Кровь и говно

Пизда! О жизни наслажденье,

Пизда — вместилище утех!

Из поэмы «Лука Мудищев»

автор неизвестен

Снилась мама. Ее худое большеглазое лицо, легкие руки, длинные волосы, глубокий нежный голос: «Леви, сыночек». И сам Леви у нее на коленях — не заебанный злой дядька, а любопытный малыш, еще не окунувшийся в болото из дерьма и крови. Наверное, даже счастливый. — Поехали, поехали, мы с Леви за орехами, — напевала мама. — По кочкам, по кочкам, по гладеньким дорожкам… В ямку — бух! Бух — и он полетел вниз. Без УПМ, голый, прямо в бездну. — Эй, Леви. Он подскочил на месте, просыпаясь. Глаза резануло сухостью; проморгавшись, он увидел — вместо мамы над ним склонилась Ева. Красные белки глаз, полоса от косынки на лбу, выбившиеся из пучка волосы, уставшее отекшее лицо. Похоже, у нее была сложная ночь. Ева стояла близко, и чуть ниже воротника ее рубашки Леви заметил бурые брызги. Кровь. — Доброе утро, — сказала Ева. Ни следа обычной бодрости в голосе. И глубокие впалые тени под глазами — как две прогалины на лице… Леви вдруг подумалось, что она сейчас куда старше, чем его мать, какой он ее помнит: маме было немногим больше двадцати, когда… — Привет, — произнес он, отгоняя эту мысль и дурные воспоминания. — Уже половина восьмого, — произнесла Ева. — Я тебя выписала. Иди в палату, одевайся — ты свободен. Кажется, секс накрылся. Какого хера он уснул? Хотел ведь дождаться, а сейчас что — она измотанная, Дворкин вот-вот придет, и Леви надо уезжать. Тьфу. — Костыли вернешь Магде, — продолжала Ева, — она тебе выдаст взамен трость, придется походить с ней пару месяцев. Еще у Магды заберешь кое-какие лекарства, копию эпикриза и бумагу с рекомендациями. — Где здесь можно взять повозку? — Выйдешь из больницы и налево. Мимо гимназии дойдешь до рынка. Увидишь шпиль ратуши, иди в его сторону до площади. Там по правую руку стоят извозчики. Берут недорого. — Спасибо, — сказал Леви и тут же задумался, что стоило бы поблагодарить не только за это. — За всё… спасибо. За операцию, лечение и остальное. Он вернул Еве плащ, выставил костыли и поднялся с кресла. Ева ответила: — Не за что, это моя работа. — Ты хорошо с ней справляешься, — сказал Леви и направился к двери. — Жаль, мы так и не потрахались. — А ты не спеши, — донеслось ему в спину. — Задержись на денек в Гермине. — И что мне здесь делать? — Пойти ко мне в гости. Сладостное предвкушение тут же собралось внизу живота и медленно расплылось по телу. — Моя смена кончается в восемь, — продолжила Ева и подошла ближе. — Подожди меня на улице, если… Если хочешь. — Я-то хочу, но меня в штабе тоже ждут, чтоб выебать. Она хихикнула, сделала еще шаг вперед и серьезно сказала: — Разве что-то изменят одни сутки? Твой командор писал, что ты можешь оставаться здесь столько, сколько потребуется. Заманчиво. Очень. — Нужно подумать. — Можно тебя поцеловать? — спросила она. Вот же сучка, это грязный и подлый прием, чтобы склонить его к нужному решению. И отказать-то невозможно, потому что зачем отказывать… — Только не в губы, — сдался Леви. — Зубы сперва надо почистить. Он хотел было развернуться, но она сказала: «Стой, как стоишь», подошла вплотную, обвила его пояс руками, прижалась грудью к спине и, щекочуще дыша в затылок, поцеловала так сладко, что просто ебануться. Легкие ладони на животе, влажные губы, неторопливо ласкающие шею, — пары секунд хватило, чтоб Леви вцепился в костыли, лишь бы не упасть. Тело позорно дрожало, покрывалось мурашками и капитулировало, вновь требовало то ли отдаться, то ли взять ситуацию под контроль самому. — Остановись, или я тебя прямо здесь и сейчас выебу, — с трудом произнес он. Ева послушно убрала руки и отступила. Зацелованную шею еще холодило; Леви от греха подальше вышел и тут же столкнулся с доктором Дворкиным. Тот хмуро глянул на него, но ничего не сказал. Уходя, Леви расслышал голос Евы в кабинете: «Доброе утро, Теодор. Полный пиздец, а не смена. Как я, блядь, на хуй, здесь заебалась, ты не представляешь…» Леви задумался: почему она не материлась, когда говорила с ним? Одно маленькое «блядь» этой ночью — не считается. В палате — понятно, ей надо быть важным добрым доктором, но наедине что мешало? Стеснялась? Хотела выставить себя в выгодном свете, понравиться? И слышал ли Дворкин, как Леви угрожал ее выебать?.. На повороте он врезался в чью-то грудь. Поднял голову — и увидел бандитскую рожу Юстаса. — Смотри, куда прешь, — буркнул Леви. — Ты ща быканул, пиздюк? За «пиздюка» стоило бы прописать в поганое рыло так, чтоб он улетел через весь коридор, но… Зачем? Леви молча отпихнул Юстаса с дороги плечом и поковылял в палату. Все-таки херачить людей по лицу за то, что они косо смотрят или морозят чушь, — не соответствует пресловутым идеалам гуманизма. Наверное. Юстас за ним не погнался и вообще промолчал. Ильзе, которая мыла коридор и слышала их стычку, проквохтала вслед: «Опять других пациентов задираешь, доктору все про тебя расскажу», на что было уже совершенно похер. Оставалось решить — штаб или Ева. Голова и совесть намекали: «Долг зовет, не надо тратить время на глупости», а душа и член орали: «На хер штаб». Если бы тут был Эрвин, что бы он сказал? Он всегда повторяет, что надо развлекаться, чтоб продуктивнее работать, и что Леви не умеет отдыхать. Сам бы это умел… У него там задача с поиском спящих титанов ждет персонального участия Леви, — и это очень важно. Но не срочно… «Бумаги в штабе никуда не денутся», а Леви, уехав сейчас, упустит Еву навсегда. Будет потом жалеть… Решение принято. Эдмунд крепко спал, выпростав руки из-под одеяла. Леви хотел бы попрощаться лично, но не стал его будить; отпорол со своей форменной куртки нашивку с Крыльями Свободы, выгреб вещи, какие мог отдать — книжки, карты да печенье — и положил к Эдмунду на тумбочку. Выпросил у Магды карандаш с листочком и сочинил короткую записку: «Спасибо за время, проведенное со мной. В Разведкорпусе ценятся такие люди, как ты. Я срезаю нашивки на память о павших товарищах, и, хоть я пока еще живой, вот тебе моя — тоже на память. Пусть эти крылья придадут тебе сил в сложный момент. Капитан Леви». В отличие от горе-папаши Кенни, съебался хотя бы не молча. Забрав оставшиеся личные вещи, трость и лекарства, Леви умылся, оделся, вышел на улицу и сел на лавку возле больницы. Вскоре вышла и Ева в своем лиловом плаще. Без косынки и фартука, в длинном бежевом платье вместо синей больничной формы она выглядела иначе: как самая обычная женщина, а не врач. Она замерла на крыльце, огляделась по сторонам и, заметив Леви, подошла. Ее губы впервые за все утро тронула улыбка. — Ты тут. Леви поднялся, опираясь на трость. Ева согнула локоть, безмолвно предлагая Леви взять ее под руку, но он сделал вид, что не понял жеста. Они побрели по улице, просто держась рядом. Город давно проснулся: выставили овощи торговки, открывались лавочники, сновали вокруг прохожие. На них с Евой никто не обращал внимания. Улица была широкая, торговая: по правую руку продавали шпалеры, по левую — багеты для них. Скромно ютилась между винным магазином и пекарней ювелирная лавка — хотя они недавно проходили мимо другой, побольше. В Тросте, кажется, такая была всего одна — или просто Леви не присматривался: побрякушки волновали его только в юности, и то с позиции «спереть побыстрее, толкнуть подороже». Однажды он, наслушавшись советов Фарлана, стащил серебряную брошку, чтобы подарить ее понравившейся девчонке. Та обрадовалась, страстно поцеловала его в губы, взяла брошку, ушла «освежиться» и смылась — а чуть позже Леви заметил пропажу кошелька. Хотел, дурачок, поиметь девушку, а девушка поимела его — и с сексом, и с деньгами, и с брошкой… Та история надолго отвадила его от краж подарка ради, да и от подарков вообще. Ну а что делать, если Леви — простой парень, серебряная брошка стоит маленького состояния, и неплохо бы смотрелась у Евы на воротничке платья… Нет, это не Леви подумал дурацкую мысль, это дурацкая мысль пришла к нему в голову сама. Слишком крепко вбились в него воровские повадки. «Всегда секи, где чего плохо лежит», — говаривал Кенни. И еще: «Прежде чем что-то купить, попробуй это спиздить». Лучший, блядь, отец на свете… Или не отец. Уже давно насрать. С тростью ходить было намного удобнее, чем с костылями, но один хрен непривычно: на какой-то неудачный шаг ноюще отозвалась раненая нога. — Далеко идти? — спросил Леви. — Два квартала, — отозвалась Ева. Непривычно, что она так немногословна. Она всегда или заводила разговор, или болтала сама, или подводила к какой-то теме его, и это внезапное молчание между ними было странным, неловким. Он еще раз попытался заговорить: — Как прошло с Берг? — Ей пиздец. Ответ, логически подразумевающий «…и обсуждать это я не намерена». В очередной схватке со своим врагом — смертью — она потерпела поражение. Понятно, почему ничего, кроме «пиздец», она говорить не хочет… Выматерилась при нем, кстати. Леви приободряюще коснулся ее спины. — Аккуратней, веди себя прилично, — сказала Ева. — Тут в одном конце города рядом с мужчиной постоишь, в другом скажут, что залетела. — Ты и так рядом со мной стоишь. — Вот именно, — устало сказала она. — Мы пришли. Ева жила на третьем, верхнем этаже многоквартирного дома. Леви перематерился, пока поднимался по лестнице: нога слушалась хреново и ноюще отзывалась на каждую ступеньку. Последний пролет помогла преодолеть Ева, придерживая его за руку. Квартирка оказалась крошечной: одна прямоугольная комната, служившая и спальней, и кухней, и рабочим кабинетом. Напротив двери было большое окно, по правую руку — дверь, очевидно, в ванную, платяной шкаф и узкая кровать. По левую — кухонный стол, рукомойник, чугунная печка с газовым баллоном, узкий шкаф со стеклянными дверцами, письменный стол и стул. Кресло возле окна. Книжные полки — над письменным столом и над кроватью. Много книг, хотя и не так много, как у Эрвина. Других вещей мало; даже занавесок нет. Очень скромное одинокое жилище. Вроде бы Ева — образованный человек, не последний врач в не последней больнице, деньги должны быть — и почему живет вот так? Даже хибары в Подземном городе, где доводилось квартировать Леви, бывали пошикарней. Ева сбросила башмаки, небрежно кинула на спинку кресла плащ. — Я прилягу на пять минут, с ног валюсь, — сказала она и рухнула на кровать. — Разденься хотя бы. — Через пять минут, — отмахнулась она. Леви, уставший от подъема по лестнице, сел в кресло, и нога благодарно загудела — боль начала растворяться. Окно выходило во двор: шелестела и светилась на солнце тронутая рыжиной зелень деревьев. Шума с улицы не слышно, только птичка воркует — так тихо… Приятное место. Было бы площадью побольше раза в два — и можно было бы жить… Когда минутная стрелка настенных часов проползла свою двенадцатую часть круга, Леви позвал: — Ева? Она не ответила — конечно же, давно спала. На дальних углах письменного стола скопился тоненький слой пыли. В беспорядке валялись письма, книги, тетради. Стояла чашка недопитого чая. Пол в комнате мыли тоже явно не вчера. Из рассохшегося окна поддувало; осмотрев его, Леви обнаружил несколько щелей, сквозь которые свистало холодом с улицы. Ладно, все равно нужно чем-то занять руки и голову. Леви затопил печку, отыскал в ванной ведро, тряпки и, стараясь не шуметь, приступил к работе. Спустя час, без пыли, пятен, мелкого мусора, беспорядка на столе, с чистой посудой и стройными рядами книг, в прогретой квартире даже дышать стало приятнее. Занавесок все же не хватает и маленького ковра — стало бы уютнее. Еще уютнее бы стало с теплым окном, но ничего подходящего, чтоб заделать дыры, Леви не нашел. Ева до сих пор спала, уткнувшись лицом в подушку, а Леви почти до зуда хотелось вымыться и привести тело в порядок: для себя и для женщины, в конце концов. Насчет душа стоило бы спросить разрешения у хозяйки, но слишком уж соблазнительно он манил к себе… У Евы, горожанки Сины, есть собственный душ с проточной горячей водой! Никто другой в нем не гадит, не подсматривает, никаких очередей — когда хочешь, тогда и моешься. Сказка. Полчаса — и Леви будто заново родился. Гладко выбритое лицо и приятно колючие виски нравилось трогать даже самому. Кожа, отмытая наконец от пота и грязи, даже окружающий мир чувствовала лучше: движение воздуха, трение мягкой хлопковой рубашки и полушерстяных брюк. Еву еще хотелось почувствовать… Ева, однако, до сих пор дрыхла. Не будить ведь… Еще когда Леви перебирал вещи на столе, его внимание привлекла толстая тетрадь без опознавательных знаков на обложке. Леви взял ее, сел в кресло, пролистал — от корки до корки та была исписана кое-чьим узнаваемо дерьмовым почерком. На одной из страничек Леви заметил на полях схематичный похабный рисунок: плоский человечек имеет раком человечка с пририсованной большой грудью. Леви сразу заинтересовался и начал читать. «Древние элдийцы полагали, что во всяком человеке борются две фундаментальных силы: Эрос (тяга к жизни) и Танатос (тяга к смерти). Сама Жизнь является торжеством Эроса — однако, недолгим; в конечном итоге неизменно наступает Смерть и побеждает Танатос. Простейшее проявление Эроса — плотская любовь. На высоком уровне Эрос проявляет себя созиданием и заботой о ближнем. Квинтэссенция его — деторождение. Женщина-мать есть безусловная любовь. (Прим. Е. Д.: Спорно.) Мужчина же стремится уничтожить то, что сотворено женщиной: другого мужчину. [фрагмент текста утерян] Однако, всякий человек происходит от женщины и мужчины, и оттого несет в себе оба начала. Сим объясняется, что мужчина способен на созидание, равно как и женщина — на деструкцию. Тем не менее, всякого человека определять свое начало будет неизбывно; сие не поддается осмыслению индивидом и лежит глубоко в его природе…» «Е. Д.» — это же Ева, но до замужества?.. Вот почему ее тогда понесло в то странное рассуждение — «что такое мужчина, что такое женщина». По логике этой писанины, Леви такой злой, потому что у него есть яйца. И что еще за древние элдийцы? Ерунда какая-то… «Иное же начало в человеке слабо, и тем самым влечет в другом: то, что слабо, будет искать то, что сильно, дабы обрести целостность. Мужчину тянет к женщине, как к источнику Эроса, и вице верса. Мужчина жаждет жить; женщину же искушает смерть. Таким образом, следует, что всякая женщина является олицетворением Эроса, а всякий мужчина — Танатоса. (Прим. Е. Д.: у автора перепутаны причина и следствие.)» — Что читаешь? Леви поднял голову. Ева смотрела на него с кровати, приоткрыв один глаз. — Твои записки про Эроса и Танатоса. — М-м. И как тебе, — она протяжно зевнула, — концепция? — Никогда таких слов не слышал раньше. Сама придумала? — Если бы. Я для этого недостаточно умна, — усмехнулась она. — Говорят, этот текст был написан до возведения Стен. — Такие сохранились? — Не знаю. Идеи хоть и мудрые, но устаревшие, во многом косные, местами заведомо ошибочные, потому, — она снова зевнула, — допускаю. Я переписала это из тетради моего друга, он — у своего друга, и так далее. Мы на основе этих идей разрабатываем теорию строения души, — вдруг сообщила она. — Выделили в человеке два противоположных вида влечения: к жизни и к смерти, эрос и танатос соответственно, и теперь собираем под них доказательную базу. Быть может, этот текст — просто чья-то старая шутка, но вдруг и правда — артефакт из нашего прошлого? — Не боишься попасть в тюрьму за ересь? На запрещенку же тянет. — Ты ведь на меня не донесешь? — Я-то не стукач. Но ты бросаешь компромат на самом видном месте и выбалтываешь свои секреты первому встречному. — Ну не начинай. Я выбалтываю только те секреты, которые не жаль. Какие же тогда не выбалтывает?.. Ева потянулась и поднялась с кровати. Проворчала что-то, похожее на «опять в одежде уснула», подошла было к Леви, но остановилась и осмотрелась. — Ты что, прибрался? — Невозможно было находиться в твоей конюшне. — И печь затопил. Спасибо. — Ева рассмеялась и крепко чмокнула его в щеку. Принюхалась, присмотрелась, пощупала подбородок, изучающе коснулась свежего ежика на затылке, не просохших еще волос на макушке. — Отлично выглядишь. Два простых слова — «отлично выглядишь» — а приятно, как страстный поцелуй… Ева коротко сказала: «Я сейчас» и убежала в ванную; Леви проводил ее взглядом. Неужели это вот-вот случится? То ли от предвкушения, то ли от волнения подрагивали пальцы, и что-то щекоталось в животе. Лишь бы не дать вялого — а то глупо выйдет: столько времени ходили вокруг да около, договорились обо всем вслух, а у него опять член не встанет — и всё пойдет по пизде… Ну, хорошо бы, если бы по ней. Леви не хотел давить на Еву и после душа оделся, а вот Ева не заморачивалась: вышла к нему, завернутая в одно лишь полотенце. Непривычно простая, расслабленная: мокрые темные волосы — оказывается, длиной чуть ниже плеч; голые бледные ключицы и колени, намек на грудь, спрятавшуюся под полотенцем. Ева медленно приблизилась, коснулась его щеки, волос; Леви мог бы прямо сейчас подхватить ее, кинуть на постель, отъебать — но не стал. Не хотел торопиться. Леви дернул полотенце, и так державшееся на соплях, вниз, и оно, тихонько шурхнув по телу, упало на пол. Все переигралось: теперь он одет, а Ева перед ним — голая. Открывшаяся, в отличие от него сегодня ночью, по своему желанию. Руки потянулись сами — Леви наконец-то прикоснулся к голому животу, точеным бокам. Кожа — очень теплая и немного влажная, грудь — упругая, плотная, почти девичья. Соски, сперва мягкие, теперь медленно твердели под его пальцами. Хотелось быть ближе, теснее, он дернул Еву к себе, и она, уловив намек, забралась к нему на колени. Он уткнулся лицом ей в грудь: небольшая, не утонешь в ней, но это вообще неважно. — Ты зажат, — произнесла Ева. — Наверное, мышцы часто болят? Очень жесткие. — Она провела пальцами по плечам. — Вот эти. И здесь. — Пальцы скользнули вверх по шее, сзади. — Расслабься. — Не привык, — отозвался Леви, не поднимая головы. — Всё хорошо. Не бойся меня. — Не боюсь. Он не спешил. Прижимался губами к ее груди, на ощупь изучал изгибы тела — острые лопатки, тонкие ребра, впадинку на пояснице, мягкий зад. Приятно было даже просто вот так обнимать ее, чувствовать нежное женское тело. Ева тоже не торопилась: гладила его спину, легонько массировала плечи, шею, затылок — немного щекотно: по шее вниз пробежали колкие мурашки. — Что ты делаешь? — А? — встрепенулась она. — Глажу. Приятно. Не нравится? От этого признания по телу прошел жар. Леви обнял ее покрепче и ответил: — Мне заебись. Заебись было всё: пальцы на затылке, тепло ее кожи, мягкие бедра, холодные капельки воды от волос, маленькие затвердевшие соски, с которыми одно удовольствие играть языком. Ева приподняла его лицо, наконец-то накрыла губы своими, и мир вокруг закончился. Не осталось на свете ничего и никого, кроме этой женщины, ее объятий, груди, губ, податливого тела. Страшно сжать пальцы даже чуточку сильнее — чтоб не сломать ее, как фарфоровую чашечку, своими грубыми руками. Леви дотронулся до нее меж ног; суховато, зато его член отреагировал, аж дернувшись под брюками. Ева восприняла это, как приглашение: ее пальцы побежали вниз, расстегивая пуговки рубашки, губы — за ними вслед по обнажившейся коже. Она скользнула рукой к нему в трусы, озадаченно глянула, стянула их вместе с брюками, уставилась на член и произнесла: — Необычно. — Хуй не нравится? Извини, какой уж вырос. — Хуй прекрасный, не терпится опробовать его в деле. Вот это необычно. — Она изучающе провела пальцами по лобку. — Но интересно. На поверхности брить пах не принято, Леви давным-давно заметил. Да и зачем — это у него осталась старая подземная привычка, чтоб не нацеплять мандавошек. Ева опустилась на колени, прижалась губами чуть ниже живота… — Давно хотела это сделать. — Она облизнула губы. И насколько же «давно»?.. Член обняло нежное тепло рта. Леви будто на УПМ взлетел.

***

Леви лежал головой на мягком бедре. Вагина — розовая, еще припухшая и влажная, — была в считанных сантиметрах. Он погладил жесткие темные волосы на лобке, провел большим пальцем вдоль губ — вниз, к дырке, потом вверх, чуть оттягивая кожу и приоткрывая клитор. Между ног у женщины — самое красивое, что бывает на свете. Похоже на причудливый цветок. Ва-ги-на. Это умное книжное слово подходит ей гораздо лучше, чем вульгарные «киска» и «щелка», грубые «шмонька» и «пизда». Сейчас она расслаблена, но до этого Леви ласкал ее ртом и пальцами, потеряв счет времени, пока Ева не кончила — он видел, как сжимались и подергивались в оргазме мышцы. Хоть что-то хорошее он сделал в своей жизни, хоть кому-то принес не боль, смерть и разочарование, а удовольствие, радость. Так бы и замереть в этом моменте навечно — никаких титанов, новобранцев, отчетов, экспедиций и похоронок. Ни дурного прошлого, ни мрачного будущего, никакой крови, никаких смертей. Необъяснимое чувство защищенности: кажется, ничего плохого не может случиться, когда рядом два нежных бедра, женщина и ее вагина. Как писал тот неизвестный человек, меж женских ног — средоточие Эроса, тяги к жизни. Леви не выдержал — снова прижался к ней губами, дотронулся языком. — Ай, опять? — дернулась Ева. — Дай мне отдохнуть. Ее рука рассеянно перебирала его волосы. Ласковая… Желание нахлынуло с новой силой. Леви еще боялся, что у него не встанет, — вот же идиот… Первый секс кончился быстро — Леви даже разогнаться не успел, так отшибло мозги ощущение горячей мокрой вагины. На второй раз он рассчитывал продержаться подольше. Женская грудь — тоже красивая: мягкая, отзывчивая на ласки. Он сжал одну грудь в руке, втянул губами кожу, потом сосок, обвел языком, подтолкнул самым кончиком. Потом — другую грудь, чтоб ей не было обидно… Там, где он целовал, осталось красное пятно — которое через минуту превратится в засос. На шее уже было два — один маленький под ухом, и большой — пониже и ближе к горлу. И это он еще старался быть аккуратным! Еве быстро надоело терпеть его приставания, она вывернулась, опрокинула его на спину и забралась сверху. Сперва просто гладила тело, потом начала ласкать губами, языком… Не столько были приятны ощущения, сколько сама Ева: она раскраснелась, потекла и теперь мокро терлась об его член. Невыносимо. — Ева, всё, пиздец, я трахаться хочу. Она подняла расфокусированный, возбужденный взгляд. Леви уже хотел кинуть ее обратно на кровать, но ее ладошка уперлась ему в грудь. — Нет, лежи, тебе не надо ногу перегружать, — сказала Ева и оседлала его член с громким утробным вздохом. Горячая, тесная. Охуенная. Двигалась она резво и легко, грудь чуть подпрыгивала в такт — Леви сжал одну, стиснул сосок, Ева охнула и ускорилась. Можно было бы вечность лапать ее прекрасное мягкое тело, подмахивать, смотреть и чувствовать, как она извивается на члене… Но этого слишком мало. Ну-ка, кошечка, хватит тебе одной рулить — Леви тоже хочет. Он обхватил ее за талию, прижал к себе и, выбив из ритма, толкнулся сам — глубоко и сильно. Она прогнулась, вжимаясь в ответ всем телом. Он толкнулся еще раз. Еще. Еще. Еще, еще, еще-еще-еще… Ее волосы щекотали лицо и шею, закрывали свет, сжимая пространство лишь до нее одной. Леви прикрыл глаза, теряясь в ней — в движении, дыхании, пошлых шлепках тел, горячих объятиях. Ева бессильно повалилась сверху и мокро дышала ему в ухо; мурашки бежали от ее тихих коротких стонов и рваных вздохов. Он крепко взял ее за бедра, удерживая поудобней, смог ускориться еще — и ее негромкое «м-м», знак наслаждения, сплавило их воедино. Им обоим сейчас хорошо; Леви — с ней, а ей — с ним. Она такая, такая… Надо бы вытащить, но так не хочется… Блядь, да и хер с ним, не сейчас!.. Оргазм был легким и естественным, как парение в верхней точке — тот самый миг, когда кажется, что тело ничего не весит. Чистая и теплая эйфория, продленная во времени, инстинктивные и такие правильные движения тела — выгнуться, толкнуться еще сильнее, еще глубже… Осознание подобралось секундой позже. — Извини, я… Он даже не знал, за что именно извиняется — что снова кончил первым, или что сделал это внутрь, даже не спросив. Ева тихонько дышала в ухо, молчала несколько секунд, нервируя, но потом приподнялась и сказала: — Все хорошо. Это было приятно. Если совсем честно, то просто охуенно. Одним этим словом раскатала его в отупевший блин. С трудом собравшись, Леви ответил: — Ну, хоть не залетишь. — Вот именно. Все хорошо, не волнуйся, — повторила Ева. Не дав ничего возразить и вообще вставить хоть слово, она накрыла его рот своим — и целовалась бешено, грубо схватив его за подбородок. Леви потянулся к ней меж ног, но Ева отпихнула его руку. — Я сама, так быстрее. Или взорвусь к хуям. Тогда он взял ее за затылок, притянул к себе, целуя; она поддалась, теребила клитор двумя пальцами, вдруг застонала ему в губы, задрожала, выгнулась навстречу… Возбуждало дико, хотя он только что кончил. Ева рухнула с ним рядом; Леви обнял ее, притянул к себе, и Ева охотно прижалась, положила голову ему на грудь. — Хорошо с тобой, — пробормотала она. Они легко помещались вдвоем на узкой, вроде бы, кровати. Хорошо это — просто лежать с ней, обнимать, гладить по волосам, молчать… Вот только долго молчать Ева, к сожалению, не умеет. Она приподнялась, подперла голову рукой и заявила: — У тебя красивое тело. Как странно. Его тело сильное — да. Быстрое, ловкое — само собой. Сальности вроде «рабочий задок» Леви тоже в свое время прилетали. Но «красивое тело»… Кенни вообще обзывал его крысенышем. — Правда? Впервые слышу. — Врешь, я уже говорила, что у тебя красивые ноги. «Жаль будет ампутировать», да-да. Леви запомнил этот укол. Кончиками пальцев она обвела грудь, бицепс, вены на предплечье, прикоснулась к животу — и на миг прикрыла глаза. — И кожа такая гладкая… Порой было даже сложно с тобой работать, — заявила она. — Значит, ты, извращенка, запала на мое дурацкое тело, а все твои россказни про душу были предлогом завалить меня в постель? Леви просто ёрничал, но она вскинула голову и уставилась на него удивленно — и даже слегка обиженно. — В постель я ложусь не с телом, а с человеком. А человек — это и тело, и душа. Мне важно и то, и другое. — Ева отвела взгляд и тут же сменила тему: — У тебя столько шрамов. — Она пробежала пальцами по коже. — Это что, тебе в печень нож засадили? — Да, отхватил в юности, чуть не сдох. — Это недавний ожог, это была рваная… — продолжала комментировать Ева. — А тут похоже на сильный ушиб. — Учился летать на УПМ, врезался в дом… Ну и о какой красоте ты мне тут гонишь? Брось. Леви, как мог, сдерживал вертевшееся на языке «я же сраный крысеныш и коротышка». Ева прищурилась. — Ничего ты не понимаешь в красоте, — заявила она. — Красивое тело — то, что в гармонии. С душой и с самим собой. — Не мой случай, — проворчал Леви. — Я даже до нормального не дорос. Она вздохнула. — С твоим ростом все отлично. Говорят, невысокие мужчины — самые страстные любовники. А еще тебя удобно обнимать. Она обхватила его: одной рукой за пояс, другой за плечи, закинула ногу на бедра и крепко прижала к себе. Ненавязчиво ткнулись в щеку горячие губы, спину мягко поглаживали нежные руки… Да она его убить решила передозом ласки? Приятная была бы смерть. — Ты создан для объятий, — шепнула Ева ему в ухо. Очевидная ложь, жгучая, смущающая… — Не согласен. Я создан, чтобы мочить титанов. — Мог бы и соврать, что я волную тебя больше, чем они. — Ты знаешь, что это не так. Неловкая пауза. Леви не видел ее лица, но почти физически почувствовал ее замешательство. Он сказал правду, хоть и прозвучало грубовато… Жестоко даже. Не хотелось обманывать ее надежд… А они у нее были, надежды? А сам он — готов был завтра уехать в штаб и навсегда о ней забыть? — Потому и сказала: «мог бы соврать», — наконец отозвалась Ева. — Ну а меня сейчас волнуешь только ты. От этих слов аж в груди защемило… Но Леви догадался: — Соврала? — Нет. Ключевое слово — «сейчас». Сучка. Парировала красиво. И больновато. Какого-то хуя. Оба замолкли, но пауза продлилась недолго: Ева повалялась то так, эдак, ни с того ни с сего нажаловалась на Акселя, ткнула Леви по носу пальцем и снова начала приставать: лезла целоваться, несла какой-то смешной нежный бред про всё подряд: про крепкие мускулы, мягкие волосы, красивые уши — и про твердый, блядь, член… — Я тебя сейчас опять трахну, — предупредил Леви. — Вперед, — горячо выдохнула она. Он в ту же секунду опрокинул ее на спину и, даже не размыкая объятий, вошел. Улётно. Леви старался двигаться плавнее, но Ева хлестнула его по заднице — подгоняя, как лошадь. Он послушно ускорился, она застонала, и это было зверски хорошо. Леви уже понял: ей нравится быстро и порезче. Он держал темп, Ева под ним извивалась, постанывала, все было отлично — но вдруг она замолчала. Потом и вовсе — спихнула его с себя и продолжила руками и ртом. Она старалась и делала все прекрасно, но оргазма никак не было; Леви снова кинул ее на спину. Ева не воодушевилась, молчала, да и выглядела подзатраханной. Леви и сам уже перестал что-либо чувствовать, когда Ева его остановила: — Давай отдохнем. — Я не устал, а ты не кончила. Я тоже. — Расслабься, еще наверстаем, — сказала она и настойчиво притянула его, вынуждая лечь. — Ты не машина — человек. — Кто-то считает, что машина. «Великий капитан Леви», блядь, «сильнейший хер во всем человечестве». Он понял, что ляпнул лишнего, когда Ева подперла голову рукой и с любопытством уставилась на него — как, бывало, ночью в кабинете. У нее сами глаза светло-зеленые, а вокруг зрачка — рыжеватое кольцо, от которого по радужке тянутся золотистые прожилки. Леви никогда раньше такого не видел… Просто не рассматривал чужие глаза, на самом-то деле. — Забей, — попытался отпереться он. — Нет, теперь мне интересно. Это ты делаешь вывод из отношения сослуживцев или гражданских? Не считаешь себя сильным? Или боишься показаться слабым и не оправдать надежд? Только что ведь была нормальная, а теперь опять анализирует его: мерзко, будто бы она вскрыла ему голову и теперь грызет мозги. Бесит. — Да заткнись же ты, — буркнул Леви, попытался отвлечь ее поцелуями — она сперва поддалась, но в один момент ловко увернулась и сказала: — Не уходи от ответа. Ты не веришь в свои силы? — Я свои силы хорошо знаю, это не вопрос веры или неверия. Верит в меня Эрвин. Вот что важно. — Эрвин — это ведь Эрвин Смит, твой командор, который почеркался в карточке госпитализации? Ты о нем ничего не рассказывал. Действительно. И почему Леви казалось, будто она все знает — откуда бы, если он ничего не рассказал. Ни хера он ей и не расскажет. Это не для нее. Личное. — У тебя ладони милые, — задумчиво сказала Ева. — Чего? — Маленькие такие… Ну, для мужчины. Сильные очень. Красивые. Ну, вот, сам посмотри на нее. — Она стиснула его ладонь, потерла ее со всех сторон, прижала к губам. — Мило же. Оказывается, чтобы избежать неудобной темы, достаточно просто молчать в ответ на ее вопросы. Ева не выдержит и заговорит сама. Леви это открытие даже раззабавило. — Я могу свернуть человеку шею этими милыми маленькими руками. — Это их милый маленький секрет. Там, где он видит инструмент и смертоносное оружие, она разглядела красоту. Целует сейчас каждый палец на его руках, которые в крови по локоть, а уж в дерьме он весь по уши, с руками вместе. Совсем Ева его не знает… Или он зашоренный дурак, который помешался на сраных титанах и сам себя не видит — незачем. — Красота, если подумать, вещь бесполезная, — вслух произнес он. — Особенно для мужика. Ева аж выпустила его ладонь и села на постели. — Почему? А как же нравиться девушкам? — Если б я вам нравился… — Да ты чего? Хотя… Если ты всегда флиртуешь так же, как со мной и с Магдой, все ясно. Вот же бля, она знает про Магду! Еще бы, та наверняка всё доложила — обо всем ведь докладывала… Стыдобища. — Я с тобой не флиртовал, — отбился Леви. Ева вскинула брови и вдруг захохотала в голос, как дурная. — Ты, мрачно глядя мне в глаза, заявил: «Я бы вас трахнул», — передразнила она, отсмеявшись. — Как по мне — очаровательно, но женщин такое не заводит. Магда вот перепугалась. — Ты ведь тоже женщина. — В подтверждение своих слов Леви стиснул ее грудь. — Так себе из меня женщина… — вздохнула она. — Шутка есть в наших кругах: женщина-врач — и не женщина, и не врач. Глупость, конечно, но что-то в этой мысли есть… — Задумавшись на секунду, она встрепенулась и перескочила на другое: — Знаешь, за мной увивался мой медбрат. Цветы приносил каждое утро, воспитанный, обходительный, руки мне целовал, говорил комплименты, приглашал в театр. Женская мечта просто. Только я ему отказала. Какой-то другой говнюк заглядывает на нее, целует ей руки… Иррационально захотелось наподдать по гляделкам и разбить целовалку. Леви механически переспросил: — Почему отказала, если он — мечта? — Видимо, я мечтала, чтобы меня в ответ на ухаживания посылали на хуй, а потом предлагали трахнуть, — ухмыльнулась она. — Говорю же — хреновая из меня женщина. Вдруг это сложилось воедино с фразой: «Не кормите мою гордыню». Еву надо ставить на место, одергивать, где-то даже опускать. Проявлять власть. Ей это, похоже, нравится. — По Акселю так и не скажешь, что он по тебе сохнет. — Э, нет, мне влюбленные подчиненные не нужны. Я от него избавилась, как раз на Акселя и обменяла у Дворкина. Жалко было отдавать хорошего ассистента, конечно… — вздохнула она и созналась наконец: — То был Штефан. Высокий такой, темноволосый, если помнишь. — Помню. Вместо высокого и галантного ты выбрала меня. А я тебе — только хуй наперевес. Ни театров, ни цветов. — В пизду цветы. Ты чудесный. Ее желудок громко заурчал… Они же весь день ничего не ели. Он сам просто об этом забыл, слишком не хотелось отрываться от ее тела. Ева встала, начала одеваться. — Я схожу до рынка, — сказала она, натягивая панталоны. — Тебе купить что-нибудь? — Пакли купи моток, я окно законопачу. С улицы свищет в дыры, поэтому у тебя так холодно, что приходится топить. Она замерла с платьем в руках, задумчиво глянула на окно, на Леви, и сказала: — Ладно. А тебе что взять? — У меня с собой денег — только на дорогу. — А я угощаю, — Ева склонила голову вбок. — Не надо ничего. Тебя саму бы кто угостил — живешь в каком-то чулане. — Хотя бы не в казарме, — съязвила она. — Я и не в казарме живу, — отбил удар он. — Я ведь капитан, у меня свой кабинет и спальня побольше всей твоей квартиры. Ты же врач, неужели не можешь себе позволить? Она скользнула в платье, расправила длинную юбку и вздохнула: — Выучиться в гимназии и академии — удовольствие дорогое, особенно для нестоличного жителя. Родители брали займ, после падения Марии по нему накопился долг… Но я уже почти расплатилась. Этот факт по-новому раскрасил ее историю выбора профессии. Настоящая сука! Судьба ей за это воздала, есть на свете справедливость. Ева причесывалась перед зеркалом: водила щеткой по длинным волосам, морщилась немного, закалывала хвост на затылке… Цыкнула, распустила, снова взялась за щетку… — Тебе не тесно тут? — спросил Леви. — Нет. Мне одной много не надо. — Даже не допускаешь мысль, что когда-то будешь не одна? Она наконец собрала волосы и, критически осмотрев в зеркале свою шею, широко повязала на нее шарф. — Я думаю иногда об этом, когда достаю младенца из живота умирающей женщины, — серьезно ответила она. — И долго потом не могу отделаться от мысли, что я могла бы и стать матерью, и уберечь человека от большой беды. Ты, вроде, детей любишь, должен понять… Но с моей-то работой — какая из меня будет мама? Леви подумал, что лучшая, чем из нищей проститутки, и вообще имел в виду мужчину, а не детей, но вслух ответил: — Обычная мама. Люди о таком вообще не задумываются — рожают и все. — А надо бы, просто так рожать — безответственно, — задумчиво сказала она. — Мы с Матиасом… с моим покойным мужем тщательно готовились. Отложили приличную сумму денег на время моего больничного, копили ребенку на будущую учебу, организовали нам обоим работу на дому. Только ничего не вышло по известным тебе причинам. — Она помрачнела и уставилась в окно. — Будь у меня ребенок, я бы хотела, чтоб он прожил жизнь лучшую, чем я сама. А этого я дать сейчас, пожалуй, не могу… Ладно, не стану больше грузить тебя мелочными волнениями одинокой бесплодной женщины. — Ева закинула на плечо сумку, подхватила корзинку, подошла к двери и обернулась. — Или говори, чего из еды тебе взять, или выберу сама. — Бери, что хочешь. — Тогда я ушла, — сказала она, взялась за ручку двери, но вдруг прибежала обратно, горячо поцеловала его в губы и только после этого действительно ушла. Леви оделся тоже, перебрался в кресло и откинулся на спинку. Значит, вот она какая — Ева Шутцер… Опять открылась с новой стороны. Он так с юности не ебался — чтоб из постели по полдня не вылезать. Уже и забыл, как это бывает задорно. Секс редкий, то попадется девушка-недотрога, то вовсе не до этого: поласкаться минут пять, потрахаться — еще десять, и до свидания, пора идти по делам. Леви всегда думал, что это он плохой любовник и херовый собеседник. Он никогда не знал, о чем разговаривать с женщиной… С женщиной, которую хотелось в постель. Ханджи, Изабель, Петра — это другое. Это друзья, а не женщины. А Ева… Странно все с Евой. Сексуальна, как женщина, а общается легко, почти как друг. Парадокс. Или это Леви вбил себе в голову, что с любовниками не дружат, а друзей не ебут? И лучший, самый правильный вариант — и друг, и любовница в одном лице? Эта разгадка неожиданно проста — и одновременно усложняет всё. Здесь, в крошечной квартирке, это самое «всё» ушло на задний план. Дурацкие убеждения и болезненные воспоминания, титаны и разведчики, травмы и пациенты, война, недоверие, игры в слова. Сняты костюмы врачей и капитанов, ветеранов и вдов, подземных детей и пытливых студенток. Остались они — голые мужчина и женщина, Танатос и Эрос. Упростились до древних основ сами, и друг с другом стало просто — так же естественно, как дышать. Ева вернулась с полной корзиной мелких желтых яблок и с порога кинула одно в Леви: — Попробуй, вкусное? — Приятное, с кислинкой, — надкусив яблоко, ответил он. — Ты одна хочешь это все съесть? Из нужника же не вылезешь. — Это пациентам. Тратит свои деньги, которых и так немного, чтоб порадовать больных — хотя бы такой мелочью, как яблоко или печенье. Совсем она не черствая, какой пыталась казаться с откровенными рассказами про ковыряние в кишках и каиновы метки. Она хорошая. Какой бы вредной сукой иногда ни была. — Поможешь с ужином? Леви не готовил с тех пор, как его повысили до капитана, но с ножами всегда управлялся отлично. С рынка Ева принесла овощей: кабачок, несколько картофелин, головку лука, две помидорки. Булка свежего, еще теплого белого хлеба — шикарная вещь, а уж кусок твердого сыра — и вовсе редкость, по крайней мере за Розой. Эрвин однажды объяснял Леви, как так вышло: после прорыва Марии сильнее всего пострадали фермерские и скотоводческие угодья. В оставшихся сократили забой животных, чтобы восстановить поголовье скота. Мясо превратилось в роскошь, молоко тоже вошло в дефицит: по подсчетам королевских зооинженеров, для выхода на старый уровень производства потребовалось бы минимум двенадцать лет. Чтобы сделать килограмм сыра, нужно десять литров молока — и за Розой оно слишком ценится, чтобы вот так его переводить. — Часто сыр покупаешь? — спросил Леви из интереса. — Нечасто. Раз в полгода примерно, себя побаловать. Ну и вот, тебя. Ого. Леви не ел сыра, кажется, прямиком с сорок пятого года. Вроде бы они резали овощи: Леви — картофель, Ева — кабачок, она давала указания и трепалась о какой-то ерунде, Леви слушал… — Режь помельче… Напополам еще, да, вот так, хорошо, — подсказала она ему и продолжила болтать: — Надеюсь, завтра дежурство будет спокойное, и у меня будет время поразбирать твой случай. Очень длинный дневник наблюдений получился, я обалдею его структурировать, анализировать, оформлять… Кстати, ты, когда прибирался, случайно не находил коричневую тетрадь с надорванным корешком? Толстую такую. — Кажется, я ее убрал на ту полку, которая над столом. — Спасибо, гляну. Мне нужно будет освежить одну классификацию, она должна подойти для первичного описания, но, думаю, ее придется перерабатывать и дополнять. Оттолкнуться можно, но я не уверена, что она сейчас в точности отражает твой механизм… — Прекрати, Ева, — не выдержал Леви. — Я не хочу слышать, как ты разбираешь меня по косточкам. Это противно. Что ты вообще будешь потом с этим делать? Она вздохнула. — Соберемся с друзьями, обсудим, доработаем наши классификации и теории. Дневник наблюдений приобщим к нашему реестру. Всё без имен и личных деталей, конечно же, — прибавила она. — А когда этот дневник обретет реальную прикладную ценность, ни меня, ни тебя уже не будет на свете. Если вообще обретет. — Ты хочешь сказать, что эта болтовня не имела смысла, — угрюмо произнес Леви. — Сбор данных идет слишком медленно, — качнула головой Ева. — А смысл в этой, как ты выразился, болтовне, был и есть. Ты сейчас, например, благодаря ей стоишь здесь, а я стою рядом с тобой без панталон. Что? Леви немедленно отбросил нож и задрал ей юбку. Панталон под ней действительно не было: только мягкая голая задница — которую, естественно, тут же захотелось покрепче сжать. Выпустить было уже невозможно. Ева, провокаторша, с самым невозмутимым видом крошила кабачок. — Я сейчас узнала две вещи, — сказала она. — Ты, во-первых, внимательный слушатель, а во-вторых, не доверяешь моим словам. — Во втором ошиблась. Я просто хотел полапать твой голый зад. Она хихикнула. Думает, он тут шутки шутит? Да ни хуя. Леви отнял у нее нож, притянул в объятия и засосал в губы. Она порывалась вести, но он держал крепко и уступать был не намерен. Ева быстро расслабилась и подчинилась, стала вдруг такой податливой и покорной, что захотелось больше, сейчас, немедленно. Он нырнул к ней рукой между ног, вошел пальцами в мокрую вагину. Охуительно. Стояк снова готов был прорвать брюки. — А членом? — усмехнулась Ева. Вот сучка. Будет ей член. Леви молча развернул ее к себе спиной и расстегнул свои брюки. Ева дернула из-под стола табурет и подставила ему под больную ногу; уперлась локтями в стол, Леви вошел в нее, а дальше — пиздец: стук стола об стену и тела о тело, крик: «Быстрее!» и бесконечное движение. Ева постанывала, бешено ласкала себя, вдруг выругалась и затрепетала внутри — кончала; кончала оттого, что Леви ее ебет вот так, грубо нагнув. Она обмякла в его руках, но Леви не останавливался — просто не мог и не хотел; она вскоре ожила и вдруг застонала: — Леви, Леви, стой… Ева схватилась за бутылку масла, вылила немного на пальцы и… Да, блядь, именно свою заднюю дырку она им и смазала. Пришлось представить срущих титанов, чтобы тут же не кончить. — Сейчас, дай мне минутку… — пробормотала она, орудуя в себе пальцами. — Ева, ты, на хуй, просто поехавшая, — Леви пробило на искренний смех. — Сумасшедшая баба. — Ты не хочешь… Ах!.. Член в ее охуительной горячей заднице стал красноречивым ответом на этот недосказанный вопрос. Пережало так туго, что в глазах потемнело; из горла вырвался бесстыдный стон, жар потек по венам. Сгореть можно от одного только ощущения, которое обещало больше, если только толкнуться поглубже. И Ева под ним — раскрытая, дрожащая, жгучая внутри, сама льнущая в объятия. Леви стиснул ее, забрался рукой под юбку, лаская клитор. Она вздрогнула и повернула голову, он тут же ее поцеловал — мокро, настойчиво, она поддалась… Как вспышка, полыхнуло в голове: Ева отдала ему всю власть над собой. Она целиком под его контролем. — Ева, блядь, я тебя сейчас отъебу, я не могу больше просто так стоять, — пробормотал Леви — поймав себя на том, что уже, на самом деле, движется в ней. — Только начинай аккуратно, — выдавила она. Ее тело — что раскаленный тигель, а Леви в ней — плавленое железо. Двигаться медленно было на грани выносимого, но он очень старался, терпел — для Евы, чтоб не причинить ей вреда. Приходилось удерживать самого себя, словно коня. Он приподнял ее волосы, открывая шею, поцеловал, чувствуя влажный соленый пот. Она вновь задрожала. — Не слишком больно? — Вообще нет, — выдохнула Ева. — Давай, не жалей меня. Сама попросила. Леви отпустил поводья и взял, что хотел. Трахал быстро, жестко, до звездочек перед глазами. Стонал так, будто это его ебут, хватал за бедра, впивался зубами в шею. Стол колотился о стену, звенела посуда, Ева стонала тоже, стремительно терла клитор, вскрикнула, а потом ка-ак сжалась… Оргазм был такой, что заложило уши. Леви очнулся и обнаружил: табурет разъебан и валяется на полу, он сам весь взмок, а Ева тяжело дышит и еле держится на ногах. На ее шее стремительно набирал цвет огромный засос. Опять его водили за нос. Вся из себя своенравная кошечка, мягкие касания, нежные поцелуи, а сама обкончалась, когда он грубо выдрал ее раком, а потом еще и в зад. Леви, вообще-то, ненавидел, когда его пытались водить за нос — но Еве был готов всё позволить. Давно уже позволял… — Невъебенно, — простонала она. — Опизденеть можно, блядь. Уебаться и не встать, выносите меня, на хуй, я всё, пиздец… Ну и матершинница! Леви это развеселило: — Где только научилась этим словам, испорченная ты девчонка? Так даже в Подземном городе не выражаются. — Ты не слышал, как выражаются столичные хирурги за работой, — рассмеялась она. — Просто эмоций слишком… А, похуй, иди ко мне, срочно. После безумного жесткого траха неожиданно нежным оказался ее поцелуй. Снова ласковая кошечка. До Леви вдруг дошло: это все та же самая форма контроля, удобная ей. А когда контроль был у него — ей срывало башню… — Отдохни, я сама приготовлю, — отстраненно сказала она. Сучка. Гребаная хитрожопая сучка. Она этого и добивалась. Совсем не случайно устроила этот спектакль с готовкой и панталонами именно там, где стояло масло! Эти бы мозги, да в Разведкорпус!.. Вечер шел своим чередом. Приготовлен и съеден ужин, выпит чай, законопачено окно, принят душ, Леви снова затащен в постель… Четвертый за сутки оргазм дался тяжело. Тело уже натрахалось, зато сам Леви — нет. «Отступись, раз устал», — несколько раз повторила Ева, а он упрямо продолжал: устал, не устал — неважно. Хотел. Прожив вымученный, болезненный даже, но очень яркий оргазм, Леви добился оргазма Евы, упал на кровать рядом с ней, положил голову на ее грудь и закрыл глаза. Ева, будто читая мысли, гладила его волосы и просто молчала. Хорошая… — Ночь уже на дворе, — вдруг сказала она. Пока ему казалось, что время замерло, оно утекало неумолимо. Из оставшейся ночи хотелось выжать все. Его собственное тело продолжать отказалось, и Леви занимался только Евой: вылизывал, трахал пальцами — так, что сводило запястье. Казалось, он еще совсем ее не узнал, так много не попробовал. После очередного захода Ева отдыхала, свободно раскинувшись на кровати. Пожаловалась, что вагина натерта и всё онемело, уворачивалась от прикосновений, а ему было мало. Хрен с ней, с сексуальной близостью — можно насладиться просто физической: объятиями, поцелуями, — но хотелось чего-то больше. Леви и сам толком не понимал, чего именно. На ум шли только фантастичные, бредовые идеи: проникнуть к ней в голову, узнать, о чем она думает, что она чувствует. Посадить в карман, повесить к себе на шею, как амулет, и носить под сердцем. Закрыть собой от титанов, ростовщиков, бандитов — от всего зла в этом гребаном жестоком мире. Леви бы за нее не просто убил — он перегрыз бы глотку тому, кто бы захотел причинить ей вред. Женщина-то вроде обычная: бедра мягкие, кожа тонкая, грудь помещается в ладони. Болтливая только и начитанная — да в постели это уходит на десятый план. Не до цитирования монографий и размахивания журналами, когда рот хуем занят… А с дурами и секс такой же, дурацкий. Трахаться — это ведь не просто палку в дырку. Это личность — к личности. На внутренней стороне ее бедер он заметил темные пятнышки — размером с мелкую монетку, симметричные с обеих сторон. Он рефлекторно потянулся, чтоб стереть грязь… — Ай. Пятнышки не стерлись — это были синяки. И не просто синяки — Леви сам набил их своими тазовыми костями. Мало было неосторожных засосов на шее и груди, следов от пальцев на боках и бедрах… — Я тебе синяков наоставлял. Не умею бережно, прости. — Не извиняйся. Я давно не чувствовала себя такой счастливой и живой. Моменты из жизни, когда Леви чувствовал себя хоть сколько-нибудь счастливым, можно сосчитать по пальцам одной руки. Пожалуй, этот момент был как раз из таких.