Герой второго плана

Район Орвуд к северу от стены Сина по праву считался первой ступенью Хистории Райсс на пути к королевскому трону. Именно здесь на глазах у изумлённых жителей она расправилась с собственным отцом, подкрепив притязания на власть делом. Немудрено, что орвудцы стали её верными последователями, а местное управление предоставило её приближённым значительные привилегии в столь ухоженном и благополучном месте. Возможно, по этой причине Жан Кирштайн, некогда второе лицо в Легионе Разведчиков Парадиза, а ныне временно безработный, и выбрал Орвуд в качестве «семейного гнезда». А может, это «семейное гнездо» выбрало Бонни, молодую супругу Жана, чьи завидущие глазки да загребущие ручки привыкли получать на блюдечке всё. Ну или почти всё.        Ради некоторых вещей стоило постараться.        И что-что, а стараться Бонни умела. Всю свою сознательную жизнь она лезла из шкуры вон, мечтая ворваться в круг элиты Парадиза, куда, как ей казалось, добраться можно одним путём: Стать женой главнокомандующего. Желательно, Военной полиции. И — разумеется — любой ценой. Шанс исполнить мечту представился довольно скоро: близкая подруга Хитч да собственное сердечко в унисон подсказали, что после роспуска Разведкорпуса статный красавец Кирштайн превратится в идеального кандидата на эту должность. Зная, что без борьбы он не дастся, двадцатилетняя Бонни Граймс без лишних промедлений начала охоту. Жану по душе брюнетки? Что ж… русые кудри живо окрасились в чёрную смоль. Он не жалует вульгарность? Портниха за пару вечеров урезала слишком откровенные наряды, а яркие помады отправилась в дальний ящик пылиться до лучших времён.        Отказаться от броскости вышло просто, но вот характер… его-то не спрячешь в тёмном шкафу. Бонни, однако, умудрилась сделать и это. Хитч ведь все уши ей прожужжала, что Кирштайн ценит скромность в манерах, и после знакомства взбалмошная Бонни перестала узнавать саму себя. Ей так хорошо удалось перевоплотиться, что всё быстро переросло в роман. Они наспех сыграли свадьбу, и вскоре на свет появился Тео. Беременность далась нелегко, и, вспоминая родильные муки, Бонни могла лишь вздохнуть:        Неужели и это впустую?..        Могла ли она помыслить, что сегодня, когда долгожданный титул будет практически лежать на её ладони, дражайший супруг ни с того ни с сего вдруг сдаст назад? Он не только не думал выдвигать свою кандидатуру на освободившуюся должность, а даже напротив — был занят совсем другим. По крайней мере об этом свидетельствовали его периодические ночные похождения. И лучше бы это была любовница. Не в силах сопротивляться навязчивой мысли, Бонни Кирштайн нащупала шнурок прикроватного торшера и взглянула на золочёные настенные часы. Четыре часа утра. Пальчики с бордовым маникюром смяли шёлковый пододеяльник, но смялся почему-то подбородок: спальное место супруга выглядело столь нетронутым, что хотелось изорвать его на куски. Желательно, с хозяином вместе. Ох и доиграешься ты, муженёк, — мысленно пригрозила Бонни, выключила свет и отвернулась к стене. Кошки на душе, с коготками поострее её собственных, могли бы заскрести хозяйку до смерти, но госпожа Кирштайн убедила их подождать. Ведь для них есть идеальный кандидат. Кое-кто, кто прямо сейчас открыл входную дверь и проник в квартиру. Почти бесшумно — так ему казалось. Наивный. Жан ненавидел эти моменты: запыхавшийся и вспотевший после ночного ритуала, он только и грезил о горячей ванне, но обычно приходилось довольствоваться кувшином. Шумные банные хлопоты непременно разбудили бы его супругу, чего он хотел бы меньше всего на… — Па-ап… Детский голосок, с заспанной хрипотцой и, как назло, слишком громкий, заставил Жана скорее подхватить на руки своего почти трёхлетнего сына и после короткого «Т-с-с» зашептать: — Ты чего не спишь, Тео? Мама тебе задаст… — У тебя глязь, па, — палец Кирштайна младшего ткнул Жана в щёку и заставил того подойти к зеркалу. Да уж, видок такой, словно всю ночь могилы рыл. Увы, чумазая щека и грязный лоб сегодня были меньшими из зол: этой ночью Жан перестарался и так крепко шмякнулся оземь, что изорвал очередную рубашку. Выброшу её втихую, чтобы Бонни не узнала, — решил он и, вздохнув своему потрёпанному видку, перевёл взгляд на сына. Тео сонно похлопал ресницами и капризно уткнулся лбом в грудь отцу, заставив того погладить чёрные курчавые волосы. Ну и неудачник же ты, Кирштайн. Даже сын на тебя не похож. Непрошенная мысль, как всегда, обожгла в груди, и, злой на самого себя, Жан понёс Тео в детскую, где усадил того на горшок и, с трудом дождавшись, пока он сделает свои дела, уложил мальчика обратно в кроватку. Укладывать сына было не впервой. Чаще всего это делала няня перед тем, как уйти домой, сам он — чуть реже, ну а Бонни, ко всеобщему удивлению, никогда. Наблюдая, как сын беспокойно вертится в кроватке, Жан начал злиться ещё сильнее: сколько бы он ни просил Бонни взять Тео на ночь к ним, та была непреклонна. «Так из него не вырастет мужчина. С двух лет пора бы спать самому» «Мужчина»! — внутренне огрызался Жан, — Как будто ты имеешь хоть малейшее понятие, что это такое. И — чёрт с ним — будь причина хоть на каплю в этом, Жан не был бы и вполовину так сердит. Под желанием «вырастить мужчину» маскировалась… обычная лень. Извечная спутница красавицы Бонни настаивала на длительном и непрерывном сне — в который хныкающий сынишка не вписывался ни при каком раскладе. Тео закряхтел, и Жан потянулся за пустышкой, не «мужественным», но стопроцентно работающим средством, помогающим сыну уснуть. Да, давно бы пора его отучать, но при малейших слезах Теодора Бонни частенько прибегала к пустышке и сама. Чёртова воспитательница. Тео наконец засопел, а Жан, опустив локти на бортик кроватки, протяжно вздохнул. Ночная усталость надавила на плечи, вынудила ссутулиться, но древесина оказалась такой хлипкой, что резкий скрип мигом заставил выпрямиться обратно. Скоро не будет денег даже на няню, а сломанная кровать только добавит масла в ого… — Кх-кхм. Жан стремительно развернулся. Его молодая жена, стоя в дверном проёме, поплотнее запахнула шёлковый халат. Сжав пухлые губки, она тряхнула кудрями назад, приглашая на серьёзный разговор. Не сорвись. Держи себя в руках, — Жан стиснул зубы и, поправив одеяльце на спящем сыне, вышел в коридор. — Ну? — дверь в комнату Тео едва закрылась, а Бонни уже захлопала чёрными ресницами в ожидании ответа. Скрестив руки под пышной грудью и как бы ненароком выгодней её приподнимая, она прислонилась к стене и обратила хмурый взор на мужа. — Что «ну»? — огрызнулся тот, расстёгивая манжеты испачканной рубашки. Он сразу пожалел о своём тоне: подбородок Бонни задрожал. — Как её зовут? — Да нет у меня любовницы, — Жан еле сдержался, чтобы не сорваться на крик. Его бесил её вопрос, её дрожащий подбородок, а уж если она увидит прореху… Не решившись выбросить рубашку при жене, Жан сунул её в бельевую корзину и приготовился в сотый раз озвучить заготовленную ложь, но в отражении зеркала его внимание привлёк синяк. Огромный синяк от нижней границы рёбер до самого паха. Чёрт, — поморщился Кирштайн, но не синяку, а вскрику жены. — Жанкусик!.. — Бонни попыталась положить ладонь ему на живот, но тот отстранился, покоробившись от ненавистного обращения, и предвосхитил очевидный вопрос: — Не болит. Иди спать. Я вымоюсь и лягу тоже. Кажется, гематома вкупе с грязным лицом всё-таки вынудили Бонни соскочить с темы измен: — Если не любовница, то что? Опять скажешь «подработка»? — не позволяя мужу уединиться в ванной, она продолжала атаку. — Угу, так и скажу, — Жан наполнил золотистый тазик водой, — И говори тише. Или зайди сюда и закрой за собой дверь. Разумеется, Бонни выбрала второе. Она молча смотрела, как Жан снимает с себя всё, включая трусы, и, стоило ему встать в ванну и черпнуть кувшином воды, как она завела свою извечную пластинку: — Ну да, в штабе королевской полиции платят совсем копейки, — девушка демонстративно посмотрела на ноготки, — А главному кандидату на пост командира заняться-то больше нечем, кроме как халтурить по ночам. И плевать, что у него есть сын и жена. Обойдутся без денег. В конце-то концов, пожуют крапиву… Ведь когда пала стена Мария, полстраны питалось именно так. — Вот же дрянь! — чуть не выпалил Жан, но в последний момент умудрился процедить: — Не начинай. — А я уже. Ещё несколько лет назад, когда позвала тебя на встречу. Вот дура, и выбрала ж тебя, а было столько кандидатов… Вместо ответа Жан только хмыкнул. В сдерживании собственных яростных порывов он весьма преуспел, и к некоторым речам жены у него давным-давно выработался иммунитет: сейчас она минут на пять затянет про свою молодость и утерянные перспективы, а потом… Но Бонни вдруг замолчала. Глядя, как муж отмывает натруженные мускулы, она зловеще и как-то слишком певуче протянула: — Время ухо-одит, милый. Пока ты прячешься от важных должностей, кто-то их получает. И коль уж завел ребёнка, то пора повзрослеть. Ни мне, ни Тео не нужен безалаберный папаша. От возмущения Кирштайн так и замер весь в мыле. Безалаберный?! Это он-то безалаберный, после всего того, что для них сделал?! Ему отчаянно захотелось послать её ко всем чертям, но после услышанного простого посыла показалось маловато. — Значит, раздвигай ноги перед кем-то «алаберным», раз я такой хреновый! — Жан окатил себя водой и ступил на коврик, — Ревновать не буду. — Я всего-то хотела… — Дверь закрой с обратной стороны. И побыстрей. Серые глаза Бонни наполнились слезами, щёки и нос запылали румянцем. Что-что, а собственный плач она превратила в искусство. Перевоплощение из капризной жены в невинную девчушку всегда было запретным ударом, и Жан понятия не имел, как от него увернуться. Не то, чтобы он не выносил женских слёз (чаще ему было плевать), но в случае с женой манипуляция каждый раз била в то самое место… …которое большинство людей называют душой. — Не любишь! — захлебываясь слезами, запричитала Бонни и забила кулаками в его грудь, — Не любишь! И никогда не любил! Как есть голышом, Жан прижал к себе рыдающую супругу, топя мозолистые пальцы в её чёрных кудрях. Что бы он ни сказал, ей всё будет мало, и потому он просто молчал в ожидании затишья рыданий. — Бонни. Пошли спать… — наконец решился он. — Так и скажи… Что не нужна… Что использовал… Развратил… Заделал ребёнка… И вот теперь бросаешь… — Не так. Не так всё было. Тогда я искренне хотел… Я просто… Долгая пауза вынудила Бонни отлепиться от мужа и пристально глянуть ему в глаза. Он только что готов был в чём-то признаться, но почему-то притих. — Ты мне не доверяешь, Жан? — вкрадчиво спросила она. Вместо ответа тот отвёл глаза. — Жан, посмотри на меня! Посмотри на ту, что подарила тебе Тео! Разве ты его не любишь? — Люблю, — моментально заверил тот. Он сдался перед натиском жены и вгляделся в серые радужки глаз, вместе с густыми ресницами передавшиеся по наследству любимому сыну. — Люблю очень сильно, — ещё твёрже повторил он, — И не хочу, чтобы он рос без отца. — Умница, — Бонни одобрительно положила ладони Жану на щёки и зашептала, — Если любишь Тео, то слушай меня. Жан покорно замер, зачарованный переменой её тона. — Завтра мы едем в салон. В лучший свадебный салон Орвуда, вместе с Роуз и Конни — их свадьба уже на носу, а у вас со Спрингером до сих пор не решён вопрос с костюмами. Точно, и как я забыл, — титаническим усилием Жан удержался от того, чтобы не скривить губы. — Там будет и Хитч, — перешла к сути Бонни, — И ты отдашь ей заявление на пост главнокомандующего лично в руки. Ты сделаешь это ради сына, Жан. Ради любимого Тео. Иначе пара месяцев — и мы не сможем позволить себе не только няню, но и этот дом, а там и… — Я понял, — глухо прервал её Жан, отнимая ладони от своего лица, — Я так и хотел, но… Чуть позже, мне просто надо… Надо покончить с одним делом. — С каким делом, милый? С каким? В напряжении Бонни приоткрыла рот, едва дыша. А Жан поднял выше свою правую ладонь и, вглядываясь в грязь под ровными ногтями, тихо ответил: — Это дело, Бонни… Называется «старая жизнь».