Neon Generation

Несколько секунд до Лу сквозь страшную боль и холод доходило осознание произошедшего. А потом оно обрушилось на неё, придавило, и она упала лицом в снег, не в силах даже зарыдать — настолько много было испытано за эту ночь, настолько ошеломляющей и сильной была резь в горящих огнём глазах и голове, что даже если бы сейчас к её виску приставили дуло пистолета, она бы не шелохнулась. Вокруг кто-то сновал, кричал, завыла сирена, послышался громкий звук мотора, взявшийся неизвестно откуда, но она не могла шевельнуться и не знала, сколько времени лежит так, будто уже умерла. Хотя до этого было недалеко. И, честно говоря, умереть хотелось. Всё кончено. Она ослепла. Потеряла зрение в попытке спасти остальных и осталась инвалидом, без глаз, без зрения. Никогда больше не увидит лицо мамы, улыбку Кея, его глаза, не посмотрит на Ирму в свадебном платье, не засмеётся в ответ на кривую от недовольства мину Йонаса… Лу уже не понимала, кто жив, кто мёртв, и её глаза, раньше способные видеть чётко и ясно, теперь никак не могли ей помочь; слабость в мышцах и шум в ушах блокировали все попытки подняться и нащупать хоть чью-нибудь знакомую тёплую руку. Больше не было сил. Кружилась голова, хоть девушка и лежала на земле, лицом в снегу, и, едва она попыталась подняться, её вырвало, потом ещё раз, и ещё. Привкус желчи и крови вязал язык; Лу быстро нащупала подальше чистый (а может, и испачканный кровью) снег и запихнула себе в рот, стремясь прогнать этот мерзкий вкус кислого металла. Ледяная масса стала таять во рту, смешиваясь с желчью, и её тут же вырвало снова. Голова и глаза болели так, что это было просто невыносимо, и, отползя подальше, псионичка опустила лицо в снег. Перенапряжённые мышцы дрожали, и не получалось даже нормально опереться на руки или колени: они разъезжались по скользкому снегу, и их бил страшный тремор. Кажется, на несколько мгновений она забыла саму себя, своё имя и где находится. Ни во время нападения на туристической базе, ни в «Реакторе» она не чувствовала себя настолько отвратительно. Ещё никогда. Единый, хоть бы умереть, только больше не ощущать беспомощности и боли, не думать о том, что больше её глаза никогда не увидят свет! Вокруг мельтешили, скрипел снег, раздавались звуки опустошения желудка, крики и рыдания. Лу отдышалась, сплюнула желчь с кровью, снова пощупала снег и наконец наткнулась на руку Фокси — ну, скорее всего, его рука, ибо она лежала, наполовину впечатанная в снег, холодная и неподвижная. Мысль о том, что это может быть кто-то из мёртвых пособников Ганса или даже кто-то из своих, заставила Лу вздрогнуть, и она отдёрнула руку, убирая с лица мокрые слипшиеся волосы. «Холодно, — стуча зубами, подумала девушка. — Как же холодно». Несмотря на то, что здоровье псиоников значительно отличалось от чистых, страх подхватить воспаление лёгких или цистит неприятно скрёб затылок. Не помогало и то, что Лу некуда было уползти от холода и сырости, она тонула в снегу и едва могла сдвинуться с места. Почему же никто не подойдёт? Попробовала позвать — голос вышел осипшим и едва слышным. Обессиленная, Лу улеглась в снег, ощущая тяжесть во всём теле и голове, зарылась лицом в хрусткую ледяную массу, облегчающую её страдания. Шум в ушах несколько стих, но она всё равно ничего не слышала, только чувствовала, как покрывается коркой мороза и как сверху на неё падают крупные снежинки. Вдруг прямо над головой кто-то заорал — крик пустил острый болевой импульс по вискам псионички: — Эй, они тут! Сюда! Это был голос Марка Жонсьера. В следующее мгновение его крепкие жилистые руки ухватили Лу и перевернули на спину. От неожиданности она закашлялась. Было больно, но у неё не хватило ни сил, ни голоса, чтобы ругнуться. В глубине души она была просто благодарна ему за то, что тот пришёл, потому что оставаться одной в заблёванном, окровавленном снегу и трупами вокруг ещё хоть секунду было невозможно. — Слава Единому, Рид, вы живы, — пробормотал Жонсьер, держа её за плечи. — Твою мать, что с вашими глазами? Лу сглотнула. Горло пересохло и болело. — Ослепла, когда валила деревья, — пояснила она едва слышно, но Марк, видимо, отлично всё уловил и шумно выдохнул, несколько секунд ничего не говоря. Его руки на её плечах сжались сильнее. Потом он произнёс: — Сочувствую. Не паникуйте раньше времени, разберёмся с вашими глазами. Что-нибудь у вас сломано? Сотрясение? Разрыв внутренних органов? — Вроде ничего… — М-гм, — одна рука Марка отпустила её, и он что-то пощупал, хрустя снегом. Судя по всему, пытался понять, жив ли Фокси. — Чёрт побери, у него пульс не прощупывается. Эй, доктор Стоун! Идите сюда, быстро! Кто-то зашагал через скрипящий снег — быстро и легко. Лу сплюнула кровь — на её губы липли снежинки, она сглатывала их, и они превращались в металлически-желчную массу в её рту. — Все живы? — раздался голос Карен, и тут же она охнула. — Единый, Лу, что с тобой? — совсем рядом раздался скрип, и холодные костлявые ладони коснулись лица девушки. — О, какой кошмар… Надорвалась всё-таки. Марк, что с ним? — Пульс не прощупывается, температура, возможно, обморожение, — отрапортовал Жонсьер. — Надо срочно эвакуировать обоих. Что Гектор и Приор? — Оба живы, но Приор тяжело ранен, без сознания, Гектор занимается тем, что помогает перенести его в вертолёт, — Карен прерывисто вздохнула и вдруг мучительно, рвано закашляла. — Вот дерьмо… Так, ладно, не расслабляемся. Марк, на вас мальчишка, понесёте его до вертолёта, а я помогу дойти Лу. С Гюлером и его уродцем разберёмся позже. — Уж кто знал, что по окончании всей этой истории я парня своей дочери на руках носить буду, причём в прямом смысле, — проворчал Жонсьер, однако согласился: — Ладно. Что ваш брат? — Сотрясение, переломы, но в сознании. Не удивлюсь, если сейчас притопает на помощь, — Карен вздохнула и обратилась к Лу: — Подняться сможешь? Она говорила необыкновенно ласковым голосом, как если бы обращалась с ребёнком, хотя, честно говоря, Лу не была уверена, что Карен общается с детьми так же мягко, как с ней сейчас. Где-то на фоне кряхтел и ругался Марк. Она сглотнула очередную порцию желчной слюны и пробормотала: — Попробую. — Давай, — подбодрила её Карен и снова спазматически закашлялась: — Кха! Чёрт. Давай же. Идти недалеко. Лу очень хотелось поскорее убраться отсюда, поэтому она приложила все усилия, чтобы встать; Карен обхватила её спину рукой и попыталась помочь. Впрочем, из этого ничего не вышло — тело совершенно не слушалось, тряслось как в лихорадке и работало вразлад с мозгом, требующим срочно собрать себя в кучу. Руки, ноги и спину тут же словно пронзило раскалённой иглой, и Лу откинулась в снег, утягивая за собой Карен, которая повалилась на неё. Раздалось шипение; в рот Лу попало немного жёстких кудрявых волос, и она поморщилась. Карен вернулась в прежнее положение, всё ещё шипя, и с досадой изрекла: — Ладонь ободрала. Так… — голос у неё стал заложенным, и она опять закашляла. Лу слабо предложила: — Может, позвать кого-то? Я смогу сама пойти, но мне нужна поддержка. — Придётся, — хрипло ответила Карен. — Одна я тебя не дотащу, у меня ещё и воспаление началось, сломаюсь сейчас. Марк! — А? — ответил тот натужно. — Подождите, я пытаюсь этого красавца поднять. Либо он тяжелее, чем кажется, либо мои раны мешают. — Угадайте причину с трёх раз, — фыркнула Карен и снова зашлась кашлем. Во всяком случае, она ещё шутила — значит, не всё потеряно. — Когда донесёте мальчишку, Марк, позовите Кея или Гектора. Или сами возвращайтесь. Я одна с Лу не справлюсь. — Принято, — просипел Жонсьер. — Ну и тушка… А с виду такой, будто его Эстер сама на руки поднимет без труда. Ну всё, я пошел. Подождите буквально несколько минут. Он удалился, тяжело продавливая под собой снег и ругаясь себе под нос. Лу и Карен остались сидеть на снегу. Женщина осторожно, кончиками пальцев, повернула её лицо к себе, и, будучи не способной видеть, девушка всё равно ощутила на себе пытливый врачебный взгляд, взвешивающий, препарирующий, просчитывающий все возможные варианты того, что можно сделать с её изуродованным лицом. Лу сглотнула солёный ком в горле. Ей на лицо лип снег, она уже не чувствовала рук и ног от холода и мечтала только об одном — выбраться отсюда как можно скорее. Она бы сейчас отдала всё на свете за новые глаза, сухую одежду и стакан тёплой воды. — С глазами всё плохо, но не безнадёжно, — наконец подала голос Карен. — Найдём тебе хилера, который перетянет на себя рану. — Кто в здравом уме согласится ослепнуть? — Какой-нибудь осуждённый за тяжёлое преступление. Изнасилование, например, или совращение несовершеннолетних — что-то, что ни при каких обстоятельствах нельзя оправдать. Его вытащат из тюрьмы, чтобы он перетянул на себя рану, а дальше посмотрим. Лу ничего не ответила. Ей не верилось, что ради неё будут вытаскивать из тюрьмы осуждённого и заставлять перетягивать на себя её рану. Всё это вообще казалось настолько страшным и диким, что она даже не знала, как реагировать, что сказать… Добраться бы до больницы сначала. Карен вздохнула и погладила её по плечу. — Не волнуйся, Лу. Разберёмся. Приор не позволит тебе остаться слепой. — Главное, чтобы он выжил, — Лу сколупнула с лица замёрзшую спёкшуюся кровь, покрывшую лицо коркой. Карен ничего не ответила и зашлась отрывистым, болезненным кашлем, таким надрывным, что казалось, она сейчас выхаркает лёгкие кусками. Больше они ничего не успели друг другу сказать: снова раздались шаги, скрип снега, и Лу услышала голос, который ей сейчас хотелось услышать больше всего, голос, который внушал ей больше надежды и сил, чем чей-либо ещё. — Лу, это я, — проговорил Кей, с громким хрустом падая рядом с ней и сгребая её в охапку обеими руками. Псионичка вздрогнула и тут же вжалась в него всем телом, прячась от холода и ужаса в единственных по-настоящему родных объятиях. Во всяком случае, он был в порядке и жив. Хотя бы с ним ничего не случилось. Но она не могла выразить по этому поводу никакой радости — всепоглощающая усталость вкупе с собственной трагедией не оставляли места для проявления других чувств и эмоций. — Лу, — тёплое дыхание эмпатика на её щеке стало прерывистым. — Лу, моя хорошая, моя дорогая… — Кей, — просипела она. Не хватало сил ни кричать, ни рыдать. Сознание прыгало, готовое выключиться в любую секунду. — Кей, как ты? Что с тобой? — Лу, моя дорогая, — повторил он. — Я в порядке, в порядке. Ничего страшного. — он осторожно отклонил её лицо, его дыхание едва грело её губы. — Всё будет хорошо, слышишь? Всё будет в порядке. Ты не останешься слепой. Найдём тебе хилера. Я лично найду. — Никто не согласится, — возразила псионичка, и прежде, чем Кей успел что-либо ответить, спросила: — Что там? Что я сделала? — Обрушила несколько деревьев, — эмпатик перехватил её поудобнее, и лёгкое тепло его тела, сохранившееся под двумя кофтами, почти обожгло Лу. Её трясло от холода и боли. — Задавила всех этих людей. Их было пятеро, включая Гюлера. Трое погибли, у одного сотрясение. Гюлер жив, но ему сломало шею стволом дерева, и теперь он, судя по всему, парализован с ног до головы. Двигаться больше не сможет вообще. Его заберут на финальный допрос, прежде чем казнить. Из её обледенелых губ вырвался прерывистый вздох. Не верилось. Неужели всё кончилось? Ещё немного — и цветок зла будет вырван с корнем. Кей прижал её к себе, покачивая. — Лу, всё кончилось, — прошептал он ей на ухо. — Слышишь? Всё кончено. Все помощники Гюлера убиты. Уже прибыла помощь. Сейчас его вытащат, нас всех посадят на вертолёт, и мы попадём в больницу. Нам всем окажут помощь. Подожди немного, сейчас прибывшие медики сначала погрузят Фокси — он без сознания, потеря крови колоссальная. Нужно успеть довезти его до ЦЦБ. Карен, ты как? — Виделись уже, как видишь, жива. — сипло ответила та. — Помоги мне довести Лу до вертолёта. Они посидели так ещё, кажется, несколько минут. Лу зарылась лицом в плечо Кея, не в силах много говорить, хотя в её голове кружилась целая куча вопросов. Что будет дальше с её зрением? Что случится с Гюлером и его оставшимся в живых пособником? Выживет ли Фокси? Когда они попадут домой? Сколько в сумме прошло времени? Всё ли в порядке с теми, кто остался в больнице? Её воспалённый мозг плохо воспринимал информацию, и псионичка никак не могла поверить в то, что, кажется, всё закончилось. Отряд Ганса полностью перебит, остался только он сам и его пособник, но их поймали, а сам Гюлер теперь полностью парализован — обваленный ею ствол переломил ему шею. Когда Лу заставляла деревья упасть, она слышала какой-то особенно громкий, хрусткий, почти вкусный звук переломанных костей и рвущихся мышц. Наверное, это и была шея Гюлера. Он парализован. Во всяком случае, больше не сможет сбежать. Наконец они стали подниматься. Кей взял Лу с одной стороны, Карен — с другой. Мышцы по-прежнему тряслись и болели, вставала она с трудом, но от предложения Кея понести её на руках отказалась: судя по словам Карен, у эмпатика имелось сотрясение и несколько переломов, и позволить ему остаться инвалидом она не собиралась. Каждое движение требовало нечеловеческих усилий. По-прежнему сильно мело, и, идя через протоптанный снег, опираясь на раненого Кея и ослабленную Карен, Лу то и дело думала, что вот-вот упадёт без сознания. Держали только понимание того, что, если не дойдёт она, не дойдут и эмпатик с сестрой, и желание поскорее оказаться в тепле и безопасности. Потеря сознания не вернёт ей зрение. Нужно скорее попасть в больницу, пока её травма свежа и может быть устранена, пока в сознании Кей, пока живы Приор и Фокси… Наконец она услышала рёв мотора совсем рядом, её кому-то передали, оторвав от Кея, и она почувствовала тепло — её завернули в одеяло и усадили на сиденье. Вокруг смешались голоса, звуки открывающихся крышек, запах спирта, скрип бинта; мокрая, продрогшая и обессиленная Лу почувствовала, как ей на глаза повязывают что-то холодное, освежающее и уменьшающее боль, потом ей положили в рот таблетку и заставили запить водой, а потом сунули в руки чашку с чем-то горячим и оставили ненадолго в покое. Она слышала, как переговариваются между собой Марк, Карен и Гектор, как со звуком колёсиков, царапающих пол, что-то завозят в вертолёт (если, конечно, они находились там). Псионичка осторожно поднесла чашку к губам, глотнула и едва не взвыла от наслаждения — тёплый, но не обжигающе горячий сладкий чай понемногу согревал её изнутри. Сейчас ей казалось, что в мире нет ничего вкуснее, чем этот чай. Она в несколько глотков осушила чашку и держала её в плохо сгибающихся от холода пальцах, чувствуя, как ледяная корка, которой она успела покрыться, отмерзает и насквозь пропитывает одежду и одеяло, в которое её укутали. До ушей Лу донёсся обеспокоенный голос Гектора: — Приор тяжело ранен. Ему нужна будет срочная операция по восполнению кровопотери, как только мы прибудем в больницу. — И не только ему, — вздохнул в ответ Марк. — Чёрт, найти бы где доноров… Я бы и сам предоставил Иво кровь, но у него другая группа. И у мальчишки тоже — у обоих вторая отрицательная. У меня третья. — Ну, наверняка в больнице будут доноры, — Гектор кашлянул. — Главное, чтобы мы успели. Доктор Стоун, вам ещё с чем-то нужна помощь? — Нет, нет, — быстро ответила Карен, заливаясь кашлем. — Всех погрузили? Хорошо. Я думаю, пора лететь. Количество времени у нас ограничено. И следите за Гюлером. Кто его знает, вдруг притворяется парализованным… Лу к этому моменту полностью промокла и дрожала от холода, но её глаза уже меньше болели, мышцы понемногу расслаблялись, и на неё навалилась такая жуткая усталость, что сопротивляться ей не было никакой возможности. Девушка не успела даже никак среагировать — чашка выпала из ослабевших пальцев, покатившись по полу, конечности отяжелели, и она провалилась в глухое забытьё, не успев ни порадоваться, что они наконец вылетают из этого адского места, ни испугаться, что Гюлер всё ещё может быть опасен, ни расстроиться из-за своих незрячих глаз. Больше ничего не осталось. Она просто потеряла сознание, не в силах больше оставаться лицом к лицу с реальностью, ставшей адом на земле в последние несколько часов. А то и дней. А то и месяцев… Лу очнулась в больнице — она поняла это по чистому аромату и знакомой удобной койке. Понятия не имела, сколько проспала, как давно они прилетели в ЦЦБ, где все остальные… Девушка по-прежнему ничего не видела, но голова и глаза больше не болели так сильно, а поверх прикрытых век лежал прохладный компресс. Всё тело ныло, отдавало слабостью и измором, дрожало даже от мысли о движении, словно её били камнями и перетягивали верёвками долгие часы. На ней больше не было мокрой и грязной одежды, и хотя кожа до сих пор хранила все следы крови и грязи, её бережно завернули в сухой больничный халат и подключили к аппаратам. Конечности налились свинцом, и двигаться вообще не хотелось. Чего хотелось, так это воды. Горло скребло наждачной бумагой изнутри. Это состояние было почти таким же паршивым, как сразу после ослепления. Темнота, тошнота, слабость, непроизвольная дрожь в разных конечностях… Беспомощность. Двигаться совершенно не было сил. Спустя несколько секунд она поняла, что находится в палате не одна. Кто-то ходил вокруг, что-то складывал, что-то опускал в воду, вымачивал, полоскал, гремел инструментами. Видимо, кто-то из медперсонала. Судя по лёгким, почти неслышным шагам — женщина. Это странным образом слегка успокоило Лу, хотя она никогда не стеснялась врачей мужского пола, просто её уязвимое состояние наверняка более понятно другой женщине. Она шевельнула пальцем, но со стороны это сложно было заметить, и она открыла рот, пытаясь что-то произнести. Вышло нечленораздельное сипение онемелых губ и сухого горла. Однако у неё всё же получилось привлечь внимание, потому что в следующее мгновение до ушей Лу донёсся знакомый голос: — Кажется, проснулась. Это была Лорена Мартен. Её спокойный голос, какой-то заоблачный и отстранённый, звучал так, будто находился здесь один, без тела, и витал в воздухе. Лу не успела ничего ответить, как услышала другой голос, на этот раз чужой: — Кажется, да. — говорила женщина лет от тридцати до сорока. Шаги приблизились, и ей на лоб легла мягкая женская рука. — Хочешь пить? Псионичку хватило только на то, чтобы кивнуть. Она услышала звон стакана и жадно припала к нему, едва он оказался у её губ; живительная вода полилась в пустынное горло, смачивая его, размягчая и возвращая её к жизни. Девушка в несколько глотков опустошила стакан и попросила: — Ещё, пожалуйста. — Сейчас, подожди, дорогая, — ласково сказала женщина и подала ей стакан, снова наполненный водой. Лу пила жадно и чувствовала, как вопреки всему вместе с водой в неё вливается сила. Она даже подняла руку и перехватила стакан. Холодное стекло под пальцами оказалось необыкновенно тяжёлым, но она упорно держала его, не позволяя себе быть больше унизительно беспомощной. Не видела, но знала, что за ней следят жалостливые белёсые глаза Лорены и глаза незнакомой женщины, не могла посмотреть на них в ответ и компенсировала это попытками проявить самостоятельность. Напившись, Лу мягко откинула голову на подушки. Снова приблизились шаги, и её руку накрыли тонкие бархатные пальцы. Это, вне всякого сомнения, была Лорена. — Как ты, Лу? Хороший вопрос, подумала она. Вроде бы и так видно, что не сахар. Но Лорена вряд ли спрашивала специально, чтобы досадить ей, поэтому она просто ответила: — Дерьмово. Я ничего не вижу. — Я знаю, — спокойно ответила Лорена. — Не беспокойся об этом. Сейчас к тебе приведут хилера, который перетянет твою травму на себя. От изумления Лу приоткрыла рот. И Кей, и Карен говорили ей об этом, но она им не поверила. В конце концов, кто стал бы жертвовать зрением ради псионички, пусть сопровождающей охрану Приора Инквизиции? Никто. Она не сам Приор, не член его семьи — никто. Не особенно важное звено во всей этой цепочке власти. По сути, пушечное мясо, хоть Приор и относился к ней с удивительной человечностью, и её судьба теперь должна была быть предрешена. Выполнила свою работу и закончилась, слепая телохранительница никому не нужна. Отправят куда-нибудь далеко, чтобы работала без нужды использовать глаза, а на её место поставят другую, зрячую и, наверное, более подготовленную к тому, чтобы выбирать работу, а не чувства и личную жизнь. Поэтому слова Лорены вызвали у неё неподдельное и сильное удивление. Она переспросила: — Хилера? Мне? Чтобы ослеп из-за меня? Последовало несколько секунд молчания. Незнакомая женщина, до этого звенящая инструментами, замерла и затихла. Лорена помолчала и пояснила всё тем же бестелесным, спокойным голосом: — Видишь ли, Ганс Гюлер выжил вместе со своим пособником, хилером, одним из тех, кто охранял Элифу ле Риз за периметром. После того, как её вернули сюда, всех хилеров тоже вернули, и, видимо, этот молодой человек был едва ли не правой рукой Ганса. Псионик, купившийся на пустые обещания. Поскольку ему так или иначе предстоит казнь, я решила, что перед смертью он сделает пару полезных дел. Например, вернёт тебе зрение. Лу поплохело. Она представила себе молодого мужчину, обречённого на смерть и муки, и сначала хотела возразить Лорене, но потом подумала: этот обречённый на смерть мужчина помогал Гюлеру. Гюлеру, который хотел убрать Приора, его молодую беременную жену, возможно, их ребёнка, молодую девушку-дочь инквизитора и псионички, кучу невинных людей, истязал слабую Элифу, вероятно, был близок к тому, чтобы устроить геноцид, не пожалел даже собственную дочь, жизнь которой легко может быть сломана из-за такого отца. А этот хилер, псионик, был готов помогать ему убивать таких же, как он сам, непонятно за что. В ней боролись человеческая жалость и человеческая ярость, и последняя победила. Она, Лу, уж тем более не заслужила жить лишённой зрения. Она хочет видеть. Ей жизненно необходимо было снова увидеть всех своих близких людей, солнечный свет, снег, всё, что она видела раньше, и упускать возможность вернуть себе зрение ради мимолётной жалости к соучастнику массовых убийств и жестокости псионичка не собиралась. Поэтому, запихав горечь поглубже в горло, Лу кивнула и сказала: — Хорошо. Я готова. Пальцы Лорены чуть сжали её руку. Её кожа стала ещё более мягкой, тонкой и нежной, чем раньше, а может, так казалось после колючего снега и холодной земли в «Ифигении». — Я понимаю, это тяжело, — мягко молвила она. — Но это единственный способ вернуть тебе зрение. — Я понимаю, — Лу чуть сжала её пальцы в ответ. — Всё нормально. Лорена помолчала немного. — Ты герой, Лу. — после этого она отпустила руку подруги, открыла дверь, и послышались её удаляющиеся шаги. Лу осталась в комнате с незнакомой женщиной. Воцарилась неловкая тишина, и та продолжила звенеть инструментами. Лу осторожно спросила: — Извините, вы не знаете, в порядке ли все? Кей, Приор, Карен? Остальные? — Ой, я их по именам всех не помню, — ответила женщина. — Но погибших в больницу не привезли, а тех, кого привезли, сейчас активно латают, потому что у всех серьёзные ранения. Приор на экстренной операции, его тяжело повредило. Молодой человек моей дочери тоже пострадал, бедняжка, потерял очень много крови и схватил бронхит. Его тоже сейчас оперируют. Пришлось срочно искать донора крови для переливания. Просто кошмар, бедный мальчик. Остальные получше, но у кого пулевые, у кого сотрясения, у кого переломы… И все в шоке, конечно. Кей, если я правильно помню, это тот молодой человек с тёмными волосами, эмпатик, да? — Да, он, — взволнованно подхватила Лу. — Он в относительном порядке. Получил сотрясение и несколько переломов, им сейчас занимаются врачи. Карен — это его сестра, врач, да? — Да. — Она в порядке, но тоже подхватила воспаление лёгких. Бедные чистые, у них слишком хрупкое здоровье. — женщина вздохнула. Лу вслушалась в её голос и поняла, что до сих пор не знает, с кем говорит. Она обратила внимание на то, что она говорила о молодом человеке дочери, потерявшем много крови, и всё тут же стало ясно. Она имела в виду Фокси. — Подождите, — Лу попыталась приподняться, но не вышло. — Вы мама Эстер? — Она самая, — подтвердила женщина. — Джейн Фишерман. Надо было заранее представиться, извини. Я приехала к дочке прямо из Умана, выехала сегодня утром, чтобы её поддержать, вот в больницу успела. Меня попросили посмотреть за тобой, пока ты отсыпаешься, у них врачей недобор. Ты не беспокойся, я квалифицированная медсестра, хуже точно не сделаю. Да и я просто компресс приложила, никаких резких движений. Не волнуйся, дорогая, — она похлопала по одеялу Лу. — Всё будет хорошо. Не нервничай. Жить ты будешь, инвалидность тебе не поставят. С глазами сейчас разберутся. Вы все живы, это замечательно. — она погладила Лу по руке, и той захотелось плакать от белой зависти по отношению к Эстер, рядом с которой сейчас была её мама. Она тоже отчаянно хотела, чтобы Энн сейчас была рядом здесь и поддержала её в эту жуткую ночь. Или жуткий день? Нет, наверное, ещё ночь — раз всех лечат, значит, они прилетели недавно. — Спасибо, Джейн, — она прикусила губу. — Скажите, пожалуйста, сколько времени? — Почти два. Глубокая ночь. — Вся больница на ногах, наверное. — Это правда. — Джейн убрала с глаз Лу компресс. — Подожди, милая, я тебе его поменяю. Людей действительно много. Все врачи за работой, хилеры и ассистенты там же, очень много близких людей пострадавших приехали. Тебя тоже спрашивали. — Кто? — быстро спросила Лу. — Молодой человек, высокий, светловолосый. Хилер. Ещё две девушки, одна русоволосая, другая мулатка, и ещё два молодых человека, один темнокожий, другой просто смуглый, кудрявый. Твоя социальная группа, я так понимаю? — Да, — прошептала девушка, чувствуя, как печёт от слёз больные глаза. Они все пришли за ней. — А мне можно будет их увидеть? — К сожалению, их пришлось отослать домой, потому что сейчас больница перекрыта, совсем нет места посетителям, пустили только троих человек, но мы тут заранее ждали, остальных развернули, изверги, — недовольно вздохнула Джейн. — Но они пообещали прийти завтра, так что ты не волнуйся. Одну тебя тут надолго не оставят. Скрипнула дверь, и кто-то заглянул в палату. Джейн обрадованно воскликнула: — Эстер! Проходи, дорогая. — Я на секунду, мам, проверить, как вы тут, — послышался голос Эстер. Она прошла в палату. — Лу, здравствуй. — совсем рядом застучали её каблуки, и она взяла руку Лу. — Ты проснулась. Как ты? — Так себе, — призналась псионичка. — Ты как? Как остальные? — Перенервничала, но мне-то что, я буду в порядке, — Эстер погладила её по руке. Её голос звучал робко, слегка надломленно, сквозил наигранной бодростью. — Единый, бедные твои глаза… — Эстер, не причитай, — резко сказала Джейн. — Ей сейчас помогут. Не трави человеку душу лишний раз. Несмотря на то, что Эстер имела исключительно благие намерения, Лу была благодарна проницательной Джейн за то, что та не позволила вылить на неё очередную порцию унизительной, отравляющей жалости. Она не хотела снова говорить об этом и прибедняться, снова вспоминать о мгновении, когда поняла, что ослепла, и о том жутком ощущении оборвавшегося сердца, страха и безысходности. Эстер, видимо, тоже это почувствовала и виновато проговорила: — Извини, пожалуйста. Мама права. Ты хочешь есть? Пить? Тебе не холодно? Может, обезболивающее? — Нет, нет, спасибо, — Лу покачала головой. — Как Фокси? Эстер напряжённо замолчала. Потом пробормотала уже совсем другим голосом — лишённым той наигранной бодрости, которая была в нём доныне: — Пока неясно. Он в тяжёлом состоянии. — она прерывисто вздохнула. — Ладно, я пойду. Не буду нагнетать. Сейчас придут мадам Мартен с хилером, я тут только мешаться буду. Увидимся, Лу, — она наклонилась и обняла её. Псионичка вдохнула запах морского парфюма, свежего кашемира и кокосовой пудры, и смесь этих ароматов внезапно успокоила её. — Ты героиня. Спасибо тебе. Не совсем понятно, за что Эстер её благодарила, но уточнить это Лу не успела — она вышла и закрыла за собой дверь. Вдали застучали её каблуки. Джейн ласково предложила: — Хочешь, я останусь? Если тебе страшно быть одной. Или позову кого-нибудь. Твоих друзей, я так поняла, пустить нельзя, но можно найти кого-то из тех, кто ждал в больнице. Долго думать не пришлось. — Позовите Лару Стоун, пожалуйста, — попросила Лу. Сейчас ей как никогда нужна была её подруга со своим неиссякаемым оптимизмом и волной поддержки, которую та могла на неё обрушить. — Только если она сейчас не занята. — Хорошо. — Джейн положила ей на глаза новый компресс. — Секундочку. Позову твою подругу. Как выглядит хоть? — Высокая брюнетка с чёлкой. Громкая такая, подвижная. — Всё, поняла, о ком ты, — успокоила её Джейн. — Жди. И она ушла. Лу не могла бы описать словами, как она благодарна этой женщине всего за несколько минут, проведённых рядом с ней. Они не знали друг друга, но Джейн так резво и при этом мягко успокоила её и заставила немного воспрять духом, как может только эмпатик. Наверное, сказывалось и то, что она медсестра и мать, к тому же сама обладала псиэмпатией и растила такую же дочь. Если у неё хватило доброты, чтобы утешить совершенно чужого человека, то неудивительно, что Эстер так любила свою мать — на своего единственного ребёнка она наверняка изливала любовь и понимание водопадом. Лу ненадолго осталась одна, и понемногу картина произошедшего восстанавливалась в её голове. Произошло нападение в «Ифигении», предательство Гюлера, последнее сражение, распластавшийся на снегу Фокси с фонтаном крови, хлещущим из его живота, её слепота, вызванная использованием пси, холод, боль, свинцовые конечности, ощущение безысходности и страха… Единый, сколько всего произошло. Кончилось тем, что Приор и Фокси истекали кровью, Кей получил сотрясение, Лу осталась без глаз, Карен схватила воспаление лёгких, Марк и Гектор тоже наверняка получили ранения, а Гюлер остался парализован и больше не мог причинить им вред. Осознание того, что всё закончилось, омыло её робкой волной облегчения. Она не могла поверить, что опасность наконец миновала, и где-то в груди до сих пор копошился страх сомнения. Два месяца они жили в постоянном напряжении, несколько раз на них покушались, и вот наконец мятежник выявлен и обезврежен. Но обезврежен ли? Сколько людей, сколько последствий своих действий оставил после себя Ганс Гюлер? И что теперь делать с Лореной и Эстер, псионичками, выбившимися из привычной картины мира? Ей очень хотелось увидеть хоть кого-нибудь из близких людей — Кея, Йонаса, остальных ребят из социальной группы. Ещё очень хотелось увидеть маму, но Лу понятия не имела, известили ли Энн о том, что произошло, и сможет ли она приехать в такой буран, поэтому на её присутствие рассчитывать не стоило. Вообще, конечно, хотелось бы сначала увидеть хоть что-нибудь, потому что пока перед её глазами была только тьма, и она искренне надеялась, что хилер придёт поскорее и избавит её от отвратительной беспомощности слепоты. Снова открылась дверь, и на этот раз Лу не пришлось гадать, кто пришёл — энергичный шаг и сильный аромат сладких вишнёвых духов шёл впереди человека. — Лу! — Лара подошла и неловко обняла её. — Я так испугалась за вас всех. Джейн сказала, ты просила подойти. — Да, — Лу кивнула. — Извини, если оторвала тебя от чего-то важного. — Перестань, — Лара легко ударила её по руке. — Всё в порядке. Ничего страшного в том, что тебя надо подержать за руку, нет, поверь мне. Особенно после такого жуткого стресса. Но ты не волнуйся, правда. Видишь, тебе уже и хилера нашли, сейчас он всё добросовестно сделает… — она вздохнула. Лу заметила: — Это так жутко. Даже несмотря на то, что я не заслужила остаться без глаз, а вот он — вполне. — Конечно, — согласилась Лара. — Но этот человек пошёл против своих ради несуществующих золотых гор. За всё надо платить, — добавила она более жёстко и, снова смягчившись, похлопала по одеялу: — Спокойно, Лу. Дыши. Всё кончилось. Позвонил отец — он везёт сюда Расти и Эда, они будут здесь через час. Оба очень хотят увидеть Карен, Кея и тебя тоже. Лу хмыкнула. — Мне бы сначала зрение вернуть и помыться. — Ну конечно, — сестра Кея звучала максимально понимающе. — Подожди, сейчас придёт Лорена. А потом мы сможем сходить к Кею. Ему уже вылечили сотрясение, но переломана пара рёбер и бедренная кость, эти травмы тяжеловато так сразу перетянуть… Но ты не беспокойся. Увидите друг друга скоро. — Я была бы рада увидеть хоть что-нибудь, — хмыкнула Лу. — Но Кея особенно. Лара задушенно прыснула. — Я не должна над этим смеяться. — Ну что уж теперь. Всё равно мне уже миллион раз пообещали, что я слепой не останусь. Если мне вернут зрение до той стадии, в которой оно было до травмы, не вижу смысла делать из этого трагедию дальше, — она вздохнула, устраиваясь поудобнее на подушках. — Лучше расскажи, как вы тут. Извелись, наверное, пока нас ждали? — О, абсолютно, — Лара издала шумный выдох. — Нервничали ужасно. Я прямо места себе не находила. Последний раз я так боялась, когда рожала сына и думала, что меня сейчас разорвёт к чертям собачьим и я умру. Честное слово, звучит, может, и забавно, но мне казалось, я сойду с ума от страха. Остаться без брата и сестры — всё равно что остаться без рук и ног… И без друзей, и без любимого мужчины, и без Приора, который среди всех представителей власти самый разумный… Эстер тоже вся распереживалась, она даже на расстоянии чувствовала. Лорена спала большую часть времени, но и по ней было видно, что она сама не своя. Даже Робер и тот нервный — а я его нервным последний раз видела лет десять назад, когда сестра после выкидыша в больницу попала. Единый, — раздался резкий звук, словно она хлопнула себя по губам. — Я не должна была этого говорить. От нервов рот превращается в сточную трубу, из которой льётся всё, что надо и что не надо. — Я ничего не слышала, — невозмутимо ответила Лу. — Спасибо, — без тени усмешки сказала Лара. — Вот… В общем, мы все новости отслеживали, но там ничего не говорилось — вы не писали, а никто из новостных каналов не знал о предстоящей поездке, так что даже трансляции никакой не было, чтобы наблюдать. Мы пережили жуткие несколько часов. Не то же самое, что вы, конечно — не представлю, каково было вам всем… Но это тоже было страшно. Лу вспомнила, как она сидела в снегу, под порывами метели, слепая, дрожащая от холода, страха и боли, и содрогнулась. Прошлая ночь казалась кошмаром — настолько жутко всё вышло, что не верилось, что подобное может произойти в реальности. И тем не менее это произошло, оставив каждому, кого коснулись события, незабываемые впечатления и душевные травмы наверняка. И физические — в первую очередь. — Даже вспоминать жутко о том, что было. Лара ничего не успела ответить — послышался скрип двери и лёгкий шаг Лорены. Она пришла не одна — судя по всему, за ней шли ещё два или три человека. Сестра Кея вдруг резко и до боли сжала её пальцы, и Лу охнула. Лорена сказала: — Заводите его быстрее. Лара, ты останешься с Лу? Зрелище жуткое, предупреждаю. На фоне послышались всхлипывания, нечленораздельное бормотание, полное ужаса и мольбы. Лу захотелось вжаться в кровать. Голос был явно мужской и незнакомый, слабый, дрожащий. Кто был этот несчастный? Зачем его привели? И тут же поняла. Конечно, это был тот хилер, пособник Гюлера, которого привели, чтобы он перетянул на себя её травму. Девушке казалось, что она готова к свершению правосудия, но услышав этот дрожащий голос, захотела вытянуть руки и закрыть ими голову, и только здравый смысл и нежелание остаться слепой навсегда остановили её. И всё равно от ужаса невольно замутило. — Быстрее, — резким, до неузнаваемости изменившимся голосом сказала Лорена. — Нет времени. Чем быстрее ты это сделаешь — тем быстрее закончишь свои страдания. Мужчина снова забормотал что-то, из чего были слышны только отдельные слова. Его голос дрожал и срывался. Лу почувствовала, что Лара сжимает её пальцы настолько сильно, что они начинают неметь. — Прошу… обманули… хочу жить… — Нас всех тоже обманывали, — обрубила его Лорена. В её голосе не слышалось ни горя, ни сочувствия, ни привычной мягкости, только злобная горечь и ненависть. — Я и мои дети тоже хотим жить. Все мы хотим жить. И за всё нужно платить — особенно за попытки разрушить или оборвать чужую жизнь. — она обратилась к Ларе: — Зрелище будет жуткое, предупреждаю. Лучше тебе выйти. — Я нормально, — тихо сказала Лара и наконец отпустила пальцы Лу. Та их уже не чувствовала. — Отвернусь просто. — Как хочешь, — равнодушно ответила Лорена. — Приступай. Псионичка всё это время сидела не шелохнувшись. Ей было страшно даже дышать. Атмосфера ненависти, напряжения и безысходности повеяла на неё ледяной метелью прошлой ночи, и её горло сжала паника, но она находилась в слишком слабом состоянии, чтобы что-то предпринять, затаилась и ждала. Чья-то дрожащая ладонь легла ей на лоб, закрывая глаза. И началось. Лу почувствовала это где-то внутри своей головы — щекотку в затылке, будто её проветривали изнутри. Странное объяснение, но иначе не получалось: она ещё никогда не ощущала чего-то подобного. Впрочем, неудивительно — она и ослепла-то первый и, хотелось бы верить, единственный раз в жизни. Сначала из глаз ушла боль — вылетела из-под отяжелевших век, как вылетает из открытой форточки в холодный осенний день дымок от сигареты, растворяясь в воздухе. Мышцы расслабились, разгладились, ушла пульсация, оставило ощущение горящей слипшейся кожи и раненой плоти. Потом исчезли страшная сухость в глазах и ощущение тяжести век, они снова стали тонкими, утратили гранитовую твёрдость и вес, не позволяющий открыть их и увидеть мир. Далее испарилось ощущение липкости, налитого под ресницы горячего клея, истончённого, раскрошенного изнутри глаза, хрупкого, как хрусталь. Понемногу ощущение, что в глаза засыпали битое стекло, исчезало, они очищались, восстанавливались, собирались, возвращались в свою изначальную форму до того, как ослепли, и понемногу вся голова Лу наполнялась лёгкостью. Казалось, будто не было никакой травмы, хилер забирал малейшие её следы, и она возвращалась к своему первоначальному состоянию. Ощущение было странным, непривычно лёгким. Голова совсем ничего не весила. Возможно, так казалось по сравнению с последними несколькими часами, когда она ощущалась как тяжеленная гиря, но тем не менее Лу этим наслаждалась, на несколько мгновений забыв даже о своей панике и о происходящем в целом. Всё её тело становилось невесомым, боль выходила из него с каждым вздохом, вытягивалась чужой рукой, лежащей поверх её глаз, и наконец псионичка снова почувствовала себя как прежде — полностью здоровой, только изнурённой и уставшей. Когда ладонь с её глаз убралась, она ещё несколько секунд боялась поднять веки. Вдруг сейчас поднимет — и снова ничего не увидит? Возможное разочарование пугало её больше всего. Она услышала, как взвыл мужчина-хилер, и не могла заставить себя открыть глаза и посмотреть в лицо этому человеку. Она ничем не была ему обязана. Он сам решил свою судьбу. Но видеть, как страдает этот человек, было невыносимо. Слава Единому, Лорена приказала: — Уведите его. И, как только дверь закрылась, выбора не осталось. Лу открыла глаза. Сначала ей в лицо ударил такой яркий, невыносимо-белый свет, что она зажмурилась. Потом снова разомкнула веки, видя только этот свет, стала активно моргать, и из глаз полились слёзы — она не плакала, просто с непривычки белки увлажнились настолько сильно, что по щекам потекло. Лу яростно моргала с минуту, пока наконец не стала различать знакомые очертания палаты; снова закрыла глаза, зажмурилась, открыла и проморгалась. И поняла, что видит. Видит всё точно так же, как видела до травмы. Она снова видела всё — белые стены больницы, собственные руки, покрытые грязью и царапинами, с обломанными ногтями и зеленовато-голубыми нитями вен на запястьях, очертания собственных ног под светло-голубым одеялом и лица Лары и Лорены — бледные, изнурённые, с огромными глазами, смотрящими на неё со страхом и любопытством. Это были первые лица, которые Лу увидела после прозрения, и сейчас они показались ей самыми красивыми в мире. Лара была без косметики, бледная, растрёпанная, Лорена тоже выглядела так, будто провела без сна последние пару недель, и слегка отекла, но сейчас абсолютно любой человек в мире (помимо некоторых особенно одиозных личностей) показался бы Лу прекрасным, а две её подруги — тем более. Она снова посмотрела на свои руки и ошалело пробормотала: — Я вижу. И повторила: — Я снова вижу. Лорена и Лара всё это время сидели неподвижно, но после того, как она повторила, что видит, ожили, и атмосфера в комнате стала гораздо более живой и расслабленной. Лара встала и обняла её, смеясь и обдавая Лу запахом терпких вишнёвых духов, и вскоре к ним присоединилась Лорена, неловко наклоняясь — видимо, ей мешали маленький рост и округлившийся живот. Псионичка обхватила их обеими руками и прижала к себе, чувствуя, как по лицу у неё катятся слёзы. Она не плакала, даже не хотела, но, видимо, из глаз выходила необходимая влага, накопившаяся за то время, пока они были слепы. Невероятное облегчение окатило её прохладной волной, и она снова почувствовала себя человеком. Как только объятия были разомкнуты, Лара весело поморщилась: — Тебе бы в душ. — Ну что ты сразу, — укоризненно посмотрела на неё Лорена. — Лу бы встать сначала. — Я в порядке, — возразила девушка. Ей на самом деле хотелось в душ. — Я бы с удовольствием помылась. — Ну смотри, — Лорена посмотрела на неё с сомнением. Снова исчезла жестокая женщина, вернулась прежняя Лорена, заботливая и беспомощно-добрая. — Душевые на этом же этаже, в конце коридора, там же можно взять чистую одежду — специально к вашему приезду подготовили. Но лучше не мойся в слишком горячей воде и будь аккуратна, ладно? — Ок, — Лу осторожно вылезла из постели. — Как Кей и остальные? — Уже пролечили, — Лара подала ей руку, помогая встать. — Вроде как скоро начнётся допрос, так что торопись. Лу толкнула дверь и вышла в коридор. Увиденное её слегка поразило: отчасти потому, что она до сих пор не верила в реальность последней ночи, отчасти потому, что не ожидала увидеть некогда блистающий чистотой и ухоженный коридор больницы, теперь более походящий на поле боя. Пол был мокрый, грязный и запачкан следами крови, талого снега и слякоти — больше всего, впрочем, крови. В углу коридора расползлась огромная кровавая лужа, в которой, судя по всему, лежал человек; стены, светло-зелёные кожаные диванчики — всё было в грязи и крови. Лежали разбитыми на полу две вазы, были сплошь открыты двери в другие кабинеты, и вокруг сновали люди: прошла мимо неё темноволосая женщина в окровавленной рубашке, чьё острое лицо с льдисто-голубыми глазами и мрачным выражением показалось ей знакомым, просвистела, как ураган, высокая тощая блондинка в розовом костюме, скользнул из одного кабинета в другой хилер с выпуклыми бесцветными глазами, который перетягивал её раны раньше. Тут же мимо пробежала невысокая загорелая женщина с тёмно-рыжими волосами и, улыбнувшись Лу, потрепала её по плечу и скрылась в комнате — видимо, это была Джейн. Псионичке показалось, что она находится в каком-то бредовом сне, и люди вокруг — не более чем силуэты в кошмаре, снующие туда-сюда, появляющиеся из ниоткуда и исчезающие в никуда. Никто особенно не обращал на неё внимания. Видимо, было полно своих дел. «В душ, — Лу тряхнула головой. — Срочно в душ». Отчаянно хотелось смыть с себя липкий пот, засохшую грязь и спёкшуюся кровь. И она прошла дальше, к душевым, взяла чистый комплект одежды и скрылась за шторкой. Горячий душ и чистая, тёплая одежда ощущались как чистый рай. Лу переоделась, наспех подсушила волосы феном и вышла обратно в коридор, где прямо лицом к лицу столкнулась с Кеем. Видимо, он тоже недавно был в душе — его волосы были влажными, а лицо розовым и распаренным. Увидев друг друга, они замерли на несколько секунд. Лу жадно вперилась глазами в его лицо, поглощая его взглядом, чувствуя, как сильно соскучилась за какие-то несколько часов по нему и какими совершенными, ещё более совершенными, чем раньше, кажутся его черты теперь, когда она снова может видеть. Мгновение — и вот они уже крепко обнимают друг друга. Лу показалось, что зима резко превратилась в лето, как только Кей прижал её к себе. Сразу стало намного лучше. — Кей, — тихо рассмеялась она, пока он покрывал её лицо мелкими поцелуями. Никого рядом не было, никто не смотрел. — Кей, ты в порядке. Я в порядке. Я всё вижу! — Я же говорил, — улыбнулся он, обнимая её. — Никто не оставит тебя слепой. Они снова обнялись и вышли в коридор. Лу столько всего хотелось сказать Кею, о стольком расспросить, обнять, расцеловать, излить на него всю свою нежность, но она не успела — в коридоре они столкнулись с Приором. Его вид слегка напугал её. Тот выглядел ужасно — бледный, обескровленный, он хромал и опирался на трость и походил скорее на старика, чем на молодого мужчину, коим был на самом деле. Увидев Лу, он выдавил слабую улыбку и проговорил сиплым, треснутым голосом: — Поздравляю с возвращением зрения, Лу. — И вам не хворать, — слегка растерялась та. Иво, видимо, был очень плох, но упорно стоял на ногах и держался в сознании. Она хотела спросить, почему бы ему не прилечь, но тот перестал улыбаться и сказал: — Сейчас начнётся допрос Гюлера. Вы будете мне нужны. Его тон не терпел возражений. Лу сглотнула, потом посмотрела на Кея — тот напрягся. Иво тяжело вздохнул и изрёк: — Пойдёмте. Нам пора. Они все, кроме Эстер, Фокси и Лары, не решившейся присутствовать, собрались в комнате, предназначенной для допросов — полностью черной коробке с кучей непонятного оборудования по стенам. В середине стояла кушетка на колёсиках, к которой был привязан ремнями Ганс Гюлер (как будто он мог сбежать теперь!). Увидев его, Лу невольно содрогнулась от ужаса. Гюлер выглядел мёртвым. Его голова, руки и ноги были зафиксированы, лицо расплылось и ничего не выражало, глаза то и дело метались из стороны в сторону — создавался эффект зловещей долины, будто перед ней лежал не человек, а жуткая кукла, подобие человека. В каком-то смысле это было действительно так. Он лежал под тёмными сводами потолков и молчал, ничем не выдав себя, когда вошёл Приор и остальные за ним. Она отошла в угол комнаты, не желая приближаться к нему и позволяя Иво, Гектору, Марку, Роберу и Карен оставаться впереди. Кей и Лорена тоже отступили подальше. Лицо Лорены было очень бледным и выражало столь явное отторжение, что Лу тихо наклонилась к ней и предложила: — Может, хочешь выйти? Мы тебе всё перескажем. Лорена посмотрела на неё с вымученной благодарностью и покачала головой. — Нет, Лу, спасибо. — она расправила плечи. — Я хочу всё видеть и слышать своими глазами. Этот человек так или иначе умрёт. Он пытался убить меня и моих детей, я хочу видеть, как в свои последние часы он во всём признаётся. — А если он не признается или солжёт? — шёпотом спросил Кей. Лорена пожала плечами, так, будто говорила о чём-то будничном: — Это вряд ли. Больше она не стала ничего объяснять, приложила палец к губам и отвернулась. Несмотря на слабую жуть, вызванную видом Гюлера и предстоящим допросом, Лу вполне понимала чувства Лорены. Она тоже не испытывала никакого сочувствия, никакого горя, никакого сожаления по поводу того, что с ним станет. Да и с чего вдруг должна? Этот человек убил бы их всех разом, и его рука не дрогнула бы ни на секунду. Он отравлял их жизни, мучил, пытался убить, подорвал доверие Приора, преследовал, сделал всё, чтобы превратить их существование в ад на земле, и теперь его собственная жизнь оказалась на краю, откуда его никто не собирался оттаскивать. Лу даже испытывала злорадство и не стыдилась этого — справедливость восторжествовала. Мысль о том, что её мать могла остаться без дочери, разрывала изнутри, а мысль о том, что преступник будет наказан, наполняла её изнутри таким злобным, ублюдским счастьем, что Лу захотелось рассмеяться. Но она смолчала. Никаких угрызений совести. Кей стоял рядом, и его лицо было каменным. Ему было тяжелее — он, как эмпатик, человек с тонкой душой, всё равно переживал эту в целом тяжёлую ситуацию и ощущал её достаточно остро. Девушка понимала, что он точно так же не испытывает сочувствия к Гюлеру или вины за убийство его пособников, но не радуется смерти и запаху крови вокруг. Просто не мог радоваться. Лу осторожно взяла его за руку и переплела их пальцы, чувствуя, как хорошо, привычно и по родному ощущается его широкая тёплая ладонь. Воздух в комнате был очень холодным, как в морозильной камере или морге, и откуда-то из тёмных глубин на неё дышало смертью. Возможно, не будь здесь Ганса, это ощущалось бы не так остро. Но пока Кей держал её за руку, и пока мятежник лежал прямо перед ними, парализованный и почти подведённый к порогу собственной смерти, ей ничего не было страшно. Немного помолчали. Иво шагнул вперёд. Его лицо было полностью обескровлено и напоминало череп, обтянутый тонкой серой кожей. Он облокотился на свою трость, вздрогнул, едва-едва поморщился, однако, когда он заговорил, его голос звучал твёрдо и спокойно, не выдавая боли, которая прямо сейчас мучила его. — У тебя есть последний шанс сделать свою смерть менее мучительной, Ганс. Правда — и тогда ты уснёшь навсегда после безболезненного укола. Будешь отказываться содействовать — тебя отправят на вивисекцию. Это хуже смерти. Или тебя поместят в крематорий, чтобы ты часами горел заживо. Можно придумать много способов выбить из тебя правду. Всем будет куда легче, если ты сознаешься сейчас. Какое-то время Гюлер молчал, глядя в потолок. Он казался неживым, но трепещущие ноздри выдавали его, и все терпеливо ждали. Он несколько раз моргнул, не ответил, и тогда Приор со вздохом спросил: — Доктор Стоун, с чего можно начать? — Если хотите чего-то лёгкого, можно начать вырывать ему ногти, — предложила Карен спокойно. Её лицо было нечитаемым. Никто не шелохнулся. Лу скосила глаза в сторону Кея — тот слегка побледнел, но оставался неподвижен. — Или можно вогнать иглу в один из нервов. Или зажать нос и рот, а потом отпускать, чтобы немного позадыхался. Вариантов масса. — Я ведь могу солгать, — неожиданно произнёс Гюлер. Его голос ударился о потолок и разнёсся по комнате гулким эхом. Иво издал непонятный звук. — Насчёт чего ты собрался лгать? Что это не ты всё подстроил? — Например, насчёт того, оставил я после себя последователей или нет, — Ганс шумно сглотнул. — Или насчёт мотива. Никто не ожидал, что в ответ на это Приор… улыбнётся. Но он улыбнулся. Улыбка была ни много ни мало жуткой — Иво стал походить на мифическое существо, то самое, которым пугают детей, чтобы они скорее ложились спать. Только сейчас это совершенно не казалось смешным, потому что серое осунувшееся лицо со спёкшимися губами, растянутыми в кривой улыбке и похожими на свежий хирургический разрез, и запавшими глазами было страшнее любого мифического существа хотя бы потому, что было реальным. Да уж, не это Лу хотела видеть после того, как ей вернули зрение. С другой стороны, чего она ожидала — что все вокруг будут румяными, счастливыми и нетронутыми? Смешно. Но менее жуткой реакция Приора от этого не становилась. — Это вряд ли, — молвил он, после чего повернулся к Лорене и попросил: — Передай, пожалуйста, профессору Фриману и доктору Стоун. Распакуйте, пока я объясняю месье Гюлеру, почему ему не удастся солгать. Лорена исполнила просьбу мужа и передала Роберу коробку. Тот встревоженно нахмурил брови, однако они с Карен вдвоём принялись её открывать. Иво заговорил снова. — В этой коробке то, что в сказках принято называть «сывороткой правды». Иными словами — препарат для развязывания языка. Тебе, Ганс, хорошо известно, что этот препарат применяется нечасто, поскольку производится за Периметром и имеет очень большую ценность, поэтому на всех его не хватает. Но тебе оказана честь — отдельная партия специально для твоего допроса была привезена вчера. Я попрошу доктора Стоун вколоть тебе ударную дозу, чтобы ты рассказал всё, что нужно и даже больше. Побочные эффекты от передозировки могут быть неприятны, но, боюсь, твоё состояние никого не волнует. Ты всё равно умрёшь после того, как мы узнаем всю правду, так что не думаю, что стоит бояться лишних грамм препарата. Доктор Стоун, вы сможете? Карен кивнула. Робер едва коснулся её руки, будто спрашивая: «Хочешь, я сделаю это?». Она помедлила, кивнула и передала ему коробку. Он быстро и ловко вытащил всё необходимое, открыл шприц и заполнил его препаратом. Подошёл к Гансу — высокая стройная фигура возвышалась над расплывшимся на столе мятежником как палач над жертвой, и воткнул иглу ему в шею. Гюлер зашипел, дёрнул головой, но не избежал надвигающегося наказания — да и не смог бы. Лу едва не хихикнула от злорадства. Робер отошёл от Ганса и брезгливо отёр руки о белый медицинский халат. Вернулся на своё место. Стояли в молчании несколько минут, прежде чем Приор спокойно спросил: — Ну как, Ганс, ты готов отвечать на вопросы? Тот снова шумно сглотнул и выдавил из себя: — Да. Приор подошёл, наклонился над ним, одобрительно кивнул. — Зрачки расширены, дыхание участилось. Значит, действует, верно, профессор Фриман? — Ещё пульс должен прощупываться особенно сильно, — заметил Робер. — Сердцебиение усиленное. И должен быть лёгкий тремор конечностей. Иво приложил палец к шее Гюлера, посмотрел на его руки; Лу посмотрела одновременно с ним и заметила, что они действительно мелко трясутся. — Пульс прощупывается более чем отлично. Сердцебиение сильно чаще нормы. — Значит, всё сработало. — Отлично. — Приор отошёл от стола. — Итак, Ганс, мой первый вопрос: в чём был твой мотив? С полминуты Гюлер молчал. Затем заговорил. — Узурпация власти. В последнее время псионикам стало позволяться слишком много. Особенно в последние четыре года, когда появился новый Приор Инквизиции, поразительно уступчивый по отношению к угнетаемому классу. Стали уравниваться наказания для чистых и псиоников, уменьшилось количество смертных казней и вивисекций, улучшились условия — словом, псионики, и без того имеющие преимущество в виде своих пси, которые они могут использовать во вред чистым, тупиковая ветвь человечества, стала активно уравниваться с чистыми. Это препятствует первоначальной цели — восстановлению общества в том виде, в котором оно находилось до Генетического Шторма. Поэтому я решил воспрепятствовать претворению плана Приора в жизнь и не позволить рушить жизнь чистых ради того, чтобы та часть общества, которой так или иначе суждено исчезнуть, не смела ущемлять права тех, кто приведёт нас в лучший мир и позволит дать потомство тем, кто этого заслуживает. Лу почувствовала, как её переполняет ярость. Тупиковая, мать его, ветвь человечества. Ущемляют права чистых. Используют свои пси во вред. Почему этот человек решил, что имеет какое-то право выбирать, кто и чего заслуживает? Почему он решил, что может устроить геноцид и государственный переворот, опираясь лишь на собственные евгенические ценности? Она кинула взгляд на Лорену и поняла, что та думает примерно о том же — её лицо было белым от ярости. Потом на Кея — тот выглядел так, будто был готов сейчас же размозжить Гюлеру голову молотком. Оглядев остальных, она с удовлетворением и даже облегчением убедилась в том, что каждый человек в комнате разделяет её злость: Гектор сжал кулаки, Карен и Робер посматривали друг на друга с общим негодованием, на Марка было просто страшно смотреть — слова Гюлера наверняка задели его пусть и не самые лучшие, но вполне искренние отцовские чувства. На щеках Приора вспыхнул болезненный, яростный румянец. Он процедил: — Значит, ты решил, что имеешь право решать человеческие судьбы, причём путём убийства и покушений. Фантастика, ничего не скажешь. Ладно, следующий вопрос: как ты додумался выйти на Элифу? — Воздействовать на Приора Инквизиции легче всего через то, что ему дорого, — Гюлер говорил так, будто общался не с самим Приором лично, а рассказывал его биографию невидимому зрителю. — Все знают, как сильно он любит свою жену и о том, что её сестра попала в психиатрическую больницу после того, как была завербована в антицерковную организацию. Я решил, что с ней работать будет легче всего: Элифа ле Риз находится в изоляции, никто не ездит проверять её чаще, чем раз в полгода — остальное время она находится на попечении врачей. Уже была один раз завербована против Церкви, значит, может быть завербована снова — как умственно отсталая, она легко подвержена чужому влиянию, особенно если оказывать его умело и достаточно интенсивно. Поэтому за несколько месяцев до первого покушения я начал ездить к Элифе. — Когда ты успевал? — едва слышно спросил Приор. — В свои выходные дни. Я брал подземный ночной поезд, который едет без водителя, соответственно, отследить его куда сложнее, и ездил за Периметр. Подкупил хилера, который выжил вместе со мной, переодевался в его халат и заходил к ней, чтобы поговорить. Выдавал себя за посланника Лорены Мартен, проводил с ней беседы, располагал к себе. Я не ожидал, что она расскажет мне то, что я смогу использовать против Приора и его жены — о её пси и о том, что, несмотря на это, она смогла родить ребёнка. Приезжал раз в неделю, и каждый раз она становилась всё более уязвимой и открытой, пока не рассказала о том, что так тщательно скрывал Приор. На случай, если ситуация в городе была неспокойная, просил своего помощника-хилера поговорить с ней. — Значит, ты несколько месяцев настраивал Элифу против меня, убеждая её, что моя жена находится фактически у меня в заложницах, и я держу её при себе из жажды власти, а сам тем временем планирую убивать и обращать псиоников в рабство. Элифе ты транслировал это, хотя прекрасно понимал, что моя позиция совершенно противоположна. Так? — Да. — Ганс ответил равнодушно. — Она бы всё равно ничего не поняла. — И после этого ты организовал мятеж в резиденции де Морно и, как герой, взял Элифу под своё крыло. — Да. Она уже была обработана на тот момент. Нужно было всего лишь идти согласно плану. Иво побелел от злобы и едва не упал, опираясь на свою палку. Его успел подхватить Гектор. — Откуда ты узнал о Джейн и Эстер Фишерман, где достал медицинские карты и зачем провернул всю эту авантюру с моими телохранителями? По щекам Марка заходили желваки. Он казался настолько злым, что на него было даже смотреть страшно. — Одной Элифы ле Риз могло не хватить, а близких людей у Приора немного. — Ганс прикрыл глаза. — Я стал искать информацию о его матери, но ничего не нашёл. Тогда обратился к самому близкому другу Приора — Марку Жонсьеру. Стал искать информацию о нём. В свободном доступе ничего не нашёл, поэтому решил привлечь своего приятеля, Ролана Жено, программиста, с которым мы иногда выпивали вместе. Он покрывал мои похождения на работе и домогательства к молодым работницам, а я передавал ему редкие и дорогие напитки и сигареты. Очередной бутылки вина и пачки сигарет хватило на то, чтобы он взломал инквизиторский компьютер — это было сложно, но он сумел — и залез в документы Жонсьера. Там было указано, что у него есть жена и дочь. Поскольку у него нет детей с его женой Летицией, я попросил Жено копать глубже. Ему потребовалось время, чтобы найти какую-то информацию, и наконец нашёл — медицинская карта его дочери появилась прямо на глазах, её добавили не так давно. Я попросил Жено переслать мне карты, распечатал их копии и сам подкинул в ящик Приора, подстроив так, чтобы их нашла Элифа на глазах у Рид. Лу вздрогнула, услышав свою фамилию. Гюлер продолжил: — Я сделал всё, что касается телохранителей, чтобы внести общую смуту и порушить доверие и уважение к Приору, да и в целом для того, чтобы погрузить всех в растерянность и смятение, сместить фокус внимания, выделить время и свободу для своих планов, отвести от себя мысли. Когда люди находятся в тревоге, шоке и разрозненности, ими легче управлять и за их спинами легче проворачивать необходимые комбинации. Я не ожидал, что телохранители пойдут и расскажут всё лично Приору — это вышло из-под моего контроля, однако я определённо заставил всех понервничать и почти что успешно завершил свой план. Псионичка ощутила глуповатый, но настойчивый зачаток гордости — изменив планам Гюлера и рискнув собой, они пошли навстречу Приору и, возможно, изменили то, что могло быть гораздо худшим концом, чем тот, что наступил. — И завершил бы, если бы не сигареты в кармане Жено, — сухо отметил Приор. — Ты его убил? — Да, — ответил Ганс. Лу затошнило. — Дал ему тяжёлые сигареты и тяжёлый алкоголь. Он спивался последние недели, стремительно и быстро. Я отправил его в Центр, якобы чтобы он купил какую-то безделушку, предварительно напоил и заставил выкурить сигарету. Я знал, что он в опасности, и надеялся, что он не вернётся. Так и случилось. Он погиб, и никто не заподозрил в этом меня. Это случилось в ночь второго покушения, поэтому никто не заострил внимания на его смерти. Снова воцарилось недолгое молчание. Лу потёрла виски — количество информации было, мягко говоря, ошеломительным, да и содержание не отставало. В общем и целом, они поняли Ганса правильно. Соединили почти все точки. Единственное, чего им не хватало до определённого момента — хотя бы намёка на личность самого мятежника. Столько всего они поняли, столько всего было верно, и всё равно пришлось столкнуться с ним. Однако они хотя бы были готовы и знали, что Ганс нападёт. Лу почувствовала смесь разочарования от того, что не догадались раньше, и гордость от того, что всё же сумели догадаться и подготовились к финальной встрече с мятежником. — Хорошо, — по тону Иво было ясно, что ничего не «хорошо». — Кто был в «Реакторе» в ночь, когда ты напал на моих телохранителей, дочь Марка и хакера? Как ты понял, что они будут там? — Там был я сам. Решил убрать хакера в тот вечер, однако по счастливому стечению обстоятельств Рид и Стоун тоже появились там. Я решил заплатить местным пьяницам хорошие деньги, чтобы они напали. Надо было хотя бы просто ранить их, но не получилось. — Как ты вышел на Фокси? Случайно ли то, что он связан с нами? — Неслучайно. Я какое-то время следил за дочерью Жонсьера и за самим Жонсьером. Мне нужно было выяснить, какие у них близкие связи и нужно ли в случае чего кого-то убирать. Заметил, что дочь Жонсьера часто таскается с каким-то парнем в Термитник, и решил, что Марк наверняка о нём знает. После достаточно долгих поисков и слежки я залез в реестр людей, которых Марк по той или иной причине занёс в список преступников, но наказания они пока не понесли, и нашёл там парня, подозрительно похожего на того, с кем я видел мадемуазель. Летом они оба засветились на камерах магазина — он украл бутылку воды. Там же хранилась весьма удобная для меня информация о том, что он хакер из Термитника, а мне нужен был человек, способный залезть в компьютер Инквизиции, ибо Жено уже справлялся со своими способностями не так резво, как мне это было необходимо. Пришёл пару раз в Термитник, кое-кому сунул денег и быстро узнал, где с ним можно связаться. Тогда уже знал, что он в связи с инквизиторской дочкой, и отследить и убить его было удобно и даже надо. — Ублюдок, — едва слышно проговорил Марк. Карен скосилась на него: — Что это, Марк, эмпатия у вас проснулась? — В первую очередь, этот человек следил за моей дочерью, — прошипел инквизитор. Карен понимающе поджала губы. Иво покачал головой, его лицо уже ничего не выражало, только бесконечную усталость. Он спросил: — Назови имена своих пособников. — Их много, — ответил Ганс. — Я собирал людей с улицы для одноразовых нападений, ибо мне не хотелось делить потенциальную власть с кем-либо. Единственные помощники, которых я могу назвать — Элифа ле Риз и Ролан Жено. — он помолчал. — И ещё одна женщина. Но она помогла мне лишь с поставкой некоторых товаров. — Каких? — Алкоголя, сигарет и нейроаспаргиновой кислоты. Лу почувствовала, что у неё слегка отвисает челюсть. Нейроаспаргиновой кислотой назывался редкий и очень тяжёлый наркотик, выведенный в «подземных городах» примерно пять лет назад. Наркотик быстро нашли и запретили наглухо, но кое-где его продолжали варить. Нейроаспаргиновая кислота, или НАК, была опасна тем, что её было крайне сложно найти в крови человека — в отличие от стандартного предитекана, изготавливаемого по рецепту доштормового кокаина (Лу была знакома с этим наркотиком через рукопожатие — его употреблял Пирс, её первый парень), или ксилы, от которой начиналась эпилепсия (он был распространён в её интернате), НАК было гораздо сложнее обнаружить в крови или даже увидеть симптомы — внешне человек оставался прежним. При длительном употреблении ухудшалось общее состояние, начиналась паранойя, ухудшался сон, терялся вес, но в крови обнаруживалась только при принятии больших доз ежедневно. Даже если человек принимает по маленькой дозе раз в неделю и тает на глазах, можно легко пропустить НАК на анализах. Лет с шестнадцати и до двадцати, с начала отношений с Пирсом и добрых несколько лет после разрыва, Лу тревожно вглядывалась в лица друзей и своего следующего парня, страшно боясь, что когда-нибудь увидит симптомы использования наркотиков. Слава Единому, никто из них ничего не принимал, да и негде им было достать НАК, но она всё равно боялась. Нейроаспаргиновая кислота была страшным наркотиком, смертельным, как тяжёлая болезнь, он пожирал человека изнутри и оставлял мало шансов на жизнь. Её изготовление и продажа карались в несколько раз тяжелее, чем продажа предитекана или ксилы. Даже за то, что кто-нибудь знал, что где-то рядом изготавливают НАК, и не обратился с доносом, карали смертной казнью, ибо этот наркотик служил едва ли меньшей опасностью, чем эпидемия. К счастью, он почти не распространялся даже в Термитнике. Но Ганс Гюлер где-то его достал. — Имя этой женщины и откуда она взяла наркотик, — потребовал Иво. В следующую секунду Лу отчаянно пожалела, что находится в этой комнате. Гюлер помолчал и ответил: — Натали Стоун. Раздалось громкое аханье — Лорена Мартен растеряла свою напускную холодность и прижала ладони к губам. Лу медленно, очень медленно повернулась к Кею, боясь увидеть его лицо после того, как он услышал имя собственной матери. И не ошиблась — он не был похож на самого себя. Его лицо стало зеленовато-серым, брови опали, глаза потеряли любое выражение, и он выглядел совершенно мёртвым, как будто его смертельно ранили, и он умер, даже не успев осознать, что произошло. Ей стало до боли жаль его — бедный, бедный Кей, разве он мало пережил, разве недостаточно переживал последние месяцы, разве мало зла сделала ему за всю жизнь эта женщина, которая не может даже называться его матерью? Он стоял, не проронив ни слова, застыв, как изваяние, и смотрел в никуда. Лу даже коснулась его запястья, проверяя пульс. Есть, всё в порядке. На мгновение ей действительно показалось, что его хватил удар, и она испытала больше страха, чем в момент, когда поняла, что ослепла. Потом она взглянула на Карен и окончательно пожалела о том, что вынуждена находиться здесь. Сестра Кея, железная леди, выглядела такой сломленной, что её хотелось обнять и плакать над ней, как над брошенным ребёнком. Её лицо, обычно либо насмешливое, либо холодное, сейчас выражало столько страшной боли, которую она не могла переварить, столько беспомощной злости, столько Лу никогда не видела ни у одной женщины. И где-то сквозь эту боль, злость и ненависть ощущалась дочь, до последнего не верящая в абсолютное зло, которым являлась её мать. Она смотрела на Гюлера так, будто это он был её родителем и распространял тяжелейший наркотик. Вдруг её лицо резко опало, она прикрыла глаза и покачнулась; Робер едва успел схватить её, но она не упала. Опёрлась на него и приложила руку ко лбу. Приор, не оборачиваясь, молвил: — Месье Стоун, доктор Стоун, вы можете выйти. Не стоит оставаться здесь, если вы почувствуете себя плохо. — Я останусь, — произнёс Кей неузнаваемым голосом. Карен отпустила Робера и тихо сказала: — Мне нужно к сестре, — после чего развернулась и вышла. Робер постоял с полминуты и вышел за ней, не спрашивая разрешения и ни к кому не обращаясь. Приор хотел было остановить его, но не успел. Лорена всё ещё стояла с прижатыми к губам ладонями, и её глаза выражали такой ужас, словно это её родители в чём-то обвинялись. Гектор занервничал — видимо, тоже хотел выйти к Ларе, но Приор сказал железным тоном: — Никто больше не выходит. Допрос скоро закончится. Натали Стоун — та, что приходится матерью нашим врачу, переводчице и телохранителю? Та, что работает в пищевой сортировке? — Да. — Откуда она взяла наркотики? — Я не знаю. Предполагаю, что у неё есть связи в Совете. — Скорее всего, от одного из бывших любовников, — внезапно промолвил Кей. Его голос прозвучал как гром в ясном небе. — С наибольшей вероятностью наша мать изменяла нашему отцу ещё в браке. У неё могло быть много связей с самыми разными людьми. В Совете, скорее всего, тоже — там наркотики любят. Как человек, который работает с едой, она могла незаметно проворачивать дела с наркотиками. И норова у неё наверняка хватило бы. Впервые в лице Приора что-то треснуло, и он посмотрел на Кея тяжёлым, полным сострадания взглядом. — Это все пособники? Где можно найти имена оставшихся? — В засекреченных папках моего компьютера хранится список. Это просто шваль из Термитника. Мелкие воры, наркоторговцы — обычными веществами, преступники. Всякая дрянь, готовая продаться за бутылку и дорожку. Помимо них только Ролан Жено, Элифа ле Риз и Натали Стоун. — Какой был мотив у мадам Стоун? Как ты вообще додумался к ней обратиться? И зачем тебе НАК? — Мне дали наводку на Натали Стоун люди из «подземного города», они есть в списке. Про её мотив я не знаю, но, полагаю, он заключается в финансовом благополучии — после развода она живёт не слишком роскошно, а для новых любовников сил и привлекательности не хватает. — Зачем тебе НАК? — повторил Иво с нажимом. — Я использовал его на Элифе ле Риз. Лу казалось, всё это не может стать хуже. Просто не может. Но оно стало. Ей захотелось снова стать слепой. А ещё глухой. И вообще желательно потерять сознание прямо здесь, чтобы больше ничего не видеть, не слышать и не чувствовать. После возвращения из «Ифигении» она уже подумала, что худшее позади. Чёрт возьми, как же она ошибалась! Прямо под ухом у неё раздался всхлип — рыдала Лорена. Её лицо пошло пятнами, она задыхалась и не могла остановиться рыдать. Тут же до псионички дошло, почему её так прорвало: ведь Элифа была её сестрой. Пусть не родной, пусть отсталой, пусть давно обращённой против неё, но всё равно сестрой. И теперь Ганс Гюлер признался в том, что пичкал её нейроаспаргиновой кислотой, и теперь Элифе вряд ли осталось жить дольше двух месяцев. В лучшем случае два месяца. В худшем — её не станет со дня на день. Лицо Иво треснуло окончательно, его рот открылся, лицо стало нездорово красным; он обернулся и рявкнул Гектору: — Уведи Лорену, быстро! Дважды просить не пришлось — Лорена сама бросилась к двери и выбежала; Гектор устремился за ней. Лу в полной растерянности посмотрела на Марка, единственного оставшегося стоять здесь, помимо неё и Кея. Лицо у того было похоже на карикатуру и было бы смешным, если бы не ужас в его глазах, который девушка могла целиком и полностью понять и оценить. Потом она посмотрела на Кея и подумала, что его, наверное, сейчас стошнит. Из уголка глаза у него потекла слеза — не кровавая, самая обычная. Лу сжалась от боли и едва коснулась его плеча, но он никак не отреагировал, по-прежнему глядя в пустоту. — И что ты планировал делать дальше? — спросил Иво уже едва слышно, опираясь на свою палку и бледнея от боли. Ганс ответил по-прежнему спокойным, отсутствующим тоном: — Выставить Приора с совершенно другой стороны — узурпатором власти и насильником. Якобы он поддерживал псиоников и держал при себе жену-псионичку не из попыток истребить классовую ненависть, а из желания получше изучить природу псиоников, чтобы, наоборот, начать их уничтожать. Все должны были умереть. Жена Приора, его друг с дочерью, всё его окружение должны были пасть как жертвы Иво Мартена, а я должен был убить его и потом рассказать историю о том, как он на самом деле хотел поступить. Все ложные документы и письма были подготовлены, все смерти должны были случиться в «Ифигении» под Новый год. Робер Фриман, как человек, активно поддерживающий церковь и занимающийся генетикой, тоже должен был быть убит. Хакер — туда же. Посеять смуту в обществе и начать реформации в сторону ликвидации угнетаемого класса — вот моя цель. Приор смотрел на него в неверии. — И ты думал, что это сработает, — прошептал он. — Ты поехал головой на своих идеях, Ганс. Твой гладкий план стал кровавым и запутанным. Но зачем? Зачем столько крови, зачем столько смерти? Зачем такие масштабы? Зачем геноцид? Казалось, он уже спрашивает не то, что нужно для допроса, а то, что мучает его больше всего. Ганс в который раз помолчал, прежде чем дать свой последний ответ. — Ради власти. И не только. Ради страха. Мне нравится ощущение человеческого страха. Когда вокруг смута, тревога, угроза смерти в воздухе. Этот запах, запах ужаса, который испытывает человек, сладок, как запах разлагающейся плоти. Люди вокруг находятся под твоим контролем, когда ты знаешь, что происходит, а они нет. И даже те, кто находится выше тебя, кто сильнее — просто кусочки пазла в твоих руках, который ты складываешь сам. И все они одинаково боятся, ходят, оглядываясь через плечо, запирают окна, закрывают двери, спят с включенным датчиком движения, проверяют одежду на наличие чипов, тревожно осматриваются на работе, не садятся в машину, не проверив заднее сиденье, будь то Приор или простая девка из Термитника. А ты смотришь на них, как на диковинных животных или героев фильма, стоишь за этим невидимым стеклом и наблюдаешь, зная, что в этом фильме ты пишешь сценарий сам. И их судьбы предрешены. А они стараются для себя и других так сильно, что становится и смешно, и интересно: ведь они не знают, что сценарий уже готов. И им остаётся только прийти к концу. Разве вам никогда этого не хотелось, Приор? Разве вы никогда не ощущали этого сладкого запаха страха и власти? Когда казнили, когда миловали, когда депремировали и награждали, когда вас провозгласили главой Церкви Единства, главой Инквизиции, главой духовной власти. Разве вы не ощутили себя выше тех людей, чья судьба была в ваших руках? Что теперь вы стоите над всеми, а все смотрят на вас, как дети на самолёт — с восторгом и благоговением, ощущением вашей недосягаемости. Вы — Бог. Единый. Вас никто и ничто не может остановить. Теперь вы ставите пьесу. Остальные играют в ней то, что вы скажете. А за вашей спиной — скрип виселицы, жар крематория и возможность вершить человеческие судьбы. И сладковатый запах крови, которую вы можете проливать. А женщина? Власть над женщиной — власть над злом. Неужели вы ни разу не ощущали свою власть, когда были со своей женой? Не думали о том, как сладко покорять её? Не верю, что вы ничего не ощутили, когда она понесла. Псионичка, отродье общества, жертва игр природы — и смогла взрастить в своём теле ваше семя, упавшее в неё, как зерно в благодатную почву… — Заткнись, — предупредил Иво страшно тихим, мёртвым голосом, но Гюлер продолжал как заведённый: — …И как хорошо, как приятно знать, что женщина привязана к тебе, что её тело теперь неразрывно связано с твоим, и она при всём желании никуда не убежит. Что она беспомощна и уязвима, что теперь она в твоей власти… — Заткнись!!! — взревел Иво, занёс кулак и со всех сил ударил Ганса в лицо. Тот взвыл, и Приор, покачнувшись на своей трости, обернулся к Марку и со страшными глазами прошипел: — Допрос окончен. В капсулу его. Казнить. И вдруг его опора подломилась, и сам он рухнул на пол без сознания. Лу и Марк одновременно бросились к нему; тут же распахнулась дверь, забегали-закричали-замахали руками врачи в длинных белых халатах, и всё вокруг погрузилось в хаос… Выходили из комнаты допроса молча. Кей не смотрел на Лу и не проронил ни слова. Больше не плакал. Когда они вышли в коридор, где их ждали Лорена, Карен, Лара, Робер, Эстер и Джейн, он всё так же молча подошёл к сёстрам и обнял их. Гектора не было — видимо, ушёл за Приором. У Лары и Карен были одинаково заплаканные глаза, и, едва обняв младшего брата, каждая уткнулась ему в плечо и зарыдала. Лу оставила его — решила не вмешиваться, и подошла к Лорене и Эстер с её матерью. Лорена выглядела ужасно. Убито. В её лице не было ни кровинки. Эстер стояла, прислонившись плечом к стене, и смотрела в никуда ничего не выражающим взглядом. Она выглядела как человек, чей мир потерял все краски. Осунулась. Ей не шло — придавало больной и беспомощный вид. — Как вы? — слабо спросила Лу. Её тошнило. Лорена резко ответила: — Мой муж распластался по полу, потеряв сознание и пребывая в бреду от нанесённых ему ран, а моя сестра умирает от наркотической зависимости. Как у меня могут быть дела? — и она тут же смягчилась, сморщилась, опустила руки. — Прости, Лу. Я чувствую себя так омерзительно. Но вы наверняка все меня понимаете. — Мой любимый человек находится между жизнью и смертью, и его шансы на выживание примерно равны шансам на то, что завтра аппарат жизнеобеспечения ему уже не будет нужен, — бесцветно отозвалась Эстер. — Я понимаю. — Даже я тебя понимаю, дорогая, — мягко сказала Джейн, положив маленькую смуглую руку Лорене на плечо. — Я в своё время тоже похоронила сестру. Не от наркотиков, но она заразилась какой-то дрянью за Периметром и, к сожалению, это её убило. Поэтому, думаю, мы с тобой в похожих ситуациях. — Правда? — жалостливо спросила Лорена. — Простите… Конечно, правда. Вряд ли это может быть шуткой. Я впервые по-настоящему теряю дорогого человека и ничего не могу с этим сделать. — она болезненно поджала губы и сцепила руки в замок. Её округлый живот под платьем стал гораздо более заметен. — Я не могу смириться с мыслью, что ничего нельзя сделать с тем, что моя сестра умирает. Я не знаю, как мне жить дальше. В её голосе было столько боли, что у Лу невольно заныло сердце. Она тоже не знала, что ей делать, когда погиб отец. И хотя Элифа не была ей ни близка, ни симпатична, думать о том, что она умирает, было больно. А видеть разбитую и обессиленную Лорену — ещё больнее. Подошёл Марк, неожиданно ласково, как мог, потрепал дочь по плечу. Глаза у него были по-щенячьи грустные. Эстер посмотрела на него. — Я так его люблю, папа. Её голос был тих и надломлен. — Я знаю, — тихо ответил Марк. — Я не перенесу, если он умрёт. — Не умрёт. Не делай таких прогнозов, Эстер. За его жизнь борются лучшие врачи. — Как я буду без него жить? — Так же, как жила до него, только тебе придётся заново искать своё место силы. Эстер расплакалась и внезапно уткнулась отцу в плечо. Марк растерялся, но обнял её и похлопал по спине. Лу, чувствуя себя везде чужой, повернулась к Кею, но он тихо говорил о чём-то с сёстрами и Робером; ей захотелось уйти, исчезнуть, раствориться. Где мама? Где социальная группа? Почему она одна? Где хоть кто-нибудь? Она проскользнула мимо Лорены и краем уха, услышала, как Карен говорит: — …Я не понимаю, как так можно. Как? — Я тоже не понимаю, — согласилась Лара тихо. — Мы привыкли жить без неё. Мы привыкли её ненавидеть и знать, что она ненавидит нас, наших партнёров и наших детей. Мы привыкли быть сиротами при живых родителях. А теперь мы дети преступницы. Она не заслужила умереть спокойно, но мне всё равно жутко. Лу не стала слушать дальше, не желая становиться свидетелем весьма интимной беседы, и пошла по коридору до лифта, думая о том, что сейчас с удовольствием бы хотела поговорить с Йонасом, обнять Ирму, Тину, Догана, оказаться в медвежьих объятиях Тома, тёплых и безопасных, будто заворачиваешься в одеяло. Но их отослали отсюда, не зная, как долго продлится допрос и не имея свободного места, и правильно сделали — над городом нависала очередная метель, и лучше друзьям в это время быть дома. Успеют ещё наговориться, успеют. Она теперь от них не отлипнет. Но не сейчас — слишком тяжело всё это было, подумала Лу, спускаясь в пустой холл и подходя к окну, за которым мело и мело. Она не сможет и слова рассказать, зарыдает и собьёт всё в кучу. Не было сил ни говорить с друзьями, ни объяснять, ни рассказывать. Хотелось спать. Хотелось одновременно уединения и чьего-то общества, снова спать и наконец-то спокойствия. Не получалось смотреть на всё с позитивной стороны. Слишком много всего произошло… Она постояла так несколько минут, глядя на собственное отражение в стекле и однообразную тёмно-голубую снежную массу за окном. Подступал Новый год, но никакого праздника, конечно, не было. Всё закончилось, Гюлер будет казнён, но он утащил за собой Элифу, заставил Кея и его сестёр снова пройти через ад и, возможно, мог забрать с собой Фокси, а то и Иво. Вот тебе и счастливый финал… — Лу? Она обернулась. Эмпатик стоял за её спиной, неловко перебирая пальцами. Вид у него почему-то был виноватый. — Кей, — только и смогла сказать девушка, как почувствовала, что к горлу подступают слёзы. Слов не потребовалось. Мужчина шагнул вперёд, и она скользнула к нему в объятия, прижавшись головой к груди и чувствуя наконец неполное, но приятное облегчение. — Кей. — Лу, — повторил он с оттенком улыбки в голосе, и псионичка тоже улыбнулась. Он погладил её по спине, и его прикосновение было лёгким, нежным, трепетным, будто вдоль её позвоночника пролетела бабочка, задевая кожу крыльями. — Прости, что оставил тебя. Она оторвалась от его груди и посмотрела на него. Глаза Кея, налитые влагой и печальные, блестели. Лу почувствовала прилив глубокого сострадания, любви и нежности к своему любимому человеку, полностью приняла его горе, на которое он имел полное право. Она не могла сравнить своё горе от потери родителя с горем Кея, да и не хотела, и с трудом могла представить себе, какие чувства сейчас раздирают его на части. Но она знала, что может быть рядом с ним и поддержать его. Она нужна ему. Не сейчас — всегда. И он ей нужен. Но сейчас ему просто необходима была поддержка, и Лу готова была её оказать, даже если её ненависть к Натали Стоун кипела изнутри и вызывала ощущение злорадства — женщина, издевавшаяся над своими детьми, получит мучительную и насильственную смерть. — Не извиняйся, — мягко сказала она, протягивая руку и касаясь его лица. Кей доверчиво прильнул щекой к её ладони, и кончиками пальцев она уловила пульс у его виска. — Я не могу в полной мере понять, что ты чувствуешь, но что бы ты ни чувствовал, — это нормально. Кей прерывисто вздохнул, и его губы задрожали. — Мне больно, — признался он. — Я ненавижу эту женщину, и мне больно от этого. Но также мне больно от того, что её казнят. Я знаю, что она это заслужила. Мне её не жаль. Я не сочувствую её положению и понимаю, что она сама завела себя в тупик, который приведёт её только к смерти. Я не собираюсь обжаловать решение о её казни или связываться с ней, чтобы поговорить перед смертью. Но где-то в глубине души мне всё равно больно, потому что, наверное, в той или иной степени она остаётся моей матерью. Мой мозг сейчас подкидывает в коробку памяти только те моменты, которые можно назвать хорошими или, во всяком случае, неплохими, пытается убедить меня в том, что она не так уж плоха. И где-то в глубине души я испытываю облегчение, за которое мне стыдно. Я дожил до двадцати шести лет и продолжаю ненавидеть её, бояться и немного желать, чтобы что-то в наших отношениях изменилось, до сих пор. А теперь Натали предстоит умереть, и мне больше не нужно будет ни бояться, ни ненавидеть, ни надеяться. Я испытываю облегчение от того, что моя мать умрёт, и мне так стыдно, Лу. Я ненавижу себя за это. Лу смотрела в его лицо, в это прекрасное лицо, чьи черты были унаследованы от этой жестокой женщины, и чувствовала, как её собственное сердце разбивается о его слова. И одновременно с этим в ней поднималась ярость. Кей не должен был стыдиться своих чувств и не должен был ненавидеть себя за то, что испытывал облегчение от смерти психопатки, которая ни на секунду не была достойна зваться его матерью или матерью его брата и сестёр. Он имел полное право ненавидеть Натали, презирать её и имел право горевать о её казни, но он ни на секунду не должен был ненавидеть себя за чувства, появившиеся лишь по вине его матери. Лу обхватила ладонями его лицо и зашептала сбивчиво: — Кей, не надо, прошу тебя, не ненавидь себя, не стыдись. Ты имеешь полное право на любые чувства. Эта женщина сломала жизнь твоему брату, поломала тебя и самых близких тебе людей — твоих сестёр. Она издевалась над вами, не любила вас, не была вам настоящей матерью. Натали не заслуживает того, чтобы из-за неё ты ненавидел себя, слышишь меня? Ты имеешь право чувствовать облегчение. Я понимаю, что это кажется противоестественным, потому что она твоя мать. Но это не так. Противоестественно ломать жизнь людям, которых ты сама родила, бить их вместо того, чтобы любить, и внушать им страх и ненависть по отношению к себе. Это последствия её выборов и действий. Ты не несёшь за них никакой ответственности. Когда она закончила говорить, Кей плакал. Слёзы бесконтрольно стекали по его щекам, и он не мог остановиться. — Ты права, — прошептал он, обвивая пальцами её запястья и прижимаясь своим лбом к её лбу. — Ты во всём права. Но это так больно. — Я знаю, Кей, — пробормотала Лу. Её сердце разрывалось с каждой слезой, вытекающей из его глаз, и она призналась тихо: — Это не тот счастливый конец, которого я ожидала. — Я тоже, — кивнул эмпатик. — Совсем не тот. — он крепко обнял её, и Лу почувствовала, что тоже плачет. На неё давили усталость, боль, разочарование и ужас. — Как мы будем жить дальше, Кей? Что нам делать? Он положил голову на её макушку. — Не знаю, Лу. — его тёплые слёзы капали ей на лоб. — Правда не знаю. Но нам нужно постараться не отчаиваться. Приор и Фокси ещё не погибли, не стоит приписывать их к числу мертвецов. Остальные в порядке, здоровы. Гюлер будет казнён. Элифа… — он тяжело вздохнул. — Увы, это то, с чем нам всем придётся жить. Мне безумно её жаль. — Мне тоже. — Но, помимо этого, мы живы, мятежник обезврежен, псиоников наконец-то могут признать полноправной частью общества, — Кей отстранился и посмотрел ей в глаза. — Не будем врать друг другу: всё это не хорошо. Вообще не хорошо. В наших жизнях наступил переломный момент. Но мы не можем сдаться сейчас, когда всё самое худшее случилось, и мы это пережили. А ещё, — он внезапно улыбнулся слабой и робкой улыбкой, — мы подпортили Гюлеру план, пойдя лично к Приору. Так что если мы позволим себе немного обнаглеть, то можно считать, что мы повернули эту ситуацию в нужное русло. Не то, чтобы я приписываю нам все лавры… — …Но мы здорово спутали ему карты, правда? — закончила за него Лу, с любовью глядя на него, и тихонько рассмеялась. Ей всё ещё было тяжело и грустно, но немного веселья сейчас было необходимо, чтобы не скатиться в пучину депрессии. — И вот мы живы, Кей. И мы люди. Не тупиковая ветвь человечества, а такие же люди. И отчего-то мне думается, что Иво не станет затягивать с тем, чтобы продвигать равенство генома в обществе после того, что случилось и после теории, выдвинутой профессором Фриманом. — Я тоже так думаю, — кивнул Кей, вытирая мокрые щёки. Его губы дрогнули в улыбке. — Теперь, когда у нас за плечами научное подтверждение о том, что мы такие же люди, как чистые и нестабильные, нас ждёт другая жизнь. И хотя бы ради того, чтобы её застать, нам нужно двигаться дальше. Хотя, конечно, это будет тяжело. — он вздохнул. — Полагаю, нужна будет терапия, возможно, даже медикаментозная. — Мне, наверное, тоже, — Лу задумалась. Ещё со времён интерната она не особенно любила психологов, психотерапевтов и психиатров, но после всего случившегося она вряд ли могла справиться с последствиями сама, а страдать от побочных эффектов всю жизнь не хотела совершенно. — Да и всем остальным тоже. Лорене рожать через несколько месяцев. Надеюсь, Иво позаботится о ней как следует. — Не сомневаюсь. Приор понимает, сколько всего она вынесла, и будет разгребать свои ошибки, отчего-то у меня нет в этом никаких сомнений. Они постояли ещё немного, обнимая друг друга. Лу невольно задумалась о том, что будет дальше. Твёрдо знала одно: в Корпусе работать больше не хочет. Ей хватило стресса, страха и крови, она едва не осталась инвалидом, могла потерять любимого человека и оставить свою мать без единственной дочери; такого опыта снова и снова ей совершенно не хотелось. Она пока не определилась, чем хочет заниматься, но в голову снова закралась мысль о том, чтобы повернуть в сторону генетики и хотя бы попробовать попасть в какой-нибудь университет, поскольку образование у неё имелось только среднее, и работать по специальности она могла максимум на не слишком престижной должности в Корпусе Содействия (в телохранители попала едва ли не чудом). Ещё нужно было срочно забрать Энн из Ле Лож и, желательно, переехать куда-нибудь подальше от Термитника, но пока девушка не представляла себе, как это сделать. А ещё хотелось больше времени проводить со своей социальной группой, да и из круга людей, сформировавшегося за последние два месяца, Лу тоже хотела бы не выпадать — у неё появилось робкое ощущение, что вся эта ситуация сблизила их, связала невидимой нитью, посадила в одну и ту же лодку. И, конечно, быть рядом с Кеем она тоже желала всей душой. Её любимый, нужный Кей. Во всяком случае, теперь у них должно появиться время друг на друга. И, судя по всему, отпадала необходимость прятаться, если они оба собирались уйти из КС. Ведь они говорили об этом прошлой ночью. Прошлой ночью. Неужели всё это произошло только-только, несколько часов назад? Безумие, подумала Лу, крепче прижимаясь к Кею. — Я люблю тебя, Кей, — тихо сказала она. — Я так боялась, что с тобой что-то случится, и я так рада, что всё в порядке. Он осторожно приподнял её подбородок, посмотрел ей в глаза, улыбнулся и поцеловал — нежно, почти невесомо, без напора. Лу выдохнула, ощущая, как понемногу успокаивается. Конечно, до полного покоя ей было далеко, но мимолётное облегчение было похоже на весенний ветерок после долгой и лютой зимы. Живительный, лёгкий поцелуй, родные шероховатые губы, тёплые пальцы, бережно придерживающие подбородок, приятно кружили голову и совсем ненадолго отвлекали от тяжести чувств, лежащих на её плечах и груди невидимой ношей. — Я тоже тебя люблю, Лу, — ответил он, обнимая её за плечи. — Я счастлив, что ты у меня есть. Мысль о том, что нас с тобой ждёт в будущем, после того как всё закончится, всё это время придавала мне столько сил… И до сих пор придаёт. Я не хочу сдаваться хотя бы для того, чтобы мы были счастливы вместе. Я не хочу тебя отпускать. Лу ухмыльнулась. — Куда это ты собрался меня отпускать? Я теперь сама никуда не уйду, не дождёшься. Они рассмеялись, и впервые за долгое время звучал смех облегчения. Лу чувствовала себя немного виноватой за то, что смеётся, но понимала — это необходимо. Смех спасал людей и в более тяжёлые времена. Да и почему они не могут смеяться? Ведь они смеются не над трагедией, а над тем, что снова могут стоять рядом и подкалывать друг друга. Их смех не отменял и не обесценивал горе Кея и трагедию скорой гибели Элифы, по поводу которой у девушки всё равно противно и грустно свербело в груди. Ей просто необходимо было немного посмеяться, сбросить напряжение, почувствовать почву под ногами. Снова понять, что она рядом с Кеем и в относительной безопасности, и порадоваться тому, чему она имеет полное право радоваться — окончанию эпопеи с Гансом Гюлером и началом новой страницы своей жизни, которая, хотелось бы верить, не будет столь тяжёлой, тревожной, мрачной и кровавой. — Как Лара и Карен? — поинтересовалась она. Кей качнул головой. — Тяжело. У них с нашей матерью всё было ещё хуже, чем у меня — она питала какую-то особую злобу по отношению к своим дочерям. — он устало вздохнул. — Но они поэтому и более спокойно настроены по поводу казни. Мама испортила им психику, здоровье и едва не сломала всю жизнь. Они уж тем более не обязаны чувствовать что-либо по отношению к этой женщине. К тому же они обе матери. Они смотрят на неё через призму отношения к детям, и это забивает гвоздь в крышку гроба. Я их полностью понимаю и поддерживаю — в моей голове не укладывается, как можно так обращаться со своим ребёнком. Но они справятся. У них есть сыновья, у них есть мужья — ну, технически, Гектор Ларе не муж, но я не думаю, что они будут с этим затягивать. Всё будет в порядке. — Я до сих пор немного недоумеваю, когда думаю о том, что твоя сестра сошлась с Гектором, — хмыкнула Лу беззлобно. Кей состроил смешную гримасу. — Я тоже. Но, думаю, не мне её судить, да я и не сужу — главное, что она в безопасности, любима, любит, не страдает и не подвергает опасности или дискомфорту своего сына. А дальше лезть в её жизнь я не буду. Баретти — далеко не худший вариант из всех, что она могла выбрать. У неё были такие партнёры, что у меня глаза на лоб лезли, так что начальник охраны Приора не вызывает у меня больше особого сопротивления. Я просто рад, что она счастлива. — Это главное, — согласилась Лу, положив голову Кею на плечо, и они некоторое время молча смотрели на метель за окном. Было хорошо и спокойно, ощущалось, что она находится на своём месте. Буря внутри медленно, но верно затихала, и, хотя её отголоски ещё долго будут преследовать их, сейчас псионичка просто была рада, что больше не нужно бояться и можно остановиться и выдохнуть. Вдруг эмпатик серьёзно посмотрел на неё. — Я хочу у тебя кое-что спросить. Она ответила ему слегка удивлённым взглядом. — М-м? — Не пугайся, — Кей улыбнулся. — Ничего такого серьёзного. Наверное. Я просто подумал: может, ты хочешь переехать ко мне? Лу удивлённо распахнула глаза и улыбнулась в ответ. — Ничего себе ты время нашёл, чтобы предложить съехаться. — Я просто подумал… — он замялся. — Ну, что мы и так большую часть времени проводим у меня. Я как-то привык к тому, что ты всё время рядом. Купил для тебя все эти душевые принадлежности, расчистил место для твоих вещей в шкафу. Мне нравится с тобой жить. Ну и, конечно, у меня в районе безопаснее будет. Прости, лучик, но это правда, и я немного беспокоюсь о том, что ты живёшь в Термитнике. Особенно учитывая то, что после произошедшего мы наверняка засветимся в новостях, а в Термитнике тебя могут узнать. Но, конечно, выбор за тобой. Я пойму, если ты откажешься. Но подумай над моим предложением, ладно? — он улыбнулся и поцеловал её в висок. — Я был бы счастлив жить с тобой. Лу задумалась. Предложение Кея звучало разумно хотя бы из соображений безопасности, но она немного боялась, что совместное проживание может испортить их отношения. Она не совсем представляла себе, как именно это должно произойти, но страх шёл впереди разума, и девушка растерялась. Она хотела бы жить с Кеем. Просыпаться вместе, не бояться выходить на улицу, проводить каждое утро и каждый вечер рядом друг с другом — чем не мечта? Но Лу беспокоилась о том, что она едва ли умеет готовить что-то сложнее яичницы и сэндвичей, что может быть неряшливой или слишком ворочаться в постели. Не то, чтобы Кей не знал об этих её привычках, однако глупое беспокойство не покидало её, и она озвучила его. Эмпатик в ответ только мягко, беззлобно рассмеялся: — А у меня очень раздражающий будильник, и я часто встаю ночью, чтобы попить воды. Если тебя это смущает… — Меня ничего не смущает, — перебила его Лу. — Но тебе будет нормально со мной? Ну, не иногда, а вот так, навсегда. — Мне будет нормально, — заверил её Кей. — Я практически уверен, что у нас всё получится. Лу подумала ещё немного. — Ладно, — наконец довольным тоном изрекла она. — Давай попробуем. Я всё равно не хочу дальше жить в Термитнике. И хочу быть ближе к тебе. Больше она ничего не успела сказать — Кей сгрёб её в охапку и поцеловал. Земля покачнулась у неё под ногами, и она прильнула к нему крепко, но осторожно, принимая во внимание лишь недавно залеченные травмы. Они целовались долго и бездумно, наслаждаясь моментом и позволяя себе больше ни о чём не думать. Тревога понемногу оставляла их обоих, и Лу ощущала слабые потоки эмпатии Кея, окутывающие её тёплым одеялом. Немного захотелось спать — впрочем, неудивительно, учитывая то, что на дворе по-прежнему стояла глубокая ночь. Но сейчас Лу не пугали ни усталость, ни травмы, ни что-либо ещё. Они были живы и здоровы, и должны были двигаться дальше, и мало что другое сейчас имело значение. Отстраняться совершенно не хотелось, но пришлось. Губы Лу горели, и она улыбалась. — Пойдём назад, — Кей взял её за руку. — Посмотрим, как там остальные. Отец с мальчиками не приедут — Лара отправила его к нашей бабушке, чтобы дети не видели всего этого ужаса. Тебе надо кому-то позвонить? — Маме. Мне очень надо услышать её голос. А потом напишу своей социальной группе, что я в порядке и что они могут навестить меня завтра. Эмпатик понимающе кивнул. — Хорошо. Я подожду тебя у лифта. — он коснулся губами её руки напоследок. — Мы со всем разберёмся, лучик. Шаг за шагом. Всё будет хорошо. Он отошёл, а Лу вытащила служебный телефон и быстро набрала номер мамы. Руки у неё тряслись от предвкушения и радости. Не потребовалось много времени, чтобы перестали идти гудки, и девушка произнесла в трубку дрожащим от волнения голосом: — Мамочка, это я, Лу. Всё хорошо. Я вернулась. Я в порядке. Всё закончилось. Мама, со мной всё отлично. Я жива.