незамедлительный ответ, в данном случае, обычный смеющийся смайлик. Потому что это единственная реакция, с быстротой которой справляются пальцы. В скором времени, кажется, он совсем привыкнет к Хисыну. Пусть поначалу парень не особо вызывал доверия. Но теперь, по прошествии недели знакомства с ним, Сону уверен, что Хисын не пропадет. Да и он сам тоже. Общение с Хисыном привносят изменения в его жизнь. Например, теперь он стал чуточку смелее и уже может спросить у прохожих время и даже позвонить в приемную Вуза самостоятельно. Не только потому что хочет стать взрослее, но и потому что докучать бабушке не стоит в приоритете. Она еще не знает, что так рьяно ищет внук в компьютере. Расстраивать ее нет охоты. Потому что понятно и без слов: она будет на стороне отца и всеми возможными способами начнет отнекиваться, лишь бы он, Сону, стал успешным в жизни. Естественно, сей факт отгоняет язык проговориться. Иногда, когда забывается цель поиска, Сону чуть ли не спрашивает совета, но вовремя мастерски переводит тему. Нет-нет, бабушке говорить о своих намерениях никак нельзя. — Сону! — зовут его, кажется, уже третий раз. Если не пятый. Отодвинув стул пятой точкой, Сону поднимается. — Со... — Да иду я, иду, — перебивает. Страх получить тумака словесного, конечно же, за игнорирование, подначивает перебирать ногами быстрее. Поэтому, когда он влетает на кухню взъерошенный, с выпученными глазами и тяжело дышащий, бабушка не то чтобы пугается, скорее немного волнуется. Не показывает состояния, лишь взмахивает рукой, от чего полотенце в руке рассекает воздух, и указывает подбородком на еду, разложенную на кухонном столе. Сону и не заметил, что время уже приблизилось к обеду. Когда-нибудь он ведь станет свободен от неких тягостей жизни? Ведь каникулы, самое время отдохнуть перед предстоящей учебой как следует. В конце концов, хоть разочек искупаться в реке, на закате полакомиться мороженым, сплести венок из полевых цветов, а еще, конечно же, найти-таки Имуги. Узреть глазами потустороннее. То, что явно не принадлежит ни одному из доступных миров. Вкусить запретное, что оставит после себя поток новых, необузданных и непокоренных еще эмоций. И оставить все, что познал, при себе. Лишь мимолетно обмолвиться, но самое сокровенное — правду — никому и ни за что. Даже Чонвону и Ни-Ки. Потому что доверие выстраивается годами, а еще потому что нет ни единого желания рушить надежды другого. Конечно, еще непонятно, можно ли будет добиться своего. А тем более знать наверняка о том, что с тобой будут откровенны, невозможно. Однако верить в то, что внутри таится нечто способное покорить существо не из нашего мира, ведь не преступление? Вот и Сону считает, что нет. Тем более делает он это не для себя. Ему просто хочется, чтобы Имуги не держал в себе разочарование, а мог поделиться с кем-то своими переживаниями. Сону готов стать этим "кем-то" не из-за чего-то, а вопреки. Возможно, он слишком наивен для этого мира. Однако это не мешает мыслить здраво. Что бы кто ни говорил, ни писал в книгах или статьях на форумах в Интернете, и ни талдычил сам мозг, частичка веры в то, что существует иной род, отличный от людей, не угасает. Напротив, с каждым днем все крепчает сильнее. Но выстраивать свою жизнь вокруг поиска сверхъестественного было бы, наверное, глупо. Пока есть возможность, свободное время и новая цель не мешает личной жизни, почему бы не попытать счастья? Понятное дело, если сейчас, за период отдыха, не удастся найти Имуги, после поиски могут помешать основному виду деятельности. Именно данный факт вынуждает действовать порой опрометчиво. И сейчас наверняка не бросились бы попытки, однако случай недельной давности не дает неусидчивости брать вверх. К тому же странные образы и голос, появляющиеся из ниоткуда, мягко говоря, пугают. Это же могут быть галлюцинации, правда? Только вот откуда они взялись и почему? Сону же не болен. По крайней мере, есть некая отсрочка от дальнейшей учебы. Отец не настаивал взять себя в руки прямо здесь и сейчас. Сам обмолвился о том, как необходим отдых. Сону не собирается сидеть на отцовской шее, но пока что действительно не может ограничить свою свободу. И, просто-напросто, боится уезжать далеко и надолго от бабушки. В последнее время ее здоровье не радует. То давление подскочит, то вдруг она хватается за сердце. Сону надеется на то, что хотя бы собранные накануне травы помогут ей. А еще не помешало бы ее свозить в больницу. Но разве она слушать будет? Упертая как бык. Хозяйство у нее и дела по дому, так что и думать забудь о том, чтобы уехать из деревни. Но отчаяние в таком случае не помощник. Сону просто необходимо заставить бабушку пройти обследование. И он знает наверняка: добьется своего. Ведь упертость и умение отстаивать свою позицию — индивидуальная черта всех членов его семьи. Беспокоятся, знает наверняка — видно невооруженным взглядом. Бабушка то садится, то встает, чтобы поставить чайник, то вновь садится, чтобы пододвинуть в его сторону солонку. Сону надоедает смотреть на чужие стенания: — Бабуль, ну ты чего? — А чего я? Нормально все, — ворчит. Но Сону-то видит, как уголок губ ползет вверх. Вот теперь можно спокойно поесть, набить желудок на несколько часов вперед, потому что вряд ли за сегодня он возьмет хоть единый кусочек в рот. И все же спустя несколько минут заставляют вздрогнуть от внезапного вопроса: — Ну как дела? Естественно, бабушка замечает, да и видит собственными глазами, что он сильно занят. И хотя раньше не вмешивалась, это не значит, что и ей не сложно. — Да все хорошо. Не переживай, пожалуйста, — просит, сжав морщинистую, сухую руку в своей. — Да как же не переживать, если ты даже о своих любимых печеньях забыл? — сокрушается. Но разве прошла уже неделя? — К, — запинается, — какое сегодня число? — и, не дожидаясь ответа, переводит взгляд на календарь, висящий на стене, и тут же округляет глаза. — О боже, мне срочно нужно на рынок! — тут же вскакивает, забыв и о еде, и о посуде. Прошло уже два дня, как привезли макаруны! Остается надеяться, что для него добрая тетушка продавщица их сохранила. В ответ только взмахивают рукой. Если Сону так беспокоится — это уже хороший знак. Облегченный выдох остается не замечен внуком, впопыхах натягивающего шорты и футболку. — Я пошел! — он обувает на ноги кроссовки, со всех ног устремляется к калитке и тут же сталкивается нос к носу с человеком. Если быть точнее, впечатывается им в грудь напротив. Тихо ойкнув, потирает место ушиба, отходя на пару шагов назад. — Куда так спешишь? — весело откуда-то сверху. Теперь Сону может разглядеть объект, в который успел врезаться, как только вышел из дома. — Хисын! Ты что тут делаешь? — Решил позвать тебя гулять самолично. В сообщениях ты все время отнекиваешься. — Прости, — неловко чешет затылок. — Ты же знаешь, я занят. — Знаю, но это не отменяет того факта, что молодому организму необходим свежий воздух. Согласен? — подмигивает, от чего Сону заливается краской. Он быстро берет себя в руки и улыбается во все 32. — Согласен. — Тогда пойдем, — не спрашивают, утверждают. Хватают за запястье и тянут за собой. Сону не больно-то хочет протестовать. Он ведь хотел встретиться с Хисыном, признается, но только самому себе. — Так куда ты так спешил? — Хисын отпускает его руку, когда они отходят от дома на несколько метров. — Я люблю макаруны. — Маку... что? Выражения лица напротив забавляет. Сону фыркает смешинкой под нос и поясняет: — Это выпечка, печенье. Бывают разных вкусов. Я их очень люблю. Привозят их в деревню раз в неделю. Нужно еще успеть купить. Разбирают в два счета. Но, знаешь, — загадочные нотки, появившиеся в голосе, побуждают Хисына снисходительно улыбнуться, — у меня есть связи. Но только никому! — Хорошо-хорошо, — посмеивается тихо Хисын. — Никому не скажу, обещаю. До рынка парни решают дойти пешком. Как сказал Хисын, после стольких дней без солнца и свежего воздуха, необходима пешая прогулка. Сону и не против. Он охотно отвечает на вопросы и задает сам, но Хисын, к сожалению, не может помочь ему с его вопросами. Потому что все они связаны с поступлением в высшее учебное учреждение. А Хисын, как Сону знает, никуда не поступал, но он не теряет надежды, поэтому интересуется мнением со стороны. Хисын старается помочь чем может и в их диалоге выступает в роли старшего, набравшегося какого-никакого опыта. Сону просто приятно его слушать — он и не замечает, как они доходят до рынка. Конечно же, для Сону оставили одну упаковку макарун. Он так сильно благодарен — кланяется на девяносто градусов и еще долго задушевно убеждает впредь на долго не пропадать. Женщина смущается, говорит, что он слишком хороший и что ему не о чем переживать. Напоследок просит передать бабушке не только привет, но мешочек кедровых орешков, которые успел собрать ее муж, пока был на вахте. Сону благодарит ее несколько раз, еще раз кланяется, взмахивает рукой и выпархивает из магазина, прижимая к груди коробку печенья, перышком. Хисыну хотелось бы спросить, что он так долго делал в магазине, но молчит и только улыбается, изучая такого радостного Сону. — Это и есть твои заморские сладости? — спрашивает, когда они выходят с рынка. — Да, хочешь попробовать? — Да не стоит, тебе потом неделю ждать. — Уже пять дней. — Все равно... — А я хочу тебя угостить! — перебивает. — Только давай не здесь. Знаешь заброшенную беседку? — Конечно, мы с Сонхуном, когда были подростками, любили там зависать. — Пошли туда, там всегда пусто, — и теперь за руку берет уже он, а не его. Выпускает, лишь когда они достигают беседки, не зная, какие кульбиты делало все это время не его сердце. Они сидят молча, любуясь природой. Беседка деревянная, порядком покосившаяся. Приходится сидеть близко, на одной скамейке, так как вторая почти полностью сгнила. Зато осталась крыша, так что если пойдет дождь, нестрашно. Рядом с беседкой такие же заброшенные дома, калитки которых увиты плющами. Несмотря на опустение, именно здесь, в заброшенной части деревни, создается атмосфера безопасности и уединения. В этих местах действительно мало кто ходит — все, что можно было забрать, уже давно забрали, а вся молодежь тусуется либо в клубе, либо в парке. Раньше, когда клуба не существовало, в этой части деревни устраивались гулянки. Поэтому Хисын часто бывал здесь. — Почему ты не куришь? — задаётся вопросом Сону. Он заметил это только сейчас, по прошествии двух часов, за которые они с Хисыном успели съесть добротную часть макарун и поговорить, наверное, обо всем на свете. — Я решил бросить. — Почему? — удивление сложно скрыть, но в лишних высказываниях Сону себя осаждает. — Решил, как ты и сказал, попробовать себя в пении. — Правда? — неверяще, но радостно. — Ты правда сделаешь это? Для тебя. — Постараюсь, — усмехается. — Но не радуйся слишком сильно. — Почему? Нет, Сону, с искрящимися глазами, с надеждой и верой, сидящих внутри него, но прорывающихся наружу в виде сцепленных между собой рук, уничтожают Хисына, разрывают на кусочки и размазывают в ничто. Этот Сону, похожий на ребёнка, воспринимающий какие бы то ни было вещи как что-то невероятное, обезоруживает. Этот Сону, замерший и едва ли дышащий, боящийся спугнуть, ожидающий ответа настолько отзывается внутри грудной клетки, что там, внутри, зашкаливает скорость сердцебиения, и Хисын не уверен, сможет ли выдерживать такое и дальше. Однако знает наверняка — не сейчас. Еще нужно время не только ему, но и Сону, смотрящему прямо в душу янтарными глазами. — Я... — откашливается. — С зависимостью тяжело бороться, знаешь. — Я могу чем-то помочь? — прилетает незамедлительно в ответ. И юркие пальчики, теплые, нежная кожа на которых напоминает лепестки цветов, сжимают его ладонь. Хисын давится воздухом. Но Сону ничего не подозревает и не замечает, потому что он тот, кто научился мастерски скрывать свои чувства ото всех. — Чем? — усмешка. — Если только бить меня по рукам. — Но ведь есть способ, правда? Хисын молит, чтобы он не смотрел на него щенячьим взглядом. — Есть, конечно. — Я верю в тебя, — кивает Сону. — Хисын, у тебя все получится. Удачи! — Спасибо, — незаметно даже для самого Сону оглаживает рукав его футболки. Примостившись чуть ближе к Хисыновому боку, Сону, доверившись, рассказывает о том, что чувствовал на протяжении нескольких лет своей жизни, пока еще чаяние на возвращение матери не потухло окончательно. Ведь каждому ребенку нужны оба родителя. Рассказывает о том, как от каждого стука в дверь подпрыгивал на месте и осторожно, настороженно, боясь спугнуть, подходил к косяку двери своей комнаты, чтобы подсмотреть одним глазком, кто же там. Не передать словами, какое разочарование и в то же время облегчение сковывало тело, когда в дом заходил отец или бабушка. Повествует о фантазиях, в которых он спал на одной кровати с матерью. Порой снились сны настолько яркие, что когда приходило время проснуться, наваждение покидало не сразу. Казалось, что до сих пор сидит и смотрит на то, как готовит для него мать. Как она, стоя у плиты, поворачивает голову, чтобы сказать, что ужин скоро будет готов и улыбнуться так, как улыбались ему только бабушка и папа. А он тоненьким голоском в ответ шептал заветное "Мама", дергал ножками под столом и нетерпеливо вертел палочки в руке. Сложно слушать, но не возможно не делать этого. Откровение в каждом слове, словно оголенном, вывернутом наизнанку. Уязвимость неприкрытая, протяни только руку, и коснешься ее. Кажется, эпицентр страданий — и есть Сону. И так хочется облегчить муки, показать, что вот он, здесь, рядом, всегда поддержит, утешит. Хисын прижимает к себе Сону одной рукой, пока тот изливает душу. Успокаивающе поглаживает и все время кивает. Потому что действительно понимает — рос без отца. Однако смирился, свыкся и просто сроднился с мыслью, что в его жизни не было, нет и не будет отца. Ему привычно, Сону тоже. Это не мешает делиться друг с другом сокровенным. Боль сближает людей. А если она идентична, сильнее. Нет, ни единая слеза не оросила футболку, хоть и говорил Сону с придыханием. Сбито шептал в шею, словно проговаривал скороговорку. Боялся потерять нить повествования. Растерять все, что скопилось внутри. Нет, не стыдно и даже не неловко — прижимают так сильно, обхватывая спину двумя руками, что нет надобности оправдываться и пытаться в очередной раз скрыть все за смехом. Хисын не тот, кто будет насмехаться и использовать полученную информацию в своих целях, он знает это. Можно даже не спрашивать откуда, просто чувствует. Поэтому, наверное, утыкается лбом в его плечо, сжимая в пальцах ткань изумрудного лонгслива. Они сидят в обнимку минут десять, если не больше. Оторваться не может ни один, ни другой. Сону оттого, что чувствует опустошение и думает, упадет, если выпустит кофту из рук. Хисыновы же причины куда глубже. Таятся внутри и высвобождаются микроскопическими дозами — это то, как поглаживает пятерней он мятные волосы, скользит тыльной стороной ладони по оголенному предплечью, а после сжимает теплую руку в своей. Отодвигается, но чтобы после объятий упереться лбом в другой и прошептать: — Ты такой красивый без макияжа. Домашний. Удивляется. Отодвигается, и выскальзывает рука из руки. — Ох, — смущается. — Спасибо. Рдеют щеки, учащается сердцебиение. На сегодня он счастлив. Правда. — Спасибо, что пришел за мной. И за то, что не оставляешь одного в трудной ситуации. — Да не за что, — Хисына редко можно вывести из равновесия. Но Сону удается делать это мастерски и отменно. А когда вообще в последний раз был штиль, вместо буйного шторма? Были ли моменты, когда не приходилось смущаться? Кажется, рядом с Сону нет. — Пойдем. Ты, наверное, уже мерзнешь? — намекает на легкую одежду. — Да, — неосознанно ëжится. И правда, улицы начали темнеть, а вместе с уходящим солнцем, поднялся ветер. С Хисыном приятно проводить время. Несмотря на непринужденные беседы, чувствуется разница в возрасте. Хисын более опытен, даже если знает ответы не на все вопросы, по-своему мудрый. Ему все равно на внешность, ровно как и на вес, и возраст. И если так подумать, Сону бы ни за что не решился заговорить с ним первым. Если бы не встреча в клубе, вряд ли смог бы предложить дружбу. На самом деле, характер и внешний вид разнятся. Как, в общем-то, произошло и с Сонхуном. Наверное, не зря говорят, что можно понять человека, познакомившись с его друзьями. Ведь Сонхун и Хисын в каком-то роде похожи друг на друга. — Дальше будешь искать, как только придешь? — интересуются. — Вряд ли, — пожимает плечами Сону. — После общения с тобой вот вообще ничего не хочется. — Это плохо? — обеспокоенно. — Нет, — мотает головой. — Наоборот. Сам понимаю и замечаю за собой привычку все время где-то что-то искать. Так и выгореть можно. А я не хочу учиться там, где потом не смогу. Если выгорю, точно знаю, выберу первый попавшийся ВУЗ. — Тут ты прав. — А у тебя бывало такое? — Конечно. Неоднократно. — И как ты с этим справлялся? — По-разному. Иногда делал через силу, иногда ждал вдохновения. Но на вдохновении не всегда можно вывезти. Даже и не знаю, что лучше. — Ты же сейчас говоришь о татуировках? — Да. Первые заказы шли как по маслу, хотя сейчас, видя их, понимаю, что они, мягко говоря, плохого качества. Но ведь это опыт, так? Наверное, года два я работал на износ, чуть ли не каждый день, и в один день понял, что просто не могу взять машинку в руку. А как только подумаю о том, что вот-вот должен прийти клиент, начинало мутить. — И что ты делал? — Работал. Знаешь, усердие приносит свои плоды. Те татуировки получались хорошими. Но когда было невмоготу, просто переносил запись или вовсе отменял. А потом и людей стало меньше. Так что теперь мне легче. — Ты сильный, — выдыхает Сону. — Хотел бы и я так чем-то гореть. — У каждого свой смысл жизни. Тебе необязательно быть таким же как я, или папа, или бабушка. Просто будь собой. Я уверен, ты найдешь свое предназначение. Даже если оно заключается в том, чтобы просто жить и радовать других людей своей улыбкой. — Не удерживается, запускает пятерню в волосы напротив и легонько треплет. — Ну, тебе пора, — кивает головой на калитку. — И правда, — звучит тихо. — Почему с тобой время пролетает как одно мгновение? — Поверь, у меня так же. — Может, мы с тобой соулмейты? — подтрунивает. — Соул... что? — Да не важно, — смеется Сону. — Иди уже, — толкает Хисына в бок. — Ну, тогда я пошел? — Спокойной ночи. — Спокойной ночи. Сону машет руками до тех пор, пока Хисын не скрывается из виду и даже дольше — пока не перестает слышать звук мотора мотоцикла. Наверное, он бы и дальше летал в облаках, если бы в ступор не ввел вопрос, с ходу прилетающий с порога: — У тебя появился новый знакомый? Поначалу он молчит. Просто не знает, что ответить. Хисын знакомый или больше? Он и сам пока не понимает. Единственное, осознает, что они становятся с каждым днем куда ближе. — Бабуль! — когда приходит в себя, восклицает. Наспех снимает кроссовки и бежит к ней, чтобы помочь встать с кресла, так как кряхтит она так, что могут услышать соседи. — Ты почему еще не в постели? — он правда удивлен, потому что обычно она рано ложится спать. — Не могла уснуть. И все из-за тебя, негодник, — мягко шлепает ладонью по пятой точке внука. Но тот возмущается так, словно ему зарядили чем-то тяжелым. — Ты чего?! — Ничего. Спать ложусь, иди в свою комнату! — Ты волновалась, да? — тянет уголки губ. — Конечно... — запинается. — Нет, ничего я не волновалась! — Знаю, волновалась. Но тебе не о чем беспокоиться. Этот парень хороший, не обидит меня. Постанывая, бабушка ложится в кровать. — Спокойной ночи! — снова ворчание. — Сладких снова, бабуль, — Сону не может не улыбаться умиленно. На носочках, крадучись, покидает комнату бабушки. Душ успокаивает, снимает навалившуюся усталость и напряжение. Сону тут же, выйдя из ванны, юркает в постель, не удосужившись нормально вытереть волосы. Сегодняшний день, относительно прошедших, был хорошим. Появилась возможность развеяться, купить макаруны, а еще узнать информацию, в данный момент отзывающуюся вибрацией в груди. Хисын будет петь, разве не замечательная новость? Радость не дает о себе забыть: от нее болят мышцы лица, дурное сердце бьется как не в себя, бросает в пот, а затем в холод. Однако таки удается, пусть и не сразу, уснуть. Правда, сны не радуют своим содержанием. Они настолько реалистичны — хмурятся брови, а в пальцах сжимается ткань одеяла. Бросает тело из стороны в строну, от чего наволочка практически полностью обнажает содержимое внутри нее. Не то чтобы плохо, скорее вновь то самое отчуждение овладевает разумом. Снова этот город изо льда, но теперь в нем появляются глаза, полные ненависти. Их так много, не сосчитать. Только почему? Почему он? Почему озлобились? Что он сделал не так? Разве перешел кому дорогу, сделал больно? Смотрят глаза, словно пытаются прожечь насквозь. Некомфортно, страшно, хочется скрыться, убежать. Так и поступает. Только сколько бы Сону ни бежал, глаза повсюду, словно усыпанное ледяными крошками озеро, по которому он бежит. Это когда-нибудь закончится? Просыпаться в холодном поту неимоверно тяжко. Дыхание спертое, грудная клетка сжата будто с двух сторон. Сону тянется к прикроватной тумбочке, хватает граненый стакан и выпивает воду почти залпом. Засыпать боязно, но в сон клонит. Как только голова касается подушки, Ким проваливается в сон. На утро он не помнит, что так тревожило ночью. Напоминанием служит лишь выбившаяся из-за краев постель, которую с таким усердием приходилось тянуть на себя, потому как казалось, что снова провалиться под лед прямо в пронизывающую все тело холодом воду не составит труда. Сколько бы Сону ни пытался вспомнить, сделать это так и не удалось. По итогу спустя полчаса, если не больше, самобичевания решает забить на все и хорошенько сегодня отдохнуть от всех дел. Абсолютно. Да и настроения нет рыться в Интернете в поисках нужной информации. Устал. За завтраком из уст бабушки проскальзывает хорошая новость: сегодня в пять вечера она идет на сельсовет, а после зайдет к подруге, живущей на другой стороне их улицы. Это обозначает лишь одно: можно позвать Чонвона и Ни-Ки в гости. Для этого необходимо закинуть удочку: — Бабууль, — сладким голоском тянет Сону, отщипывая от булочки небольшой кусочек. — Хорошо спала? — начать все же лучше из далека. Не то чтобы бабушка не принимает его друзей, напротив, воспринимает их как родных внуков, просто любит показать свой авторитет, не в плохом смысле, конечно. А еще всегда после их ухода говорит, что однажды когда придет с такого же совета, от дома останутся одни руины. И хотя знает, что в основном это у него, Сону, ее родного внука в голове черти что творится, под одну гребёнку попадают все. И попадает всем. Безусловно. — Ой, не нравится мне это, — тут же начинает причитать. — Ну скажи, — не унимается Сону. — Видела сны? Хорошие? — Да ничего не видела, отстань. Не видишь, занята? А ведь правда, готовит тесто. — А что собираешься делать? — Сону тут же вскакивает на ноги. — Помочь? — Ну помоги, раз сам предложил. Для него это только в радость — любит лепить из теста пирожки или пельмени. — Так что готовить будем? — не угомонится. — Пуноппан. — О боже, — восклицает, не веря своим ушам. — Серьезно? — Серьезнее некуда. Знаю ж, как только мои ноги за двор, еще четыре придут. — Ты самая лучшая, — не удержать порыва чувств, рвущегося наружу. Да и не нужно, потому как от крепких объятий со спины спокойнее на душе. Правда, до сих пор не привыкшая к сюсюканьям бабушка, мгновенно отстраняется, не забывая дать внуку нагоняй. Но прежде чем начать, он все же успевает чмокнуть ее в испещренную морщинами щеку. За общими с бабушкой делами время летит незаметно. Помимо пуноппанов, Сону делает кимбап и яичницу, а бабушка готовит различные закуски и достает из кладовки варенье. У них остается еще немного времени, они тратят его на просмотр плохой мелодрамы, после чего бабушка наспех собирается и говорит, что вернется не раньше девяти, а то и десяти вечера. С удовлетворенной улыбкой на устах Сону, прислоняясь к калитке одним плечом, машет в ответ свободной рукой. Через полчаса он наконец встретится со своими друзьями, по которым успел соскучиться. Вместе они собирались в последний раз, наверное, еще весной. То Ни-Ки занят, то Чонвон, то сам Сону. Сегодня условились все втроем отложить какие бы ни были дела и заняться ими позже. Вряд ли впредь встречаться так часто, как раньше, у них получится. Тем более, если Сону в скором времени уедет, чего, конечно же, не планирует делать — слишком привязан и к местам, и к людям. По крайней мере, ближайшие два месяца так точно.

🌙

— Сону, погадай мне, — с порога заявляет Чонвон. В очередной раз. Запыхавшийся, не успевший еще даже отдышаться, но уже просящий рассказать о будущем, он выглядит наивным ребенком. — У тебя опять ничего не покажет, — подтрунивает над ним Ни-Ки, появившийся из-за его спины. Он быстро скидывает кроссовки и проходит за хозяином дома внутрь, пока шипящий на него, как озлобленная кошка, Чонвон мешкает. Но тоже быстро идет следом за парнями, надувает щеки и складывает крестом руки на груди. — Замолчи. Ни-Ки на это только смеется, показывая язык. — Сону, скажи ему! — Чонвон возмущается пуще прежнего. — Ладно, успокойтесь. Посмеиваясь над друзьями, Сону перемешивает колоду. Краем глаза видит, как Чонвон складывает руки в умоляющем жесте и прикрывает глаза. Неужели так важно знать свое будущее? Ну раз уж друг так сильно просит, а Сону, сам по себе сердобольный до мозга костей, только пожимает плечами, доставая из колоды карты. Задумчиво уставляется на выпавшие в ряд. Расстраивать Чонвона нет ни единого желания, но и врать тоже. Еще несколько карт ложатся поверх прошлых, и они ни в коем разе не меняют ситуацию. — Ну что там? — нетерпеливость со стороны Чонвона буквально заставляет мурашки пробежаться по коже. Плечи непроизвольно передергиваются, и он давится наперекор сожалению своей же кривой улыбкой. — Смотри, — осторожно, чтобы лишний раз не сгущать краски, начинает, указывая на одну из карт. — Это старший Аркан: Жрица. Прямое положение свидетельствует о чувстве одиночества. Человек, которому выпадает данная карта, является терпеливым, уверенным в себе. Он способен к продолжительному выжиданию, при этом часто остается один, — на этих словах Чонвон вздрагивает и закусывает нижнюю губу. Когда дело доходит до расклада, Сону погружается и трансформируется на глазах, становясь словно другим человеком. В такие моменты есть только он и карты, показывающие скрытое людским глазам, оттого в это время не замечает ничего вокруг. Как и сейчас то, как Ни-Ки, несмотря на вечные подколы в сторону Чонвона, хватает того за ладонь и сжимает в своей. — Такой человек не теряет своей независимости и внутреннего равновесия, также часто прислушивается к внутреннему голосу. — Чонвон неосознанно кивает, громко сглатывая. — Вместе с Жрицей выпал Паж кубков. А две эти карты в сочетании ознаменуют встречу. — Чонвон светлеет лицом, но говорить, как и перебивать друга, не собирается. — Следующий Аркан — Императрица. Сама по себе Императрица указывает на плодовитость и большую вероятность брака. Однако в данном случае карта в перевернутом состоянии, а значит, говорит о долгом периоде одиночества. Вместе с Жрицей Императрица намекает на некий опыт. Далее идет Колесница. К сожалению, в прямом положении, если данная карта выпадает одинокому человеку, указывает на то, что ему нежелательно на данном этапе заводить отношения. Такой человек в первую очередь должен думать о саморазвитии и расширении знаний. Еще одна карта — Сила, — в перевернутом положении намекает на нерешительность человека. То есть это тот, кто еще не до конца осознал, чего желает. Так как Сила выпала с картой Колесница, могу сказать, это есть гармония с собой. А дальше... Спустя пятнадцать минут монотонного повествование о том, что у Чонвона будет спокойная размеренная жизнь, и не намечается на его пути любви, по крайней мере, на два ближайших года точно, Ни-Ки громко взвизгивает: — Я же говорил! — Так значит, я умру девственником, — заключает Чонвон, ложась на спину. Он скрещивает руки на груди и закрывает глаза. — Да брось, — Сону теребит его за ногу. — Чонвон, поднимайся, лучше давай поедим пуноппан. Чонвон тут же передумывая умирать, резко садится. Он округляет глаза и хватает Сону за руку. — У вас есть пуноппан? — У них почти всегда есть пуноппан, — подмечает Ни-Ки, уже намыливаясь бежать на кухню. Только он подрывается, как Чонвон хватает его за капюшон толстовки и тянет с такой силой, что тот кулем падает на пол. Ни-Ки кричит во весь голос: — Говнюк! От увиденного победного выражения на лице Чонвона, что высовывает язык, он чуть ли не кудахчет петухом, при этом же, вобрав большой поток воздуха, давится. Чонвон же в это время только пятками сверкает. — Вставай, — отсмеявшись до слез, Сону подает Ни-Ки руку и помогает встать. Они много раз с Ни-Ки держались за руки, но никогда за это время холод не прошибал его позвоночник. Сону как ошпаренный отдергивает руку и смотрит на нее как на чужую. Второй рукой хватается за нее, пытаясь развеять ощущение того, что кто-то чужой сжимает ладонь. Невидимая сила не перестает держать его за руку. Пугает этим парня все сильнее. Отнюдь это не больно, а даже как-то знакомо. Только вот кто и когда касался его так? — Эй, что с тобой? — обеспокоенный Ни-Ки порывается взять Сону за руку, которую тот тут же прячет за спиной. Он выпрямляется и говорит: — Все в порядке, показалось. Но по его побледневшему лицу этого не скажешь. Однако Ни-Ки никогда не любил наседать, поэтому оставляет друга в покое. Когда они идут по коридору на кухню, он оборачивается, чтобы посмотреть на него. Тот до сих пор растерянно рассматривает ладонь, то сжимая, то разжимая. Будто проверяет, ему ли она принадлежит. Интересно, что это с ним. "Если бы действительно было что-то серьезное, — размышляет Ни-Ки, — Сону мне обязательно поведал об этом. Раз он молчит либо не хочет говорить, либо и правда ничего не случилось. Правда, он до сих пор такой бледный и все косится на свою руку... Ладно, в любом случае это не мое дело". Ни-Ки непривычно видеть друга таким растерянным. Во избежание непонимания со стороны, он решает отвлечь Сону, перетянув его внимание на их с Чонвоном очередную словесную перепалку без рукоприкладства. Наверное. — Вот и простофиля же ты, — говорит он, а сам косо поглядывает на Сону, который встрепенулся и теперь уже вполуха слушает его, — подай только тебе пуноппан, ты милую душу за них продашь. — Ты будто нет, — язвит в ответ Чонвон. — У меня хотя бы Сонхун есть, — Ни-Ки подмигивает, выводя тем самым Чонвона из себя. — Эй! — кричит он. — Мы все уже прекрасно знаем, какой Сонхун классный, сасный и все такое. Ты уже все уши прожужжал про его новые наколки и про то, как он офигенно лавирует между валунов нашей деревни на мотоцикле. И даже шлем порой не надевает, да, Сону? — тот охотно кивает. Он тянется за пуноппаном. Ни-Ки облегченно выдыхает. — И знаем мы, как он тебя каждую ночь имеет в разных позах. Ну что еще?! — Да в принципе ничего, все правильно сказал. Только сегодня мы идем на вечеринку, а ты будешь в своей кроватке с овечкой Глицинией лежать. И зачем ты вообще так свою игрушку назвал? — фыркает Ни-Ки. — Как захотел, так и назвал. И вообще, это Сону это имя придумал. Да, Сону? — тот с набитыми пуноппаном щеками охотно кивает, словно болванчик. — Потому что он обожает цветы глицинии, — говорят они хором с Ни-Ки. Сону радостно хлопает в ладошки. Но ему это кажется недостаточным, поэтому он поднимает большой палец на правой руке, а затем и на левой. — Мне кажется, — произносит загадочным голосом Ни-Ки, наклоняясь ближе к Чонвоновому уху, — в прошлой жизни ты был евнухом. Он прыскает в кулак, Сону же пытается сдержаться. — Скажи ему, Сону! — возмущенно кричит Чонвон. — Я его прибью. Он порывается встать, чтобы дать хорошего леща Ни-Ки. Сону оказывается быстрее: тянет его за футболку, усаживая на место. — Ну или священником, ладно, — Ни-Ки тяжко вздыхает, делая вид, будто жалеет Чонвона. — Сону! — Ни-Ки, хватит его задирать. Мне вот кажется, ты будешь самым счастливым, — обращается он к Чонвону, трепля по кучерявым волосам. — Правда? — Чонвоновы глаза загораются надеждой. — Ты правда так думаешь? — Конечно. У тебя будет хорошая жена, которая будет любить тебя сильнее всего на свете. У вас будут трое малышей. Собственный дом. И кролики-альбиносы днем и ночью скакать на лужайке, как ты и хотел. — Хён, ты лучший, я знал это! Сону улыбается и обнимает прильнувшего к груди Чонвона в ответ. Порой ему кажется, что в прошлой жизни Чонвон был его сыном или младшим братом. — Детсад, — вздыхает Ни-Ки, подпирая щеку рукой. И хотя пытается выглядеть не по годам серьезным, от янтарных глаз не скроется то, как проскальзывает улыбка на лице. Чонвон же этого видеть не может лишь потому, что утыкается носом в район ключицы Сону. Единственное, прежде чем прижаться сильнее, на долю секунды полуоборачивается, чтобы показать Ни-Ки язык. Тот на это реагирует спокойно: закатывает глаза, вздыхая так тяжко, словно всем своим видом пытается показать, что его это никак не волнует. Ведь правда не волнует — с Чонвоном они хоть и цапаются по поводу и без, не ради себя, а друг для друга загрызут любого посмевшего кого бы то ни было из них обидеть. Включая Сону. Парни еще долго сидят на кухне, перемывая друг другу косточки. В конце концов первым уходит Ни-Ки — Сонхун за это время позвонил, наверное, раз 100, если не больше. А когда друг выходит на крыльцо, Сонхун уже стоит и дожидается его, в нетерпении теребя кожаную перчатку. Сону крепко обнимает Ни-Ки, параллельно ищет глазами Хисына и не понимает, почему сердце пропускает удар — никого нет. Напоследок все же умоляет, хоть и доверяет Сонхуну, быть осторожным. — Свидемся, — кричит Ни-Ки парням, когда запрыгивает на мотоцикл. Его руки обвивают талию Сонхуна, а сам он так сильно прижимается грудью к его спине, что от чего-то в груди Сону щемит. Сквозь клубы пыли, поднятые в воздух колесами байка, видна рука Ни-Ки. Он машет ей, другой крепко обхватывает талию своего парня. Наконец они уезжают, а Сону с Чонвоном заходят в дом. Чонвон уходит поздно вечером. Бабушка уже успела прийти, посидеть с ними и рассказать о том, что устала слушать ненасытную на сплетни подругу, а после ушла к себе смотреть телевизор. Сону вместе с Чонвоном лежали на кровати. Голова второго покоилась на груди Сону, перебирающего темные локоны пальцами. Они слушали песни и перешептывались. Чонвона стало клонить в сон, поэтому он быстро засобирался домой. А Сону, оставшись один, все уснуть не может. Что-то тревожит, заставляет сердце быстро биться. Только вот что? Попытка совладать с ситуацией не приводит к хорошему итогу. Становится, напротив, хуже. Ким почувствовал, как задыхается, когда решил открыть форточку и не смог дотянуться. И вот теперь сидит на кровати, согнувшись в три погибели. И пальцы, сжимающие с таким рвением футболку в области груди, будто вот-вот оторвут ткань, не сдвигаются с места. Впиваются в кожу, но не клеймят кровоподтеками лишь оттого, что просто-напросто не имеют прямого контакта с ней, что уже успела за каких-то десять минут покрыться испариной. В попытке помочь самому себе Сону зовет бабушку, но та крепко спит, не разбудишь. Остается только сильно зажмурить глаза и попытаться поддаться боли, явно на что-то намекающей. Удается не с первого и далеко не с третьего раза, но когда получается впустить ее в себя, а не воевать, отпускает быстро. На мгновение приходит то самое ощущение давления. Его кто-то вновь хватает за руку. Сону не на шутку пугается, подскакивает на ноги, но не видит ничего или никого постороннего. Он один почти что в кромешной тьме. Ее рассеивает лунный свет и уличный фонарь. За сегодня руку сжимают уже второй раз, и это уже не смешно. Но ведь не сошел с ума, так? Или все же.... — Успокойся, — сам от себя требует дрожащим голосом, вновь опускаясь на кровать. — Все хорошо, хорошо. — Он покачивается вперед-назад, сжимая руки, сцепленные замком, меж коленей. И пытается все объяснить банальной галлюцинацией. Ведь бывают же не только слуховые или визуальные? Бывают, это они и есть. Они и есть, уверенности в этом ни прибавить, ни убавить. Наверное, теперь мерещится всякое, потому что он ударился головой, когда упал в тот самый день. Ведь как-то же забрался на гору — помнит озеро в форме полумесяца, а как оказался внизу, нет. Значит, действительно упал, и был ушиб. Может быть, шишку просто-напросто на затылке не заметил, а та была. Наверняка была, не может быть иначе. Ведь не может? Можно долго гадать почему, что и как, но лучше все отпустить и забыть, будто ничего и не было. Именно с такими мыслями Ким залезает в кровать и долго лежит и глядит в потолок. Уснуть не получается. Долго размышлять на тему того, чем себя занять, чтобы не погрязнуть в том состоянии, в котором он находился каких-то пять минут назад, Сону не собирается, именно поэтому берет карты Таро в руки. Гадать на будущее обычная практика. Правда, для других. На свою же судьбу Сону никогда не гадал. Видимо, пришло время...