Кровь и говно

Впилась занозой в сердце мое стрела Купидона.

Найк Борзов — Одна она

— Есть полчаса? У меня предложение по организации медпомощи. Эрвин, скрючившийся за письменным столом, отвлекся от бумаг, выпрямился и потер глаза. — Я слушаю тебя, рассказывай. Леви обошел стол, встал рядом с Эрвином и оперся задом на столешницу. Эрвин выжидающе смотрел на него снизу. Весь внимание. — Мы могли бы закрыть свободные ставки врачей гражданскими, — начал сразу с сути Леви. — Они намного лучше именно как врачи. Блауэра помнишь, столичного доктора, которого нам спихнули полицейские? У него еще была мутная история с растратой королевских грантов. — Эрвин кивнул, и Леви продолжил: — Мы его угробили за Стеной, а он, оказывается, пресек эпидемию лихорадки в казармах, зачинил Гергеру из отряда Майка оскольчатый перелом руки и привел в порядок всю санитарную документацию. От него куда больше пользы было бы тут. Так что давай наберем гражданских, и пусть они сидят в лазарете и не ходят за Стену. — Кто тогда будет оказывать помощь в экспедициях? К этому вопросу Леви был готов: — Там столько врачей не нужно. Их что взял, что не взял — погибают первыми. Моя аналитика последних пяти экспедиций это подтверждает: из двадцати трех врачей вернулся всего один. Связи числа раненых, пропавших и погибших с числом врачей нет — я посчитал последние пятнадцать нумерованных экспедиций. Эрвин нахмурился. — Неужели у нас так плохо защищен обоз? Не верю. — Дело не в обозе, он-то как раз защищен. Вот, почитай потом. — Леви протянул Эрвину отчет — который практически выучил наизусть, пока сочинял для него правильные канцелярские фразы. — В одном документе — разбор случая с обозом. Во втором — подробные обстоятельства гибели и пропажи каждого из двадцати двух. С обозом погибли только те двое из последней экспедиции. Остальные гибнут, когда отходят от обоза на фланг или передовую, чтобы помочь раненым. Эрвин забрал бумаги, мельком просмотрел их, отложил в сторону и спросил: — И какой вывод? — Нехер пятерым врачам там делать. В экспедиции хватит двоих, которые идут в безопасном месте обоза. Организацию первой помощи и перевозки раненых в обоз можно переложить на лидеров отряда. Эрвин сделал пометку в записной книжке и сказал: — Понадобится обучение. В Кадетском преподают основы, но в реальном уровне знаний наших солдат я очень сомневаюсь. — Фила снарядим. Или Ханджи проведет, у нее большой полевой опыт, и она неплохо сечет в медицине. — Но сперва надо направить ее постажироваться в академию. Вариант, — кивнул Эрвин. — Есть еще кое-какие данные, — добавил Леви и продолжил шпарить почти наизусть: — Мы с Филом проанализировали карты погибших и раненых и выяснили вот что: двадцати процентов постэкспедиционных ампутаций можно было бы избежать, будь у нас в штате хирурги с академической степенью и опытом клинической работы. Также это бы сократило число госпитальных смертей примерно на сорок процентов. Если в сухом остатке, то один хирург высокой квалификации сохранит нам одиннадцать процентов годового личного состава. Ради этих чисел Леви едва насмерть не замучил Фила, отправив перекапывать архив и писать пост-мортемы на медицинские карты давным-давно погибших людей — на каждую сраную, на отъебись написанную карту. На этом Леви не остановился: он заставил Фила исколесить всю Розу, осмотреть и опросить каждого бывшего солдата, вернувшегося из-за Стен инвалидом, проанализировать их случаи и прикинуть, могло ли им помочь госпитальное лечение. Из этой командировки Фил приехал с фингалом под глазом и постаревшим лет на пять — но привез драгоценные цифры. — Не будем же мы брать за Стену гражданских, да еще с квалификацией. Ты сам сказал, что это нерациональная трата ресурса, — подумав, ответил Эрвин. — Бессмысленно, их можно только посадить в штабной лазарет, — подтвердил Леви. — Со слов Фила, в поле недоступна сложная хирургия, только экстренные ампутации и первая помощь. Я это все расписал, прочти потом. Леви протянул Эрвину вторую пачку бумаг. Тот бегло просмотрел страницы, уделив внимание последней — с выводами, и сказал: — Спасибо, это важные данные. Ты здесь пишешь, что при штабе нужно развернуть дополнительные лечебные кабинеты. В Тросте уже есть больница, зачем нам своя? — Это я тоже выяснил и написал, загляни в седьмой раздел… Давай покажу. — Леви забрал у Эрвина из рук отчет, пролистал его, вернул и ткнул в нужный абзац. — Тут подробно, а если в двух словах, то в городской больнице Троста низкая квалификация персонала — в основном работают фельдшеры, докторов только четверо, из них всего один — хирург, и ему уже лет семьдесят. Я с ним встречался: он ни хера не видит, и у него руки трясутся. С техническим оснащением тоже полная жопа. Фил не просто так отправил меня в Южную клиническую. — И кто из высококвалифицированных гражданских пойдет к нам на работу? — поинтересовался Эрвин, вновь пролистывая отчет. Леви замялся немного, но озвучил: — Есть на примете одна докторша… Она бы отлично нам подошла. — Докторша, значит? — Эрвин сразу отложил бумаги, подпер подбородок рукой и внимательно уставился на Леви снизу вверх. — Да. Докторша. — Молодая? — Тридцать лет. — Красивая? — Ну… Да. Взгляд у Эрвина стал таким ледяным, что все внутренности мог бы обратить в лед. — Нет, — коротко ответил он. — Почему? Ты даже не выслушал, кто она. — Это может повлиять на твои решения, — перебил Эрвин. — Разведкорпус — отдельно, любовницы — отдельно. Наваждение махом спало. Это всего лишь любовница. Женщина, с которой он переспал. К ним заходят на пару палок чая, обещают послать письмо и никогда не пишут; а Леви, ненормальный, всерьез собирался ей написать, пригласить сюда… Разделить с ней службу. Втянуть в свою сраную жизнь. — Слухи расползаются быстро, Леви, — прибавил Эрвин. — Отношения с госпожой Шутцер — твое личное дело, но в разведке ей не место. Даже фамилию знает. Со стороны Эрвина выглядит это все наверняка дерьмово: про его капитана ходят сплетни, пока он рассиживается на длинном больничном, без повода катается в Гермину и ведет себя, как влюбленный идиот. Разве «как»? — Ты ее пожалей, — добавил Эрвин, поднялся со стула и положил ладонь к Леви на плечо. Лучше бы дал под дых, честное слово. — Я говорю как человек, а не как командор. Я сам через это прошел. Ты правда хочешь так поступить с дорогой тебе женщиной? — Она мне не дорога, — буркнул Леви, избегая смотреть ему в глаза. — Масштаб проделанной работы говорит об обратном, — серьезно сказал Эрвин и взмахнул отчетами. — Посмотри, сколько человекочасов ты потратил на то, чтоб убедить меня взять ее в Разведкорпус? Да до пизды. Пару сотен часов чистого времени, наверное, если считать их обоих с Филом… Эрвин, сукин сын, прав. Говорить и думать можно, что угодно, — а значение имеет только поступок. Красноречивее любых слов. — Ее здесь еще нет, а она уже влияет на то, что ты делаешь, — продолжил Эрвин. — Из цифр, которые ты назвал, вовсе не следует, что Разведкорпусу позарез нужна именно эта женщина. Ты подогнал к полезным данным те выводы, которые тебе удобны. — Будто ты так не делаешь. — Делаю, конечно. Но для меня существуют более важные вещи, ради которых я готов пожертвовать всем остальным. А для тебя, Леви? Что важно для тебя? Леви сбросил его ладонь плечом и ушел от ответа: — Поверь, это не та баба. Но вроде бы за пределами службы нам ничего не запрещено — хоть семью можно завести. Эрвин вздохнул и сделал шаг назад. — Это верно, но важно правильно расставить приоритеты. Ты мой лучший человек и главная надежда… — И только? — перебил Леви, наконец осмелившись посмотреть на него и встретив его взгляд — серьезный, озабоченный. — Я для тебя просто инструмент? Он мигом изменился в лице, начал оправдываться: — Конечно, нет… — Тогда оставь свои пылкие речи для сопливых кадетов, — оборвал Леви. — Говори нормально. Как человек, а не как командор. Эрвин усмехнулся на эту поддевку, нахмурился и сказал: — Представь: ну, женишься ты на ней. Сколько раз в году она будет тебя видеть? Ее жизнь превратится в тревожное ожидание вдовства. Ты можешь погибнуть, дети останутся сиротами, и всё ляжет на ее плечи. Такой судьбы ты ей хочешь? Мечтать о детях все равно не приходилось, но Ева уже однажды стала вдовой. Конечно, Леви этого не хотел, и этот вариант даже не рассматривал. — Не собирался я на ней жениться… — буркнул он, опять отводя взгляд. — И зачем тогда это всё? — Эрвин снова потряс сраными отчетами. — Я хочу с ней трахаться, Эрвин. Понимаешь? — не вытерпел Леви. — Пихать член во все ее сладенькие дырки, мять титьки, лизать ей вагину и слушать, как она стонет, когда кончает. Леви надеялся, что за этой циничной полуправдой укроется тот позорный факт, что он, сука, втрескался, как сопливый кадет. А Эрвин… Эрвин, скотина такая, рассмеялся. — Подробности можешь опустить, — заявил он сквозь смешок. — Ты слишком расстарался, чтобы просто пристроить член, тебе так не кажется? — Она действительно хороший врач и пригодилась бы здесь, — отбил удар Леви. — Я тебе верю. — Он посерьезнел. — Но уже сказал, почему это плохая идея. Шутцер здесь и близко нет, но она уже влияет на тебя. Меня это беспокоит. — Ты думаешь, не стоит с ней связываться? — Решай сам. Кто я, чтобы мешать тебе любить женщину? Дело твое. Я хочу донести тебе только одно: в Разведкорпусе госпожи Шутцер не будет. Госпожа, блядь, Шутцер. Что за противный официозный тон. — Я понял тебя. Не сри там, где живешь, не ебись там, где работаешь, — резюмировал Леви, скрестив руки. Эрвин отчего-то снова захохотал. В голос, сволочь. Что опять Леви сказал смешного?.. Хотя это ж Эрвин, ему палец покажи — ржать будет. Леви проверял. — Твои житейские мудрости — как всегда: не в бровь, а в глаз, — наконец объяснился Эрвин и вновь хлопнул его по плечу. — Именно это я и имел в виду. — Принято, — сухо ответил Леви. — Никаких любовниц в Разведкорпусе. — Твоя мысль насчет медиков — хорошая, — вдруг сказал Эрвин. — Проведем солдатам обучение и реорганизуем медицинский блок. Я свяжусь с больницей Троста, обсудим сотрудничество по госпитальному лечению. Гляну твои отчеты и прикину, какой бюджет на это можно выделить. — Значит, Шутцер все-таки нам сгодилась, — сказал Леви. Просто хотелось встать в оппозицию. — Нет, это ты хорошо поработал. — Не я, а Фил. — Да, Фил тоже, — согласился Эрвин. — Прибавь ему зарплату. — Не вижу оснований. — Основание — я тебя попросил. Эрвин снова заулыбался. — Накину ему пять гротенов. — Десять. — Давай сойдемся на шести? — Десять, — повторил Леви. — Сейчас пять, и через полгода еще пять, — сдался Эрвин. Леви прикинул в уме: до ближайшей экспедиции ведь меньше полугода… — Старый ты жмот… — вздохнул он. — Ладно, договорились. — Надо тогда выписать приказы и служебные записки для бухгалтерии… — забормотал Эрвин, сел за стол и потянулся было за пером, но Леви перехватил перо быстрее. — Потерпит. Ты заебал тут сидеть, глаза в бумажки пырить. Пойдем лучше летать, — сказал он. — Скоро забудешь, как пользоваться УПМ, и сдохнешь в экспедиции. Будет грустно. На удивление, Эрвин поднялся из-за стола и улыбнулся. — Ты прав, размяться не помешает.

***

— Три-четыре… «По-здра-вля-ем с днем ро-жде-нья!» — недружно проскандировали солдаты и по команде Ханджи зааплодировали. — Вот тебе подарок от всех нас! — объявила Ханджи, и Майк занес в столовую большую коробку, празднично перевязанную лентой. Все снова захлопали, и Леви тоже, хотя стоял чуть в стороне. Он скинулся на этот подарок, и еще один подарок у него был личный. Не шпалера в багете, но тоже хороший. Леви вручит его потом, наедине. Эрвин нахмурился и забрал коробку. Леви знал, что в ней чеканный подсвечник, запас добротных толстых свечей и бутылка чего-то крепкого. Свечи Леви сам выбирал в хозяйственном магазине, и не позволил Ханджи взять «чего-нибудь подешевле». Знал он эти тохонькие жидкие свечи, которые сгорают за пару часов и воняют потной псиной, потому что в них хер пойми что намешано. У Эрвина должно быть всё самое лучшее, в том числе хорошие, долговечные восковые свечи. — Спасибо за поздравления и за заботу. Завтра до полудня объявляю свободное время, без тренировок, — щедро распорядился Эрвин. — Офицерскую летучку проведем после обеда. Это была, по сути, команда: «Бухаем, братва!» Празднику радовались все, кроме самого виновника: Эрвин был хмур, задумчив, ни с кем не заговаривал, отвечал односложно — отбрил даже Леви, когда тот подошел и едва успел раскрыть рот. Леви не стал его тревожить; покорно отошел и тихонько наблюдал из угла. Потом прилетела Ханджи и отвлекла его на какую-то очередную хуйню; когда ее забрал хорошенько поддатый Моблит, и Леви освободился — Эрвина уже и след простыл. Командорская спальня была заперта, и Леви обнаружил Эрвина в кабинете — конечно же, за письменным столом и в куче сраных бумажек. Подарок стоял на полу нераспакованным. Эрвин поднял голову, мельком глянул на Леви и снова уткнулся в бумажки. Леви молча прошел в кабинет, развалился на диване, но внимания так и не дождался. Он подал голос: — Все в столовой моют тебе кости. — Пусть, — отозвался Эрвин. — Ханджи хочет позвать проституток. — Пока не за бюджетный счет, всё нормально. — Они там напиваются, свинячат и вот-вот подерутся. — Пусть отдыхают. — Ты тоже отдохни. — У нас за прошлый квартал вышла дыра в бюджете, в этом надо закрывать, — пробубнил Эрвин. Леви не выдержал: подошел к столу, уперся в него рукой, навис над душой. Эрвин не поднял головы. — Ты заебал. Поговори со мной. — Леви поставил перед ним на стол бутылку вишнёвки, купленную у одной бабки по наводке Майка. Эрвин глубоко вздохнул и, погипнотизировав взглядом сперва свою бумажку, а потом бордовую водку в бутылке, отложил перо и потер глаза. — О чем ты хочешь поговорить? — сдался он. — Про бюджет расскажи. Сколько мы в итоге всрали с этой экспедицией, какой дефицит. Что сделать пытаешься. Покумекаем вместе. Под крепкую вишневку дело пошло веселее. Сам Леви, конечно, ничего толком не накумекал, но Эрвин находил догадки и сам, просто рассказывая ему ситуацию и рассуждая вслух. Подобревший от вишневки Эрвин даже дал посмотреть на итоговый бюджет третьего квартала — и, увидев расходы на свое лечение, Леви чуть не поседел целиком от макушки и до мудей. Стало ясно, почему Эрвин не привлекал его к этой работе и пластался с ней сам. — Спасибо, — пробормотал Леви, все еще глядя на строчку со счетом от ЮКБ. — Ты вгрохал в меня столько денег. — Главное, что ты на ногах, — отрезал Эрвин. — Твое здоровье важнее денег. Часа через полтора финансовые перспективы Разведкорпуса на восемьсот пятидесятый стали радужнее, а вишневка почти закончилась. Леви эти полбутылки были, что титану дробина, а вот Эрвин хорошенько закосел, расслабился и перетек на диван: снял сапоги и ремни, растянулся во весь свой исполинский рост, забросил ноги на подлокотник. — Ты же читал церковный талмуд? — спросил Леви — чтоб отвлечь его от мыслей о деньгах. — Читал, — отозвался Эрвин. — Лживая насквозь, манипулятивная книжонка, призванная отвратить людей от познания. Ты же понимаешь, что королю не нужен любопытный народ, который смотрит за Стены. За ними что-то есть, и от нас всеми способами прячут правду. Завел любимую шарманку про людей за Стенами. Эрвин часто говорил: мы ничего не знаем о мире за Стенами, нам не дают о нем узнать, а я доберусь, я выясню, я все докажу! Вот она — та самая метка богоборца, о которой говорила Ева. Он не остановится ни перед чем; величайшая воля и сила духа, какую Леви доводилось видеть за всю свою жизнь. И он, Леви, всего лишь маленький подземный крысеныш без собственных мечт, может быть с ним рядом, составить часть его замысла. Помогать ему. Следовать за ним. Знать, каким он иногда бывает дурачком. Даже коснуться рукой. Невероятно… Леви молчал. Эрвин, глотнув еще вишневки, продолжил: — Мне все чаще кажется, что нужно копать не наружу, за Стены, а искать ответы внутри. Мы только к Сигансине пробиваемся уже почти пять лет. Время уходит. Надо действовать решительно и брать правительство за яйца. — Да ты меня подстрекаешь на восстание, — подколол его Леви. — Бывают такие мысли, — серьезно отозвался он и запил эту фразу вишневкой. — Но пока не знаю, как это провернуть. Ноль идей. Да и не справиться с такой задачей в одиночку. Я пойму, если ты на это не пойдешь… — А я пойду, — перебил Леви. — На все пойду. Лично зарежу короля, если ты попросишь. — Реакцией на эти слова был дурацкий смешок, и Леви отрезал: — Я не шучу, Эрвин. Ты можешь на меня рассчитывать. — Золотой ты человек, — негромко сказал Эрвин. — Раз золотой, то можешь загнать меняле. Я от него удеру, а деньги поделим. — Не отдам я тебя никому, — отмахнулся он. — Ты на поле стоишь целого отряда, а в штабе — половины аналитической группы. Я без тебя, как без рук. — Кстати, о руках. Момент хороший. Из внутреннего кармана шинели Леви достал деревянный футлярчик размером со спичечный коробок и молча протянул его Эрвину. Тот картинно вздохнул, бросил укоризненный взгляд из-под нахмуренных бровей и открыл футляр. Смотрел в него несколько секунд, а потом глотнул вишневки из горла. В футляре были мельхиоровые квадратные запонки, которые Леви не спер, а купил. Некрупные, строгие, с голубой эмалью на лицевой стороне. Леви прошел, наверное, все герминские ювелирные лавки в поисках чего-нибудь эдакого, и эти запонки показались идеальными — аккурат под цвет глаз. Эрвин кинул еще один хмурый укоризненный взгляд, и Леви убедился — под цвет глаз запонки подошли. — Ну зачем, Леви, я же просил — без подарков… — Срать мне на такие просьбы. — В следующем году я тебе прикажу. — Эрвин даже направил на Леви горлышко бутылки, чтоб придать веса своим словам. Стало смешно. — Ну прикажи, прикажи. Это пьяненьким он грозный, разве что ножкой не топает. На самом деле не станет, конечно, разбрасываться приказами по таким тупым поводам. — Спасибо. — Эрвин наконец-то вспомнил, что нужно говорить, когда получаешь подарок. — Они красивые, но не стоило, правда. Дорогие, наверное… Потратил бы лучше на любимую женщину свою, серьги ей купил. — Трачу, на кого хочу. И она мне не любимая женщина. — Леви не стал добавлять, что она даже не носит серьги. — Такими темпами никогда ей и не станет. — Нет такой цели. — Врешь. — Пустая бутылка громко стукнула об пол. — Тебе настолько сильно хотелось затащить ее сюда, к себе, что ты недели две гонял Фила по Розе и перештудировал весь архив за четыре года. Я внимательно прочитал те отчеты, если что. Леви пожалел, что не сжег их втихаря. Дурацкая это была затея… Уши потеплели — к ним приливала кровь. — Тебе тоже очень сильно хотелось затащить меня сюда, — парировал он. — И твои методы были жестче. Я ее лицом в грязь не макал. Эрвин хмыкнул и завозился на диване, устраиваясь поудобнее. — Да уж, затащить-то одно. А вот к себе приблизить… Для этого потрудиться надо, — зевнул Эрвин. — Помню, когда квинтский зеленый чай везде закончился, и я выискивал его по всей Митре… А соврал ведь тогда, что якобы случайно наткнулся на рынке. Знал, хитрюга, что Леви очень нравился квинтский зеленый чай, который исчез с лица земли вместе с Квинтой… Сонный пьяный Эрвин уже лыка не вязал, но продолжал болтать: — Играют усилия и конкретные шаги, понимаешь? Или их отсутствие. Я же рассказывал, как чуть не женился?.. — Рассказывал. Любил рассказать, когда напьется, что ради цели и разведки оставил свою любимую Мари, которую хотел, боготворил и обожал. Поставил крест на семье и совместном будущем, перестал ухаживать за ней и даже уступил ее своему гадкому усатому дружку, Доку. С тех пор больше ни с какими женщинами и не сближался — только кабак, случайные связи и «я напишу тебе письмо, милая», — которых, конечно же, никогда не писал… Картина, разрозненные детальки которой давно были известны и понятны, вдруг сложилась воедино. Это желание трахаться хаотично и неподконтрольно. Показала грудь красивая женщина — и член встал сам собой. Как встал, так и упадет. Не член решает, приударить за женщиной или нет, подойти ли к ней или напротив, сбежать подальше. И женщина тоже может решить от тебя сбежать, и ты ее не остановишь. Любовь с первого взгляда ко всяким ссыкухам, как в тупорылых книжульках? Херня. Прочная связь меж двумя людьми получается, когда оба ее развивают — по доброй воле и своему желанию, день ото дня, год от года. Само по себе влечение мимолетно и ничего не значит — так и остается разовым впечатлением, если оба не будут его подпитывать: встречами, разговорами, заботой друг о друге… Ева, например, старалась. Так у людей и родится любовь: из множества маленьких решений и шагов навстречу друг другу. Эрвин вдруг всхрапнул. Он лежал, распластавшись на диване — расслабленный, беззащитный. Доверял, а Леви оставался с ним, потому что сам этого хотел. Мог бы уже тысячу раз зарезать во сне и сбежать, и пропади пропадом весь этот Разведкорпус с титанами… Но нет: сам это выбрал. Выбирал раз за разом, день за днем доверял Эрвину право решить, куда двигаться дальше, — а Эрвин доверял ему это решение исполнить. Нет, сказала Ева, у него своей головы на плечах? Ну и насрать. Какой есть, безголовый, и пускай она мирится с этим. Леви тщательно затушил остатки огня в камине, задернул шторы, накрыл Эрвина шинелью, на ноги ему постелил свою. Аккуратно, чтобы не шуметь, прибрал пустую бутылку, погасил свечи и, захватив грязные бокалы, тихонько выскользнул из кабинета. В своей комнате Леви перечитал чистовик письма для Евы, написанный с двенадцатой попытки, и тщательно разорвал в мелкие клочки. Спустя два с половиной часа и еще три черновика получился новый, пятнадцатый вариант: «Здравствуй, Ева. Пишу тебе, как и обещал. Прости, что не сделал этого раньше — я кое-что узнавал и не хотел дергать тебя попусту. Спасибо за лечение и заботу. Передай мою особую благодарность доктору Дворкину: хоть он и вредный молчун, мышцу зашил хорошо. Местный хирург, кстати, высоко оценил твою работу и сказал, что шов очень ровный, аккуратный и шрам будет едва заметен. Мне-то все равно, есть шрам или нет, но тебе, наверное, стоит об этом знать. Рана полностью затянулась и почти не болит. Ступня вращается свободно, хотя вовнутрь еще сгибается не до конца. На УПМ тренируюсь в полную силу, пешком еще немного хромаю, но уже давно хожу без трости — высылаю ее обратно вместе с этим письмом. Пытался пить твой сонный бальзам, но заметил, что я от него тупею, и перестал: рабочая голова мне сейчас нужнее, чем сон. Вспомнил недавно твои слова, что интересно узнавать человека из другой среды. Только сейчас понял, насколько ты была права. Теперь мне даже не хватает наших ночных разговоров (но ты все равно вредная сучка, которая изнасиловала меня в голову, и я имею в виду не тот отлиз, от воспоминаний о котором у меня бешено стоит хер). В последнее время я много думал о том, что между нами произошло. Мне всё понравилось, и тебе, вроде, тоже. Я заметил, что тебе одиноко; хочу, чтоб ты не была одна, но могу предложить на роль друга и любовника только себя. Не самый долговечный и лучший выбор, но уж что есть. Мы могли бы видеться почаще, и я бы трахал тебя, как и куда захочешь, ночи напролёт — все равно спится плохо. Я обсудил с командором твою возможную работу в Разведкорпусе, но командор послал меня на хер, тут помочь не смогу. Лучше переезжай в Трост, я найду тебе квартиру побольше. Здесь грязновато, но, в целом, неплохо, и очень нужны хорошие врачи. Местная больница — редкостное говно, так что откроешь частную практику. Экспедиции закончились до весны, работы у нас будет меньше, и я смог бы тебя навещать каждый выходной — раз в неделю, и иногда по вечерам. Можем даже съездить в Митру, посмотреть на театр. Буду ждать твой ответ.

Леви»

Получилось сносно, можно отправлять. Из прошлой версии письма он вымарал слова: «Следующей весной я, быть может, сдохну. Или не весной, или не следующей, но сдохну все равно». Хотя это простой прогноз на будущее, смотрелось, как попытка надавить на жалость и банальное нытье. Другая фраза, которая в конце концов пошла под нож, — «хочу тебя любить». Назавтра Леви отправил письмо в Гермину, а на следующий день после утренней планерки его нагнала Ханджи. Ее загадочная улыбочка предвещала… — Кто такая Ева Шутцер? И к гадалке не ходи, бля. — Понятия не имею, — соврал Леви, сделав мысленную пометку придушить рядового, который вчера относил письма на почту. — Значит, пишешь незнакомкам в Гермину, из которой недавно вернулся, — ухмыльнулась Ханджи. — Ну-ну. — Отвали, очкастая. — Она красивая? Грудь какого размера? Выше тебя или малышка? Брюнетка? Или блондиночка? Что за манера совать везде нос, и особенно в чужую постель… Уж лучше, когда она про свою трещит. Подружку-сплетницу себе, блядь, нашла… С закадычной Марлен девчонок не пообсуждаешь, вот Ханджи и пристает к нему. Леви двинул ей в плечо, но Ханджи было хоть бы хны, она продолжала: — Дай угадаю — у нее точно большая задница! И… — Нет, — оборвал Леви. — Маленькая? — удивленно переспросила Ханджи. — Нормальная, — уничтожающе ответил он. — Значит, все-таки любовница! Рассказывай, я хочу знать всё! Леви это достало. Он схватил Ханджи за шкирняк, дернул на себя и сказал ей в лицо: — Среднего роста, шатенка. Болтливая и любопытная, прямо как ты. Больше ничего тебе не скажу. — Познакомь! — воодушевилась она. — Ты никогда раньше не писал писем девушкам, эта первая. Хочу на нее посмотреть! Ты влюбился, да?.. Точно! Влюбился! Сиськи, наверное, у этой Шутцер красивые. То-то ты вдруг стал мечтательный и ничего не рассказываешь. — Захлопнись, — прорычал Леви. — Я тебе сейчас уебу, серьезно. Угрозе Ханджи вняла: отступила, притихла, вроде бы даже направилась по делам, но вдруг повернулась и спросила: — Грудь-то какая? Ты не рассказал. Это важно! Леви смирился и изобразил размер в воздухе — будто нащупывая по памяти грудь Евы ладонью. — Скромно, — хмыкнула Ханджи. — Ну ничего. Сиськи — это хорошо, но главное в женщине — это душа. Леви не выдержал и запустил в нее записной книжкой.

***

Ответа не было больше месяца. Леви нервничал, но потом вспоминал, что и сам протянул с письмом: был занят, не хотел писать впустую, не мог подобрать слов. Он-то в итоге приехал, а Ева не написала ни строчки за почти два месяца. Оставалось только гадать: то ли она тоже занята, то ли что-то случилось, то ли просто забыла о нем или вообще не хочет видеть. К исходу пятой недели без ответа Леви совсем забеспокоился и подумывал снова съездить под каким-нибудь предлогом в Гермину, но утром четверга рядовой, который принес почту, как-то странно ухмылялся. Леви напиздел на него за грязные сапоги, и поганая ухмылочка с морды тут же слезла: рядовой бросил в него письмами, торопливо отдал честь и исчез. Среди обычной корреспонденции от командования, военпола и поставщиков Леви нашел простенький гражданский конверт. Дерьмовый почерк он узнал сразу, даже не посмотрев на имя отправителя. Письмо было коротким. Леви уже хотел начать его читать, но вспомнил, что женщины любят сбрызгивать письма своими духами; оглядевшись по сторонам, будто кто-то мог подглядывать, он понюхал письмо — но оно не пахло ничем, кроме небеленой бумаги и чернил. Были ли у Евы вообще духи?.. Вроде бы нет. Она пахла только стиркой, камфорой и лекарствами. «Мой милый Леви, Что ты наделал? Я до сих пор вспоминаю наши шалости в смотровой, а теперь перечитываю твое письмо и рукоблудничаю! Мечтаю поласкать ртом твой бешено стоящий хер. Надеюсь, теперь ты тоже страдаешь». От воспоминаний о том, как она это делала, приятно защекотало внизу живота. «Шалости»… Вот как она называет разнузданную еблю в рабочее время на рабочем месте. «Очень рада, что ты поправляешься. Ты быстро восстанавливаешься: еще месяц-другой, и все вернется в норму. Есть вероятность, что какие-то отголоски этой травмы сохранятся навсегда, может иногда побаливать или клинить ногу в некоторых положениях, поэтому, пожалуйста, будь аккуратнее. Избегай ударных нагрузок. Бальзам все-таки настоятельно рекомендую принимать хотя бы до нормализации режима сна. Сам увидишь, насколько лучше заработает твоя бедная голова, когда начнешь высыпаться». Слова не Евы, а ее маски доброго доктора. Нога уже давно пришла в норму и почти не беспокоила. «Теперь к главному. Я уверена — ты ждешь от этого письма не врачебных указаний и всяких пошлостей. Вот мой ответ: я не стану работать на разведку и не уеду из Гермины в Трост. Это вопрос не только повседневного комфорта и моей, на минуточку, карьеры в хирургии и моих научных исследований. На кону будущее, которого я не хочу лишиться снова. Ты умный мальчик и сам все понимаешь. Я уверена, что ты точно так же не рассматриваешь переезд в Гермину, и должен меня понять. У меня тоже есть жизненные приоритеты, которые я взвесила и сделала выбор. Решение окончательное и не обсуждается. Извини». А вот это было жестко и прямо в морду. Так ему еще не отказывали. Леви отложил письмо. Почему он вообще решил, что Ева захочет к нему в Разведкорпус? Из-за дурацких слов, таких, как «мой милый Леви», — ничего, на самом деле, не значащих? Прав Эрвин: это было глупой идеей с самого начала. И Ева тоже права: у него и мысли не возникло о том, чтоб оставить Эрвина и Разведкорпус. Это было бы все равно, что ноги с руками себе отпилить и сердце вырезать. «Ты романтик», — сказала бы на это Ева… Пусть так. Леви нужен здесь, как нигде больше. Но Южная клиническая — в отличие от разведки, не единственная на свете, и у Евы нет никого в этой сраной Гермине, она-то почему отказывается уезжать? Да потому что ему не понять. Своя рубашка ближе к телу. Если отказывается — значит, есть причины. Она продуманная и ничего не делает просто так, не глядя на несколько шагов вперед. И на хер ей этот обосранный Трост, на хер этот Леви, который возьмет и сдохнет в зубах титана, вновь оставив ее одну? На хер тогда она его домогалась? Почему не выставила из смотровой, когда он заявился без предупреждения? И какого хуя так долго тянула с ответом? Нерешительность — это не о ней. Неужто сомневалась? Или что-то изменилось?.. Технически задача решается просто: приехать за Евой, перекинуть ее через плечо и увезти с собой, — но это не та ситуация, где своего нужно добиваться давлением, угрозами и маканием в лужу. Методы контроля над реальностью, которыми Леви владеет, тут бессильны. Далеко ли в любви уедешь — без доброй на нее воли? Дерьмо собачье. Едва произошло в жизни что-то хорошее — всё тут же пошло по пизде, как обычно. Влюбленность — она как пивной стакан в жопе: пихал ее в себя, пихал, чтоб стало приятно, — но по итогу одна лишь постыдная боль, застрявшая так, что уже не вытащить. Леви собрался и дочитал письмо: «Не принимай это решение на свой счет: ты исключительный человек, чуткий любовник, и я бы правда хотела, чтобы эта история продолжилась. При другом стечении обстоятельств это, конечно, было бы так. (Можешь расчехлять свой фатализм и ворчать, что мы никогда не узнаем, что было бы, если бы, судьба такова и больше никакова и т.д. и т.п.) Я рада, что мы встретились. Ты не представляешь, насколько. Жаль расставаться с тобой. Действительно жаль, это не пустые слова. Трость получила, спасибо, хоть это было и необязательно: Разведкорпус давно оплатил за нее счет. Кстати, твой платок я потеряла, поэтому жди посылку из митранской швейной мануфактуры. Не знала, что тебе больше нравится: шелк или батист, поэтому заказала и тех, и других. Пожалуйста, береги себя.

Е. Ш.»

Леви потер виски. Пожалуй, он и правда понимал, что так оно и будет, — с того самого утра, когда целовал ее на улице. Она — врач из богатого города, он — солдат. Она вдова, а он постоянно рискует собой. У обоих свои жизни. Он это всё понимал — но верил, что решение есть, что он в силах что-то изменить. Не вышло. Быть может, не слишком и хотелось; доводы разума, Эрвина и самой Евы твердили одно и то же: расставить свои приоритеты и дать свободу воли ей. «Исключительный человек», «чуткий любовник», «умный мальчик». Эти милые слова в ее письме — как цветы, торчащие из бочки с говном. Платки еще эти идиотские. Тьфу ты, Ева. Откупиться решила? Кто ж так отшивает мужиков? Ну и пошла она на хуй и в пизду. Леви, напоследок пробежав глазами неаккуратные строчки, поджег письмо от свечи. В кабинете запахло гарью.