Neon Generation

Вернувшись в больницу, Лу и Иво застали Карен в её кабинете — она сортировала пробирки с кровью, стоящие в стерильном шкафчике. Выглядело это слегка жутковато — высокая, худая, как ломаная ветка дерева, женщина с небрежно заколотыми волосами, перекладывающая то одну, то другую маленькую ёмкость с мутной винно-красной жидкостью внутри. Она выглядела очень уставшей, в её волосах под лампами переливались тонкие седые волосы, неуместно смотрящиеся на фоне жёсткого, не блистающего красотой и нежностью, но ещё молодого лица. Двигалась она резко, отрывисто, будто выжимала из себя последние силы и последнюю душевную злость для этих действий. Увидев вошедших, она бросила сухо: — Лорена в порядке. Состояние стабильное. Будет на сохранении, никуда не увезёте.  — Хорошо, — Иво кивнул. — Показатели нормальные? Карен посмотрела на него так, будто перед ней стоял не Приор Инквизиции собственной персоной, а настоящий осёл или баран. — Как думаете, у человека с нормальными показателями случится субхориальная гематома? — её лицо исказила кривая безрадостная улыбка. — Если насчёт потери веса, выпадения волос и обмороков я не говорю, ибо всё это сопровождает беременность в некоторых случаях, то про отслоение плаценты от матки и так всё ясно — при хороших показателях этого просто не случится. — Я спрашиваю про её состояние сейчас, когда проблема устранена, — ответил Иво неожиданно миролюбиво. Карен, похоже, уже готовившаяся к тому, что он начнёт разговаривать с ней на повышенных тонах, слегка растерялась и буркнула: — Показатели в большинстве своём стабильные, но железа в организме не хватает. Лёгкая анемия. Ей прописали таблетки для восполнения дефицита железа и ферритина, через некоторое время станет лучше. Ей повезло, что она псионичка — регенерация организма потрясающая. Дня через три уже сможет вставать на ноги, если это будет необходимо. — она вздохнула и закрыла стерильный шкаф. — Что-то случилось? Новая беременность? Марк Жонсьер отомстил за свой разбитый нос?  Иво опустил голову, пряча улыбку. Лу не сдержалась и прыснула, но лицо Карен оставалось непроницаемым.  — Нет, доктор Стоун, у нас с мадемуазель Рид есть дело, — Мартен выпрямился, стал серьёзным и снова превратился в Приора, которым он виделся Лу в начале их знакомства — холодным, собранным и лишённым эмоций. Только спёкшиеся до темноты, поникшие губы напоминали о том, через какую муку каждый день проходит этот человек. — Это касается одного из наших программистов, он погиб в ноябре. Нам нужен доступ к его личным вещам. Ролан Жено. Возможно, вы знаете. Спокойствие на лице Карен треснуло и стало разваливаться, показывая то, что она чувствовала на самом деле — тревогу, злость, недоумение. Меж бровей пролегла тревожная складка, губы недовольно скосились набок; она ответила: — Я что-то слышала о нём, но не знаю. Я не исследую трупы. Я хирург-травматолог, а не патологоанатом. Работаю с живыми, а не мёртвыми. — Я понимаю. Но у вас, как у одной из главврачей больницы, должен быть доступ к камерам хранения вещей всех умерших или находящихся на стационарном обследовании, вне зависимости от того, были они у вас на обследовании или нет. Мы с мадемуазель Рид думаем, что вещи Жено, программиста, якобы замёрзшего насмерть в Центре в ночь нападения на нас на туристической базе, могут послужить уликой и помочь в расследовании. Я хотел бы попросить вас предоставить нам доступ к камере хранения, где находятся его личные вещи.  Карен хмыкнула. — Да пожалуйста. Но это займёт какое-то время. Мне нужно взять у Лорены ещё кровь на уровень сахара. — Разве нельзя обойтись без забора крови? Его как-то слишком много, особенно после кровопотери. — Предложите альтернативу, — отрезала Карен. — Кровопотеря восполняется, но анализы необходимы, и вы это знаете, месье Приор. Так что не ведите себя как сумасшедшая мамаша, трясущаяся над своим чадом. Думайте головой.  Иво больше не спорил. Несмотря на грубость, Карен была права.  Личных вещей Ролана Жено в камере осталось немного. Куртка, портфель, в котором лежали: документы о больничном отпуске, которые он так и не отдал своему непосредственному начальству, сломанный зарядный провод, пачка салфеток, скидочная карта алкомаркета и пачка сигарет. В общем, ничего необычного или странного — по крайней мере, так думала Лу, рассматривая каждую вещь подробно. Карен заставила их с Иво надеть халаты, маски перчатки, а ещё шапочки на волосы, аргументировав это тем, что у них обоих длинные волосы, и собирать их по всей камере хранения и протирать её она потом не собирается. Все вещи Жено лежали теперь перед девушкой на медицинской простыне, которую обычно кладут на кушетку на приёме у врача, и она осторожно перебирала их, пытаясь найти что-то полезное или интересное. Куртка была самая обычная, массмаркет примерно пятилетней давности, в карманах несколько чеков: из ресторана быстрого питания, из химчистки, налоги и покупки в алкомаркете. Ничего интересного. Ни потайных карманов, ни пришитых заплаток, под которыми могли быть запрятаны, например, наркотики — ничего. Сломанный зарядный провод вообще принадлежал старой музыкальной кассете, которая наверняка находилась у Жено дома и не представляла никакого интереса. Документы об отпуске — ну, неудивительно: Иво отметил, что Жено обладал плохим здоровьем и периодически отпрашивался у Даниэль Вейсс, до недавнего времени заведующей отделом программирования; сейчас она вместе с Айсой ле Риз колесила в поисках безопасного убежища для Лорены. В последний раз отпроситься не успел… Салфетки и скидочная карта тоже не вызвали подозрений.  На сигареты Лу тоже сначала не обратила внимания, но потом, когда стала смотреть вещи по второму разу, поняла, что они выбиваются из общего ряда вещей. Вся собственность Ролана Жено, осмотренная ей до этого, ничем не выделялась — недорогие, унылые, серые вещи, не имеющие никакой ценности. Да и пачка сигарет тоже не казалась обычной, пока Лу вдруг случайно не обнаружила, что в самой обыкновенной картонной коробке лежат не обычные сигареты, а совершенно другие — толстые, большие, скрученные вручную из банановых листьев, явно сделанные осторожно, и очень дорогие. Когда она училась в интернате, их директриса любила покуривать такие, с мятой; Йонас один раз украл у неё сигарету, и они раскурили её вдвоём. Запах стоял сильный, но не неприятный. Выветривать его пришлось долго. — Что такое, Лу? — спросил Иво. — Что-то не так с этими сигаретами? Она показала им необычное содержимое простой картонной пачки. — У меня ощущение, — девушка помялась, — что эти сигареты принадлежали не Жено. Они выглядят очень дорого. Ролан Жено богат не был и спускал всё на выпивку. Я, конечно, не могу отвечать наверняка, но стал бы он тратить огромные деньги на дорогущий натуральный табак? — Может быть, ему их подарили, — предположил Иво с таким лицом, что было предельно ясно: он сомневается в собственных словах. — Хотя, конечно, странно, что он прятал их в обычной коробке.  Карен подошла, аккуратно взяла у Лу пачку сигарет. Нахмурилась. — Робер такие никогда не курил, — задумчиво проговорила она. — Хотя он в своё время был большой ценитель… Они очень тяжёлые. Наносят большой вред лёгким, больший, чем обычные или модифицированные сигареты. Я такие даже не видела никогда, хотя регулярно езжу с мужем в Дюрош, к его семье, и там регулярно посещаю магазины с табачной продукцией. Скорее всего, это сигареты необычные. Либо они содержат наркотические вещества, либо продаются нелегально, либо Жено прятал их, боясь, что отберут. — Кажется, все вещи Жено побывали на экспертизе после его смерти, — Иво сосредоточенно потёр ладони. — Должны быть заключения о наличии посторонних наркотических веществ, кроме никотина, в крови погибшего, и в самих сигаретах. Это тоже в вашей компетенции, доктор Стоун. — он повернулся к Карен, почтительно склонив голову. — Вы сможете открыть дело Ролана Жено? Карен кивнула. Она казалась глубоко задумавшейся. — Да, его придётся поднять из архива. — она вздохнула. — Я попрошу помощника. — Хорошо, — Приор подошёл к ним ближе, сощурил серо-чёрные глаза, рассматривая сигареты. Лу спросила: — Кто-нибудь знает, как они пахнут? Хотя бы в теории… Карен и Иво одновременно помотали головами. Их лица приобрели одинаковое выражение лёгкого недоумения.  — Разве будет запах иметь какое-то значение? — Не знаю. — Лу пожала плечами. — Сомневаюсь. Это небезопасно, если там есть наркотические вещества помимо непосредственно никотина. А вдруг что-то есть внутри сигареты?  — Что, например? — усмехнулась Карен. — Записка с именем мятежника? Ответом ей послужили вполне серьёзные взгляды Лу и Иво. Она повела плечами и сказала сердито: — Препарировать сигарету мы здесь не будем. Я могла бы позволить вам забрать пачку при большой нужде, но на случай, если вещи Жено выступят как улика, делать этого не советую. Впрочем, если его бывшая жена скоро их заберёт или истечёт срок хранения с момента его смерти… Не знаю. — она задумалась и нахмурилась. — Вообще не думаю, что это необходимо. Лу ничего не ответила. Иво тоже промолчал, осторожно подцепил двумя пальцами в перчатке сигарету, поднёс к носу. Медленно вдохнул, и по его лицу сероватыми морщинами расползлось какое-то отторжение, неясная брезгливость, неприязнь. Лу и Карен молча наблюдали за ним, за отвращением на его лице; Приор скривился и неожиданно попросил: — Дайте какой-нибудь медицинский пакет. Карен удивлённо посмотрела на него. Он повторил уже гораздо более холодным, приказным тоном: — Пакет. Она принесла. Иво сложил сигарету в пакет и запечатал. Карен попыталась возразить: — Но… — Всего одна сигарета, — Иво ни на кого не смотрел, странными нервными движениями теребя пакет. Лу показалось, он дрожит, как в лихорадке. — Спасибо, доктор Стоун. Думаю, на этом всё. Лу кинула на Карен недоумевающий взгляд: та ответила ей тем же. Иво тем временем вышел из комнаты и стал снимать халат и шапочку, по-прежнему держа пакет в руке. Они пошли за ним, не понимая, чего он хочет и зачем забрал сигарету. Иво миновал коридор и вышел в общий зал. Лу увидела сидящих там Лару и Кея и хотела поздороваться, но Приор железным тоном, не терпящим возражений, приказал: — Мадемуазель Стоун, будьте добры, подойдите. Лу вздрогнула, не понимая, что происходит. Карен непонимающе нахмурилась, её глаза блеснули холодно и злобно; Кей поднял голову и напрягся. Лара осторожно, по-кошачьи выскользнула из кресла и подошла к ним, постукивая каблуками. Она не выглядела подозрительно — озлобленной или напуганной, только слегка удивлённой. — Да, месье Приор, — её взгляд выражал заботливость, как будто Иво сошёл с ума. — Что-то случилось? Иво сделал глубокий вздох и будто успокоился. Кей послал Лу вопросительный взгляд и приподнялся в кресле, готовясь, в случае чего, защитить сестру. Псионичка пожала плечами в ответ. — У вас не найдётся зажигалки? Лицо Лары слегка вытянулось. Лу почувствовала, что повторяет за ней этот жест. — Конечно, — она повернулась к Кею и попросила: — Найди у меня в сумке зажигалку, пожалуйста. А вы что, месье Приор, начали курить? — она рассмеялась. Иво оставался спокойным. — Нужно кое-что проверить. Возможно, понадобится ваше экспертное мнение. — В чём? — Лара прищурилась. Лу окончательно перестала что-либо понимать, поэтому, когда Приор позвал её и сестёр Кея на улицу, просто пошла. Мороз резко ударил по щекам, кожу закололо. Зимний день бушевал нещадно, словно старался запугать их и загнать обратно в помещение, и, честно, у него неплохо получалось — девушке очень хотелось спрятаться от лютого холода в тёплых прогретых стенах больницы. Карен смотрела на Иво так, будто готовилась вызывать психиатров, Лара куталась в шубу и ничего не понимала, Лу просто смотрела за тем, как худые костлявые приорские пальцы раскрывают пакет с сигаретой. Его руки дрожали. Достав сигарету, держа её через пакет, он повернулся к Ларе и попросил: — Зажгите её. Лара послушно щёлкнула зажигалкой. От толстой сигареты поплыл дым. Почти прозрачный, он завитками поплыл в льдисто-голубое небо, похожий на облако. Учуяв его запах, Лу ощутила, что её начинает со страшной силой тошнить, земля под ногами качается; её окутал сладкий, душный флёр винограда, эфирного масла и женской поздней зрелости, сахарно-дымный запах, приторный до боли в голове и заложенного носа, перезревший, тот, что она изначально ошибочно приняла за парфюм. Этот запах, забирающийся в лёгкие, забивающий нос, сладостный до омерзения, липкий, она чувствовала буквально пару часов назад, и, когда Лу его узнала, её на несколько секунд парализовало, и солнце над головой погасло. Она посмотрела пустым взглядом на Приора, который пробормотал что-то про то, что аромат ему знаком, но он не может его вспомнить, потом на Лару и Карен, которые с неприязнью вдыхали явно незнакомый им сигаретный дым, и покачнулась, едва не упав, но рука Иво удержала её за локоть. — Что такое, Лу? Она вся оцепенела, с трудом дыша, всё плыло перед глазами; больших усилий стоило ей взять себя в руки. Слова вязли в горле комом слизи, но она собралась с духом и произнесла: — До отъезда в больницу я случайно прошла мимо кабинета Ганса Гюлера. Оттуда я почувствовала именно этот запах. Лицо Приора застыло, превратившись в восковую маску; Лара и Карен посмотрели на неё одинаково обеспокоенно, недоверчиво, будто просчитывали в уме, не сошла ли она с ума следом за Иво, не нужна ли ей помощь. Иво медленно, почти по слогам повторил: — Ганса Гюлера? То есть… вы допускаете мысль… что мятежник — это Ганс Гюлер? Осознание сего факта ударило Лу сильнее, чем случившееся несколько недель назад открытие о пси и второй беременности Лорены Мартен. Лу встретилась глазами с Карен, которая проговорила одеревеневшими губами: — Даже если Лу говорит правду, сигарета не является гарантией того, что Ганс Гюлер как-либо причастен к мятежам. — Но ведь всё сходится, — вдруг тихо сказала Лара. — Никаких улик, никаких зацепок. А между тем мятежник обо всём хорошо осведомлён, в курсе всех дел. В курсе, потому что близок к Приору. Ведёт расследование и отвечает за раскрытие дела, а ему совсем не нужно, чтобы оно раскрывалось, поэтому оно стоит, а пока дело стоит, мятежник приближается к своей цели — свержению Приора. У него есть доступ к медицинским картам, к компьютерной системе, к системе безопасности, к системе отслеживания местоположения. Полный произвол. И мятежник сам решает, какие подробности обнародовать, а какие нет, кого оставлять, а кого убирать. И его никто никогда не подозревал, потому что… ну, потому что в последнюю очередь будешь подозревать человека, которому доверил расследовать дело. Так ведь, месье Мартен? Иво заторможенно кивнул. Лара и Карен побледнели. Лу продолжала пребывать в состоянии оцепенения. — Этого недостаточно, чтобы признать Гюлера виновным, однако этого достаточно, чтобы его подозревать, — он затушил сигарету пакетом и крепко свернул его. — Доктор Стоун, поговорите с мужем. Я хочу завтра же допросить Элифу ле Риз. Потому что если Ганс Гюлер — это мятежник, то она находится под его давлением и, возможно, скажет нам что-то дельное. — он опустил голову. — Неужели это правда? Неужели тот, кого я считал пусть и не другом, но профессионалом своего дела, тот, кому я доверил спасение общества, на самом деле разрушал его за моей спиной? — Может, это неправда и мы ошиблись, — слабо предположила Лу, однако своим словам она больше не верила. Сложился паззл, последний кусочек, которого не хватало для полной, ужасающей картины. — Есть надежда, что это не он… Иво покачал головой. — Боюсь, мы не ошиблись. Ибо больше вариантов нет. Никто больше не был так осведомлён, и никто так не подходит на эту роль, как Ганс. Ни кто-либо из вашей семьи, доктор Стоун, мадемуазель Стоун, ни мадемуазель Рид, ни Марк с дочерью… Единый, — он зарылся пальцами в волосы. — Мне нужно пойти о сообщить об этом остальным. Всем, кроме Лорены. Я боюсь шокировать её. — Подождите немного, — посоветовала Карен. Её голос был тих и печален. — Пусть она восстановится. Иво понимающе кивнул.  — Я соберу всех и сообщу. А завтра мы поговорим с Элифой ле Риз.  Он развернулся и пошёл в здание; Лара, Карен и Лу остались стоять, ничего не говоря и не глядя друг на друга. Когда спустя полчаса из здания вышел Кей, Лу посмотрела на него и увидела в его глазах то же самое, что чувствовала сама. Он подошёл, коротко обнял сестёр и попросил Лу: — Поехали домой. Приор отпустил. И они поехали. Не разговаривали — их охватило жуткое оцепенение. Оцепенение не отпустило Лу и дома. Не отпустило оно и Кея; они двигались по квартире молча, медленно, точно сомнамбулы, на автомате грели ужин, убирали вещи в дезинфектор, кипятили чайник. Они не разговаривали и не смотрели друг на друга; приём пищи прошёл в полной тишине, не слышалось ни привычных разговоров, ни смешков, не было лукавых взглядов, намекающих на то, что после еды можно заняться чем-нибудь интересным. Лу глотала пищу, не чувствуя ни консистенции, ни вкуса, почти не жуя. После того, как она доела, чувство голода ушло, но его заменила не приятная сытость, а тяжесть в желудке, будто туда напихали камней. Отвратительно. Лу казалось, что она находится в полуобморочном состоянии, где-то между жизнью и смертью — конечности слушались её плохо, тело обмякало и ныло, голова отказывалась думать. Она чувствовала себя липкой, грязной, пропахшей мерзким сладким запахом сигаретного дыма, поэтому после ужина она, убрав за собой посуду, отправилась в душ. В ванной комнате Лу сбросила одежду и, мельком кинув взгляд в зеркало на своё подсушенное тело, шагнула под струю воды. Она обжигала, была такой горячей, что девушке казалось: ещё чуть-чуть — и она сварится. Но температуру не убавляла. Находила что-то болезненно-приятное в том, чтобы позволять кипятку жечь себе кожу, таким образом очищая её от липкого слоя из сигаретного дыма, отвращения и ужаса. Сейчас псионичка жалела о том, что мочалка, которую Кей купил для неё в свою квартиру, была слишком мягкой для того, чтобы растереть себе спину и плечи в кровь. Ей этого хотелось. Хоть что-то, чтобы освободиться от этого жуткого состояния, напоминающего паралич или кататонию. Кей присоединился к ней. Молча. Не спрашивал, просто оказался за её спиной, абсолютно нагой и тёплый, подкрутил кран, и вода из обжигающе горячей стала просто тёплой. Лу не оборачивалась, только благодарно перехватила его руку, лёгшую на её плечо, и прикрыла глаза. Кей стоял прямо за ней, и в любой другой момент она бы развернулась, утянула его в поцелуй и скользнула ладонью в самый низ живота, но сейчас ей этого не хотелось.  Эмпатик, впрочем, и не намекал ни на что подобное. Он осторожно обнял её сзади, прижал к своей груди, и она не ощутила его возбуждения. Они просто стояли под душем, греясь и прижимаясь друг к другу; ни слов, ни движений, только вода, его дыхание, слегка щекочущее её ухо, и его сильные руки, такие надёжные, но не способные тем не менее защитить её (и себя самого) от стремительно надвигающейся, как смерч, опасности. То, что с ними происходило, было хуже смерча, хуже любого стихийного бедствия. Ведь то природа, неуправляемая и не поддающаяся законам логики, справедливости и человечности. А тут — человек. Такой же живой, как они все. Из плоти и крови. Готовящийся умертвить целую кучу людей ради… чего? Неясно. И, возможно, никогда не будет ясно. Живой человек… Не такой уж Ганс Гюлер и живой, получается. Изнутри он мёртв. Разлагается. Лу не стала воскрешать в памяти его лицо, стараясь уйти от жуткого роя мыслей и покрепче прижаться к Кею, сосредоточиться на тепле его кожи и твёрдости мышц, вселяющей в неё немного необходимого иллюзорного спокойствия. Хотя бы так. Хотя бы на несколько минут. Это было интимнее, чем секс. Просто стоять вот так и молча делиться тем общим, что они чувствовали и испытывали. Лу откинула голову назад, кладя её Кею на плечо, позволяя воде стекать по её лицу и телу. Душевая кабина постепенно заполнялась паром, но никто из них не двигался, не желая вылезать из тёплого кокона, отгораживающего их от остального мира. Казалось, они могли стоять так вечность. Не двигаться, не говорить, слушать дыхание друг друга и слабое журчание воды, превращающейся в горячий пар и скрывающей их наготу — как внешнюю, так и внутреннюю. Что-то тёплое и густое обожгло Лу плечо. Она обернулась — из глаз у Кея потекли струйки крови, тёмные и липкие. Он отпрянул, прошептав: — Извини. Это от переизбытка эмоций. Я выйду… Но она задержала его, стирая с лица кровь мокрыми руками. Сверху на них по-прежнему лилась тёплая вода, и кровь быстро разжижилась, посветлела, смешиваясь с прозрачными каплями, потекла вниз. Лу осторожно провела пальцами по векам, скулам, щекам Кея, осторожно убирая с них кровавые дорожки, едва касаясь кожи, стараясь не надавить, чтобы не вызвать ещё больше болезненных ощущений. Он послушно стоял, позволяя ей это делать, и только слегка приоткрыл губы, чтобы было чем дышать. — Третья ступень, — проговорил Кей, когда поток крови из глаз значительно ослаб.  Лу непонимающе уставилась на него. Они стояли под душем, абсолютно обнажённые, в клубах пара, обнимались и молчали, она вытирала кровь с его лица, и эта реплика к ситуации относилась так же, как если бы он сообщил ей о свадьбе какого-нибудь советника. — М?.. — Переход на новую ступень пси даётся достаточно тяжело, — пояснил Кей. — И, как правило, вызывает сверхчувствительность у эмпатиков. Значит, у меня третья степень… Даже тренироваться особенно не пришлось. Девушка не знала, что ответить. Она стёрла остатки крови с его лица и посмотрела на него, прямо в глаза, потухшие, лишённые лукавого блеска, усталые тёмные глаза. Она любила эти глаза, и боль, ощущаемая на физическом уровне, прижгла её грудную клетку изнутри, когда она не увидела в них привычной искры, не угасающей прежде никогда. Лу не знала, что сказать — наверное, и её собственные глаза больше не блестели. Она опустила веки, чувствуя, как ладони Кея обхватывают её лицо, их мокрые лбы сталкиваются, пар проскальзывает между их губами… Захотелось спать. Лёгкое прикосновение губ Кея к её усилило сонливость. Они отодвинулись друг от друга, по-прежнему ничего не говоря. Лу взяла мочалку, гель для душа, намылила её, но не успела использовать — Кей сам взял кусок мокрой губчатой ткани в руки и, снова повернув её к себе спиной, принялся мыть. Мочалка скользила по её спине, пояснице, плечам, подныривала под руки и проходилась по груди и животу. Это было приятно, но без возбуждения — его просто не наступало, словно организм отключил эту функцию. Может, оно и к лучшему. Она спокойно стояла, пока он поливал её тёплой водой и бережно намыливал, щекоча и поглаживая в процессе. Нашёл давний шрам на пояснице, который уже не раз видел, и спросил: — Откуда он? Лу прищурилась, вспоминая. — В детстве я любила лазать по деревьям. Один раз упала, порезалась о камень. Крови было много… Хилеров для меня не нашлось. Остался шрам вот. Когда он закончил, она без слов взяла вторую мочалку, намылила и сделала то же самое, что и он с ней — развернула к себе спиной и стала намыливать. Кей молчал. Его спина, широкая, рельефная, была похожа на гористую местность — острые выступы лопаток, реки и ручьи мышц, редкие отметины родинок и пара крошечных, едва заметных бугристых шрамов. Его кожа была неизменно мягкой и тёплой, скользила под её пальцами и даже сквозь пар, воду и шампунь источала свой привычный лёгкий аромат чистоты, кедровой древесины и смолы. Запах, который она узнала бы из миллиона других. Запах, который стал ей родным и немного успокаивал. После душа Лу переоделась в пижаму и легла рядом с Кеем. Усталость сморила её быстро, хотя она отчаянно старалась не закрывать глаза в попытке оттянуть завтрашний день, неумолимо надвигающийся на неё чёрным разрушительным смерчем.  С самого утра не было солнца. Падал сухой тихий снег, кружил и скользил в воздухе, приятно хрустел под ногами. Во всём Нью-Пари стояла какая-то благоговейная тишина: машины ездили бесшумно и плавно, не сигналили друг другу и не рычали, как звери в зоопарке, люди шли на работу неторопливо, только слегка поскрипывая обувью на снегу. Никто не орал, не ругался, не мельтешил; если бы Лу не находилась в самом сердце расследования покушений на Приора и его жену, она подумала бы, что наступило самое спокойное и благодатное время. Преддверие Нового года. Такой воздушный, праздничный отрывок зимы, пропитанный запахом имбиря и предвкушением праздника. Глядя на счастливые, спокойные лица других людей, псионичка почти в открытую им завидовала. У входа в больницу их встретила Карен. Уставшая, молчаливая, глубоко несчастная. В платье цвета густой тёмной зелени и с убранными в скучный, прибавляющий возраста узел. Кей распростёр ей навстречу руки и тихо, печально улыбаясь, проговорил: — С Днём рождения, дорогая. Лу вздрогнула и едва прошелестела что-то вроде поздравления. Карен ответила понимающей вымученной полуулыбкой и обняла Кея так, будто никогда не пыталась казаться стальной и злобной, невосприимчивой к ударам извне. Лу смотрела на её усталое, худое лицо и понимала, что та чувствует, ведь и сама редко кому позволяла видеть себя в уязвимом состоянии. Это был вопрос глубочайшего доверия и защиты собственного личного пространства, собственного имиджа и даже собственной безопасности. Чем жёстче ты кажешься — тем меньше попыток посягать на твоё дорогое и нужное. Особенно для женщины. Тем более для женщины. — Как ты? — ласково спросил Кей, выпуская сестру из объятий. Карен слабо улыбнулась: — Тридцать шесть лет. Чувствую себя старой. — Перестань. Ты в самом расцвете лет. — Если это — тот самый расцвет, то страшно представить, что будет потом, — фыркнула Карен, впуская их внутрь. Тут из-за угла появилась Лара, узкая и высокая в своих расклешённых чёрных брюках и красной кофте со спущенными плечами. Она выглядела лучше брата и сестры, но тоже поникшей и измученной. Обняла Кея, потом Лу, сообщила: — Лорене ещё лучше. Она на завтрак съела порцию за троих.  — Ну так… — Карен хмыкнула. — Ничего удивительного. Она и должна есть за троих — в буквальном смысле. Лара рассмеялась, понимая шутку, и неожиданно дёрнула сестру за волосы, точнее, за заколку, которая удерживала скучный монашеский узел. Длинные тёмные кудри водопадом хлынули вниз, по плечам и спине. Карен возмущённо, но без злобы воскликнула: — Эй! Какого чёрта, Лара? — Тебе так лучше, — Лара невозмутимо поправила ей волосы, чтобы они удобнее лежали. — Ты с этим пучком выглядишь старше лет на десять и скучной, как бабка-монахиня. Красивой молодой женщине ни к чему себя так уродовать. Ещё и напялила какой-то балахон. Да ну тебя, Карен. Кто так одевается в свой День рождения?  — Ну да, мне же нужно было прийти при параде, чтобы проверять показатели состояния Лорены Мартен, следить за состоянием Элифы ле Риз и держать под рукой шприц с лекарством, если у неё вдруг начнётся приступ паники от слишком интенсивных допросов, — Карен криво усмехнулась. — Пойдёмте.  Они молча двинулись по коридору, миновали несколько отделений больницы и оказались в небольшом кабинете, больше похожем на обычную жилую комнату, чем на помещение внутри медицинского учреждения: белые обои, стул из кремовой кожи, стол из светлого дерева и большое окном, вид из которого выходил на непривычно тихую заснеженную магистраль. Сбоку в стене — плазменный экран и небольшой аккуратный прибор с тянущимися из него проводами, похожий на детектор лжи. Небольшая кожаная кушетка кремового цвета, полупрозрачные шторы — будь здесь шкаф и кровать, выглядело бы как комната хорошего санатория. Здесь их уже ждали Иво, Гектор, Эстер и Фокси. Последний сидел с компьютером на коленях и посматривал на прибор с проводами, видимо, проверяя, хорошо ли он работает. Лорены с ними не было, Марка тоже. Зачем здесь все остальные (помимо Иво и Карен), Лу не совсем понимала и озвучила свой вопрос. — Во-первых, нам всем не помешает видеть результат допроса или его отсутствие своими глазами, — спокойно пояснил Иво. — А во-вторых, вы все так или иначе будете нужны: мадемуазель Рид, вы с месье Баретти удержите мадемуазель ле Риз, если она начнёт сопротивляться. Месье Ландау будет следить за исправной работой техники. — Фокси недовольно скривился, услышав своё настоящее имя. — Мадемуазель Стоун… Ну, побудете за компанию. Поднимите общий дух, если что. — Лара ухмыльнулась. — Ещё мы ждём месье Фримана. А месье Стоун и мадемуазель Фишерман будут нужны… — Приор вздохнул. — …Если вдруг понадобится успокоить мадемуазель ле Риз способом перетягивания эмоций. Лу шумно вздохнула. Фокси поднял глаза и недовольно нахмурился. — Чтобы они потом оба кровью блевали? — Это не так страшно, — попыталась успокоить его Эстер. Они снова сидели рядом, не избегали смотреть друг на друга и больше не казались обиженными. Он держал её руку. Иво сухо сказал: — К сожалению, это необходимость. Если перетягивать эмоции будет один эмпатик, это чревато неприятными травмами, особенно учитывая психическое состояние допрашиваемой. Вдвоём будет легче. К тому же мадемуазель Фишерман уже имеет опыт общения с людьми с психическими отклонениями. — он метнул взгляд на Эстер. Та кивнула и негромко пояснила: — Я в четырнадцать лет работала в госпитале в Умане. Там было немало таких, как Элифа. К тому же мне её однажды показали. — Разве нельзя было пригласить специально предназначенных для этого людей? — поинтересовалась Лу. За Иво ответила Карен. — К Элифе в последнее время стало крайне трудно найти подход, насколько я знаю. К ней приходили чуть ли не все из нашей больницы, но она ведёт себя крайне нервно — возможно, из-за того, что эти люди ей не знакомы. С Кеем она уже знакома. Эстер побудет здесь в качестве подкрепления, к тому же, как уже объяснил месье Приор, она знает, как с такими людьми обращаться, очень хорошо.  — К тому же, — чёрно-серые глаза Иво блеснули, — мало кому мы сейчас можем доверять. Каждый посторонний человек может оказаться предателем. Фокси, однако, такой ответ явно не устроил. Он отложил компьютер и встал, сложив руки на груди, всем своим видом выражая если не агрессию, то недовольство точно. — Знаете, что я думаю? — сердито спросил он. Карен смерила его равнодушным взглядом тёмных холодных глаз. Чуть выгнула бровь, удивляясь, кажется, глупости собеседника, посмевшего не только перечить ей, но и повышать голос. — Нет, не знаю. И знать не хочу. Мне не интересно твоё мнение. Лу не удержалась от смешка, видя, как Фокси опадает в лице и моргает. Карен могла унизить и делала это технично и с наслаждением — пожалуй, именно поэтому ей это всегда удавалось, хотя, если честно, её ответы вполне могли сойти за крики уличной хабалки. Нужно иметь определённый уровень самомнения и внутренней энергии, чтобы даже самые простые и грубые оскорбления обезоруживали человека. Что-что, а это старшая сестра Кея умела и получала удовольствие от своего маленького злого умения.  Спор мог зайти куда угодно, но в этот момент в комнату вошёл Робер Фриман, и все почтительно притихли. Теперь он был одет в белый медицинский халат и выглядел сосредоточенным, по-прежнему невозмутимым; его спокойствие распространялось на всех в комнате, и напряжение если не сошло на нет полностью, то точно ослабло. Высокая, статная фигура профессора Фримана как будто не знала ни возраста, ни стресса; убелённые сединой волосы придавали ему степенности, но не старости, и сам он казался элегантным и молодым, несмотря на то, что его реальный возраст с лёгкостью определялся по количеству морщин и серебра в волосах. Впрочем, пятьдесят лет — ещё не старость. А Робер Фриман вообще казался вечным.  — Добрый день, дамы и господа, — он окинул взглядом всех присутствующих. Только теперь Лу увидела, что он не невозмутим, а крепко задумался над чем-то нехорошим — это читалось в глазах. — Все готовы? Мадемуазель ле Риз сейчас приведут. — он помолчал, встретился взглядом с Карен. Между ними произошёл мимолётный бессловесный диалог, и он добавил: — Её состояние значительно ухудшилось. По комнате пронёсся тревожный шелест. Кей спросил осторожно: — Что это значит?  Робер посмотрел на него. Его губы сжались на несколько мгновений в плотную полоску, прежде чем он сказал: — Лучше вам всем увидеть это своими глазами. — он подошёл к встроенному в стену плазменному экрану и прибору, взялся за провода. — Приготовьтесь. Всем сохранять спокойствие, не делать резких движений и не кричать. Не пытаться коснуться Элифы или заговорить с ней без предварительных инструкций. Не давить на неё. И не проявлять агрессии. Желательно оставаться на своих местах и не создавать лишнего напряжения. Все переглянулись и покивали.  — К ней нужно будет прикреплять датчик? — уточнила у мужа Карен. Тот качнул головой. — Нет. Прибор сможет точно идентифицировать её показатели пульса и дыхания дистанционно через магнитный браслет, который на неё надели. Да и она вряд ли захочет держаться на проводах… Наконец привели Элифу. Когда Лу видела её в последний раз, та производила впечатление человека хоть и не совсем разумного, но и не совсем сумасшедшего. Псионичка хорошо запомнила миловидное, правильно скроенное, гармоничное лицо с россыпью веснушек, тёмными дугами бровей, бережно очерченными губами и ровным разрезом глаз, которому не хватало всего лишь осмысленности во взгляде и живости в мимике, чтобы называться красивым — а уродливой Элифа точно не была. Разве что немного кукольной, безжизненной. Но не безумной, без злобы в глазах, спутанных волос, большую часть времени она просто оставалась красивой и пустой, как кукла; невооружённым взглядом её можно было даже принять за нормального человека, не страдающего никакими умственными и психическими отклонениями.  Но теперь перед ней предстал будто бы совсем другой человек. За прошедшее время Элифа похудела, её лицо растеряло все бледные оттенки красок, став бело-серым, под глазами залегли глубокие круги. На фоне белого лица её медные волосы стали совсем красными, похожими на кровь; она озиралась с испуганным, затравленным выражением лица, посматривала на каждого в комнате так, будто ждала нападения, и больше не пребывала в состоянии отсутствующего блаженства, которое обычно сопровождало её. Элифа из красивой фарфоровой статуэтки стала призраком, превратилась в бесплотную тень, сухой осенний лист, бесцветный и трепещущий от малейшего движения ветра. Даже её губы потеряли цвет, запеклись и словно покрылись пеплом. Это зрелище поразило Лу; не оставило оно равнодушным и всех остальных. Лара отвернулась, у Кея жалостливо надломились брови; Гектор не изменился в лице, но даже сквозь толщу суровости ощущалось что-то вроде сострадания.  Элифа медленно вошла, опустив плечи. Подняла голову, и её глаза встретились прямо с глазами Лу. Несколько секунд она постояла; Робер спокойным, почти ласковым тоном пригласил её: — Проходи, Элифа. Садись. Затравленное выражение никуда не делось, но голос профессора Фримана действовал успокаивающе и ободряюще, поэтому она медленно прошла и села за стол. На несколько мгновений, пока она принимала устойчивое положение, её глаза блуждали без цели, но потом снова вернулись к лицу Лу, и Элифа больше не переставала на неё смотреть. Это не ускользнуло от всеобщего внимания; никто ничего не сказал, но все напряглись. Браслет за запястье Элифы холодно блестел. Первым заговорил Робер. Он слегка склонил голову и приветливо проговорил: — Не бойся никого из нас, пожалуйста. Никто не сделает тебе больно и не будет давить. Элифа медленно, очень медленно скосила глаза в его сторону, прищурилась. Робер встретил её взгляд спокойно. Сначала Лу невольно задалась вопросом, почему именно он её допрашивает, но теперь поняла: ему легче всего было довериться. Робер Фриман излучал доброжелательное спокойствие, сильное и стабильное, и ему, казалось, совсем было несложно поверить и открыться. Он чем-то напомнил Лу её собственного отца — возможно, таким же извечно оптимистичным настроем или, может быть, тем, что ему хотелось верить. Альфред тоже умел естественно и легко располагать к себе людей. Такой уж он был человек. «Не сейчас, — остановила она себя. — Потом. Не время, а то заплачешь при всех…» Почувствовав её настроение, Кей нежно коснулся её руки. Лу коснулась в ответ. В этот момент поднялся Иво, и Элифа испуганно дёрнулась, но он спросил спокойно и почти по-доброму, так, как обычно разговаривал, наверное, с Лореной или Франциском: — Как ты себя чувствуешь? Элифа посмотрела на свои руки, словно видела их в первый раз. — Мне страшно, — сказала она. — Зачем я здесь? — Потому что я хочу тебя защитить, — ответил Иво. — И твою сестру Лорену тоже. И Франциска — твоего племянника. Ты его помнишь? Молодая женщина слегка дёрнулась. Её глаза подозрительно заблестели. — Приор Инквизиции, — произнесла она. — Приор Инквизиции хочет не защиты, а беды. Смерти. Это он мне так сказал, — добавила она еле слышно, выделив местоимение «он» в предложении.  И вдруг её голос дрогнул, лицо приобрело такое жалкое выражение, будто она не верила ни единому собственному слову. Что-то в ней безвозвратно сломалось, она, казалось, хочет убедить себя в том, что говорит правду, и не могла. — Кто «он»? — Иво чуть склонил голову. — Ганс Гюлер? Элифа вздрогнула и опустила глаза. — Я не знаю его имени, — коротко ответила она. — Он мне не сказал.  — Ты его боишься, — изрёк Приор. Ответа не последовало — Элифа сидела с опущенной головой и нервно царапала собственные пальцы. — Хорошо. Я покажу тебе фотографию этого человека, а ты скажешь, он это или нет, ладно? Он говорил с ней как с малым дитём, и это, пожалуй, был наилучший из всех способов, ибо напуганная Элифа всё же нашла в себе силы кивнуть. Иво повернулся к Гектору, и тот под напряжёнными взглядами остальных выудил из нагрудного кармана небольшую фотокарточку и передал Приору. Лу сморщилась — она успела увидеть фото Ганса Гюлера и сжалась изнутри от омерзения и ненависти. Ублюдок, подумала она. Ты просто ублюдок.  Иво показал Элифе фотографию. Она уставилась на неё, широко распахнула глаза и медленно отклонилась назад, вжимаясь спиной в стул. — Это он? — спросил Приор. — Это мятежник? И тут произошло то, чего никто не ожидал, и что одновременно все могли предсказать — как летняя гроза, которая несколько часов висела над городом неподвижными тёмными тучами и наконец грянула, залив дождём всё вокруг. Элифа опустила голову, вся сжалась, вздрогнула, а когда снова подняла, все вздрогнули — по её лицу катились слёзы. Самые настоящие, прозрачные, скатывающиеся к уголкам губ и вниз по шее. И это были не пустые слёзы, никак не перекликающиеся с её чувствами, не простое отсутствие контроля над собой, а настоящее глубокое горе, идущее откуда-то из глубины её скомканной, неразвитой души. Неживые чёрные глаза сейчас блестели абсолютно осознанно, плечи и губы дрожали, лицо некрасиво морщилось и шло красными пятнами, но именно в этот момент Элифа ле Риз казалась живой и нормальной. Молодой рыдающей женщиной, переживающей горе. И на всех присутствующих её срыв произвёл впечатление: даже на неприязненно настроенную, жёсткую Карен; даже на невозмутимых Иво и Гектора; даже на эмоционально неполноценного Фокси; даже на Лу. Да и невозможно было смотреть на слёзы Элифы равнодушно, не теперь, когда она плакала по-настоящему.  Кей среагировал быстро — встал, подошёл к Элифе и осторожно коснулся её плеча. Она дёрнулась, сбрасывая его руку, закрыла лицо ладонями и всхлипнула. Этот звук был таким слабым, беспомощным, как мяуканье котёнка. И сама она была совершенно беззащитна, как ребёнок, коим, по сути, и являлась — маленькой девочкой в теле двадцатичетырёхлетней женщины. Можно ли было её ненавидеть, особенно сейчас? Нет. Всё равно, что ненавидеть плачущего от горя и боли ребёнка. Возможно, лёгкое отторжение или страх, но Лу сейчас чувствовала только болезненную жалость.  Эстер осторожно поднялась и подошла к Элифе с другой стороны, но не предприняла попытки её коснуться. Они с Кеем переглянулись, обмениваясь не высказанными вслух мыслями, и приняли решение, точно и быстро, как могли только эмпатики, и замерли, выжидая. Элифа не переставала плакать, наоборот, её стенания становились всё громче и острее, плечи дрожали, губы резко открывались и закрывались в попытках поймать воздуха. Она резко, с громким хлопком опустила руки на стол и заскребла пальцами по поверхности; её браслет зазвенел, ударившись металлической поверхностью о твёрдый стол. Крепко зажмурила глаза, и слёзы потекли обильнее. Кажется, у неё начиналась настоящая истерика, и Кею с Эстер предстояло её остановить. Что они и сделали. Кей мягко обхватил Элифу за одно плечо, Эстер — за другое, и они синхронно закрыли глаза, сосредотачиваясь на перетягивании эмоций. Лу болезненно сморщилась, представляя, как тяжело сейчас Кею; ей хотелось встать, оторвать его от Элифы, крепко обнять, но она не могла этого сделать и молча, с болью следила за тем, как бледность ложится на его красивое лицо, как вздуваются вены на лбу. Эстер, не открывая глаз, скривилась от боли, её лицо стало восковым, но они с Кеем упорно держали Элифу, пока её слёзы не прекратили течь, а сама она не перестала мелко дрожать и нервно озираться по сторонам. Псиэмпатия сработала — она успокоилась, только слегка задыхаясь после бурного всплеска эмоций, лицо перестало идти алыми пятнами, слёзы высохли, боль утихла. Она больше не рыдала, не скребла пальцами о стол, просто распрямила плечи и села, обводя всех взглядом так, будто видела в первый раз. Живость глаз снова куда-то исчезла, но крупицы осмысленности в них остались, как ещё не успевший растаять по весне снег. Кей и Эстер немного отошли назад. Они оба были бледны, с потухшими взглядами и сухими губами. Выглядели плохо. Иво подошёл к столу и остановился прямо перед Элифой. Его лицо не выражало ничего, как и голос. Говорил он спокойно и тихо. — Это он? Мятежник? Сквозь тихие всхлипы Элифа кивнула. И зажмурилась, как перед ударом, но Иво, разумеется, даже не занёс руку и оставался невозмутим, разве что его лицо потеряло всякие краски, а губы стали шевелиться с трудом. У Лу упало сердце. — Что тебе сказал Ганс? — спросил он. Элифа посмотрела на него, потом на Лу, помедлила, и Иво заговорил сам. — Что своим браком с Лореной де Морно я подвергаю опасности всё общество. Что использую псиоников-телохранителей как пушечное мясо, защищая себя ими, а сам подвожу под удар всех остальных людей своим союзом с псионичкой. — он пересказывал разговор Лу и Элифы в ночь, когда в Корпусе случился перебой электричества. Лу передала этот диалог Иво накануне нападения в «Реакторе». — Он сказал тебе, что меня необходимо убрать, чтобы обезопасить всех — и чистых, генетическому коду которых угрожает опасность, и псионикам, которых я использую. А ещё он сказал тебе, что я боюсь огласки, потому что власть мне важнее безопасности семьи. Верно? Лу скептически отнеслась к речи Иво, которую Элифа вряд ли могла осилить, однако она смотрела на него вызывающе и прямо. — Так и есть, — ответила она наконец. Её глаза снова скользнули к лицу Лу. — Приор Инквизиции не способен выполнять свою работу. Он подставляет под удар всех. И мою сестру в том числе. И боится быть пойманным, потому что ему нужна власть. — Ты в это веришь? — спросил Иво спокойно. Элифа прищурилась. — Да. Он единственный, кому можно верить. — её голос вдруг дрогнул. — Он хочет блага для всех… — она не договорила и натужно сглотнула. — Разве человек, который хочет блага, будет убивать ради этого невинных людей и вредить матери маленького ребёнка?  — Он обещал, что не навредит Лорене, — Элифа говорила уже почти неслышно. — Он обещал… — её брови надломились. — Он обещал не трогать её. Но…  — Но что? — …Но он солгал. Воцарилось молчание. Иво смотрел на Элифу страшными, мёртвыми глазами; его пальцы скрючились от напряжения, словно он был готов броситься на неё и душить, бить головой о стол, пока не выбьет из неё всю правду и пока её губы не испустят последний вздох. Но он не двигался. Едва раскрыл губы, чтобы прошептать, почти не шевеля ими: — Что это значит? — В Новый год, — проговорила Элифа затравленно. — В Новый год вас всех не станет, — она подняла глаза к потолку — они были красными и мутными от слёз. — И меня не станет. Он об этом позаботится. Ведь я предала его. Он хотел, чтобы я рассказала помощникам Приора о пси Лорены, чтобы они отвернулись от него. Чтобы люди узнали, что он прячет, и возненавидели его. Но я думала, что это обезопасит Лорену. А он решил, что вас всех не станет. И меня тоже. Больше она не сказала ни слова. Выходили из кабинета молча. Кей был бледен как смерть, его глаза приобрели пьяный красный оттенок, тело плохо слушалось; Лу поддерживала его под локоть. Потом его перехватила Карен и увела за собой в процедурную — видимо, предотвращать последствия перетягивания эмоций. Эстер тоже выглядела ужасно и опиралась на Фокси, который, ни на кого не глядя и что-то успокаивающе бормоча, повёл её следом за Кеем. Лу пришлось отпустить их, и она устремилась за Приором, который шёл, ссутулив плечи, и молчал. Рядом с ним шёл Робер Фриман и объяснял ему что-то так тихо, что ничего не было слышно. Ей хотелось задать ему несколько вопросов, но у дверей кабинета Карен, где она позволила им быть в её отсутствие, Робер распрощался и ушёл. Лу осталось задавать вопросы Иво, к которому они у неё тоже были. Идя рядом с Приором, Лу до самого кабинета не решалась заговорить и только там спросила: — Значит, это можно считать признанием? Мятежник — Ганс?  — С вероятностью девяносто девять и девять процентов — да. — Иво горько улыбнулся. — И этот человек наговорил ей, что я скрываю брак с её сестрой из страха потерять власть! — Насколько вероятно, что Элифа говорит правду и в этом мотив Ганса? Приор поджал губы. — Маловероятно. Скорее всего, Ганс неплохо изучил её простую психологию и нашёл рычаг давления на её слабую, примитивную психику — сестра. Хоть Элифа и недоразвита, с Лореной они почти всегда были близки, она её любила. Ганс, как тонкий манипулятор, зацепился за то, что вызывало в её душе тёплые ассоциации, воспоминания, чувство близости и безопасности, и пошёл от этого. Заставил её видеть меня монстром, Лорену — жертвой. Как будто я держу её при себе не из любви и привязанности, а из страха быть уличённым в связи с псионичкой с последующим потомством и, возможно, жаждой наживы… Какая там жажда наживы — думаю, до этого Ганс не дошёл. Мышление Элифы не постигло бы столько причинно-следственных связей. — То есть Гюлер вряд ли верит в то, что говорит Элифе — что ты боишься открыть миру свой союз с псионичкой, потому что тебе важно удержать в руках власть, а не защитить Лорену и детей. Скорее всего, он видит и понимает твои истинные мотивы, но переворачивает их в свою пользу. — Так и есть, — кивнул Иво и помрачнел. — А ведь я верил этому человеку. Ганс работает в Инквизиции дольше меня и на самом старте моей карьеры даже наставлял меня. Между нами не сложилось тёплых отношений — что-то в нём меня отталкивало, а я ему не был интересен, но сработались мы хорошо. За ним никогда не было замечено крупных промахов, его можно назвать трудоголиком. И весьма исполнительным человеком. И преданным. Как люди мы оставались далеки друг от друга, как сотрудники понимали друг друга без слов. И я доверил ему дело. Причём сначала я не уточнил, что Лорена — псионичка. Я надеялся сохранить это в тайне. Лу вздохнула. — Не вышло. — Да, — Иво поджал губы. — Точнее, вышло, но однажды он пришёл ко мне со словами о том, что Элифа ле Риз поделилась с ним этой информацией, выдала ему нашу тайну. Клялся в верности, понимал меня; я солгал ему, что пси Лорены обнаружились только после рождения Франциска, а он клятвенно обещал и божился, что поможет мне выбраться из сложившейся ситуации. Рассказал… — лицо Иво вдруг затвердело, веки опустились. Он как будто умер изнутри. — …Что у него тоже есть ребёнок. Псионик. Точнее, псионичка. Дочь. Лу почувствовала, как её тошнит. — Нет. — Да. — Приор встретил её обалделый взгляд и пояснил: — Документы на ребёнка есть. Десятилетняя девочка по имени Ада. Псионичка. Живёт на юге с матерью, чистой женщиной по имени Карла. Но знаешь, Лу… Есть у меня теперь подозрения, что никакого ребёнка нет. Ганс никогда не говорил о девочке. Не упоминал о её матери. Вообще не упоминал ребёнка до того дня, а когда пришёл ко мне, начал утверждать, что обожает дочь и плевать готов на её пси. И никто из наших общих знакомых никогда не говорил ни о Карле, ни об Аде. В любом случае, наличие ребёнка нужно проверить, ибо с таким отцом девочке может грозить не меньшая опасность, чем всем нам. Девушка задумалась и вспомнила, что Лара при первой их встрече упоминала о том, что Ганс был женат дважды. — Эта Ада — дочь Гюлера от одной из его бывших жён? Иво качнул головой. — Нет. Первую его жену звали Галатея, она тогда работала в скорой помощи, сейчас, кажется, врачует на Севере. У них не было детей в браке — Ганс рассказывал мне, что его бывшая жена оказалась бесплодна, и они развелись. А второй его брак продлился всего год. Возможно, ты слышала имя Озли Малколм.  — Это модель, которой сейчас около двадцати одного года? — скептично уточнила Лу. — Именно. Ганс женился на ней три года назад. И через год они развелись. Озли уже снова замужем, общих детей у них не было. Да и она слишком молода, чтобы иметь десятилетнюю дочь.  — И, возможно, никакой дочери нет, и он придумал это, чтобы втереться к тебе в доверие. Но зачем ему тогда документы на неё? — Для достоверности. Для льгот — родители нередко получают выгодные скидки и выплаты. — Иво нахмурился. — И чтобы обмануть меня, сыграв на самом дорогом, что у меня есть, несуществующая дочь-псионичка отлично подходит. — Но как так вышло, что никто из эмпатиков ничего не уловил? Никаких тревожных сигналов по поводу Гюлера? — Как объяснил мне профессор Фриман, Ганс Гюлер, скорее всего, психопат или социопат, либо же первезный нарцисс, но первое или второе наиболее вероятно. Такие люди не умеют испытывать настоящие эмоции и учатся лишь имитировать их, а потому идентифицировать подозрительные эмоции, как и вычислить наличие такого расстройства личности, могут лишь эмпатики со второй ступенью пси и выше. К тому же ни Кей Стоун, ни Эстер Фишерман, ни другие эмпатики, которые взаимодействовали с Элифой, скорее всего, не контактировали с Гансом близко — полагаю, он просчитал все риски и избегал с ними близкого контакта. И с Элифой беседовал тогда, когда мог быть уверен, что он один и может как угодно на неё воздействовать. Он ведь руководит расследованием и имеет доступ ко всем и ко всему в любое время дня и ночи… — Всё просчитал, а сигареты свои у мёртвого Жено забрать забыл, — горько ухмыльнулась Лу. — Как же так? Иво посмотрел ей в глаза. — Я не знаю. Могу предположить, что, упиваясь собственной безнаказанностью, он потерял бдительность. А может… — его лицо стало злым. — А может, в осторожности нет смысла, ибо к Новому году он планирует со всеми нами покончить.  — Почему Элифа всё же выдала его нам? — спросила Лу хмуро. Иво помолчал. — Возможно, Ганс переборщил с давлением на неё. Разделил её мир на чёрное — нас, и белое — себя. А потом то белое, что было в жизни Элифы, стало причинять ей дискомфорт и боль, и за неимением других вариантов она обратилась к чёрному. Ибо Элифа слишком примитивна и проста, чтобы различать оттенки, чтобы постигнуть все грани человеческих разума и морали. Для неё есть только чистые крайности. И, порезавшись об одну крайность, она кинулась к другой в поисках спасения. Как зверь. Или как ребёнок. Но это лишь моё предположение. И слов Элифы нам не совсем достаточно — я сегодня же попрошу Фокси попытаться отследить почту, с которой ему пришло письмо с просьбой подтереть улику, и, возможно, вам с Кеем придётся в срочном порядке наведаться в Термитник, если этот человек найдётся. Но, опять же, всё это — лишь предположение. — Однако оно звучит логично, — изрекла девушка. — Подытоживаю: Ганс Гюлер организовывает мятеж, чтобы внести сумятицу в наши жизни, потом, втёршись к тебе в доверие, забирает дело и вовсю давит на Элифу и пытается лишить тебя защиты и семьи. Он пытается убить нас всех сначала на приёме у отца Лорены, потом на базе отдыха, потом получает доступ к Элифе и начинает разглашать вашу с Лореной тайну через неё; плюс даёт нам наводку на Эстер и Марка. Когда он видит, что дело не идёт, он пытается убить нас с Кеем в «Реакторе», возможно, потому что мы стали активнее участвовать в расследовании, плюс ему наверняка хотелось убрать Фокси, которого он — а это скорее всего был Ганс или его пособники — тоже хотел убрать, потому что именно Фокси, сам того не зная, помог ему подтереть улики. Снова не вышло. И теперь, возможно, раздражённый неудачами, хотя при таком подходе вообще странно ожидать удачи, он слишком сильно давит на Элифу и ненароком выдаёт свой план — окончательно разобраться со всеми нами в Новый год. И у него всё под контролем — он буквально ведёт расследование, и от ощущения безнаказанности и способности нас запугать теряет бдительность, и мы находим у Жено его сигареты… Теперь мы всё знаем. Остаётся неясно вот что: какой у него мотив? Кто его пособники? И что он собирается сделать с нами под Новый год? Иво посмотрел на неё так страшно и мрачно, что прежде, чем раскрылись его тёмные спёкшиеся губы, Лу уже прочитала ответ в его глазах. — А вот это нам предстоит узнать, Лу. И предотвратить — до того, как Ганс решит покончить со всеми нами. У нас осталось четыре дня.