Пэйринг и персонажи
Метки
Драма
Повседневность
Романтика
AU
Ангст
От незнакомцев к возлюбленным
Как ориджинал
Обоснованный ООС
Тайны / Секреты
Отношения втайне
Упоминания алкоголя
Неозвученные чувства
Нелинейное повествование
Би-персонажи
Маленькие города
От друзей к возлюбленным
Ненадежный рассказчик
Упоминания курения
Триллер
Упоминания смертей
Элементы гета
Элементы детектива
RST
Самоопределение / Самопознание
Франция
Плохие друзья
Aged up
Темное прошлое
Упоминания беременности
Друзья детства
Спорт
Привязанность
Повествование в настоящем времени
Невзаимные чувства
AU: Родственники
Жертвы обстоятельств
AU: Другая страна
Описание
Ежегодная встреча выпускников собирает под крышей особняка, спрятавшегося в тени Альпийских гор, компанию школьных приятелей.
Эрен безнадежно влюблен и не знает, как с этим жить. Армин борется с самим собой, стараясь перерасти конфликт, в который был втянут еще в школе. Райнер очаровывается странным и загадочным хозяином особняка, и к его существующим проблемам добавляются новые.
У каждого участника событий есть секрет… что же случится, если все тайное вдруг станет явным?
Примечания
❗️Знание канона не обязательно.
❗️Основные события происходят в одной локации, но это не классический «Закрытый детектив».
❗️Метка «Нелинейное повествование» относится к главам, написанным от лица главного героя, погружающим читателя в разные временные периоды прошлого персонажей. В остальном история рассказана линейно.
Веретено памяти: Вечер встречи
12 марта 2023, 11:55
Сообщение о ежегодной встрече практически прошло мимо меня. Не то, чтобы я невероятно расстроился, не получив официального пригласительного, как это происходило в последние несколько лет, но все же оброненная мимоходом фраза Флока о том, что у гостиницы, которую нам предстоит посетить, дурная слава, больно ударила меня прямо под ребра. Меня никто не предупредил заранее. Меня, грубо говоря, и не приглашали вовсе. На мое справедливое удивление Фостер лишь пожал плечами и отчалил на своем люксовом внедорожнике обратно в областной центр, поднимая целые фонтаны из грязи и лиха́ча, как будто заезжал на нашу окраину не для того, чтобы выпить со мной ленивый воскресный кофе, а за фанфарами, которые, все же, его не догнали. Наверно, ему было примерно так же обидно, как и мне. Каким именно образом я должен был узнать о мероприятии, оставалось только догадываться.
К слову, организацией большинства вечеров встреч, пережитых нами к тому моменту, занимался Марко. Он не ленился и заказывал в типографии замысловатые пригласительные, больше похожие на свадебные, из тонкой крафтовой бумаги разных цветов. Золотые или серебряные тисненые буквы витиеватыми узорами сообщали каждому о месте встречи и часе общего сбора, какая-нибудь абстракция в правом нижнем углу карточки намекала на то, чем нам предстоит заниматься в несчастливо подставившиеся под удар выходные. Обычно там были нарисованы лыжи или, как ни странно, палатки, ведь собирались мы либо зимой в горах, либо успевшей уже слегка стать добрее и теплее весной в полях под неустанный вой ветра и рассыпанные сверху звезды, глядящие на нас с мрачного не по-весеннему зыбкого неба. Традиции — один из признаков качества, если вы не знали. Свою карточку я так и не получил. Ботт сослался на занятость и усталость, на мозговых паразитов и на мировой заговор, и под конец добавил, что был уверен в том, что информацию об уик-энде до каждого члена компании донесет прекрасно работавшее до сих пор сарафанное радио. Армин, услышав это еще раз уже за столом, сердито хрюкнул. Все вышеперечисленное не помешало Марко, однако, вытрясти из меня членский взнос. Я бы оставил ему чаевые, но настроения не было.
Позже выяснилось, что подробности о предстоящей поездке не знал только я и Кирштайн. Жан потому, что был недосягаем. Я — потому что на мне давно уже стоит крест, вполне себе похожий на могильный, заросший мхом, кривой и дурно пахнущий. Эти знания забавляли меня до определенного момента, а потом я внезапно осознал одну простую вещь — никто не хотел видеть нас обоих там. Никто. Ни один из мило улыбающихся и шутящих представителей расы человеческой, объединенных когда-то определенными клятвами, не хотел, чтобы ебанные Кирштайн и Йегер приезжали на это мероприятие, пили вино, грызли сухари и делали вид, что практически друг друга не знают. Когда я спросил у Райнера, чем обусловлено его покорное примыкание к позорной и недалекой толпе, он лишь пьяно моргнул и сказал, что не разделяет моего энтузиазма. В тот вечер я даже не считал, сколько бокалов он выпил, поэтому ответ меня совершенно не удивил. Удивило лишь то, что данных когда-то клятв с меня никто не снимал, следовательно, я был в определенного рода опасности, но это, по всей видимости, мало кого волновало.
Тем не менее, к гостинице я приехал одним из первых. Я даже вымыл предварительно машину, как будто чистые двери могли бы представить меня в глазах окружающих лучше, чем отсутствие чистоты на всех полках в мозгу, о котором и так всем было давно известно. Армин не разговаривал со мной первые шесть часов, потому что я отказался встречать его на станции. Я отказался встречать его, выслушивать бессвязную речь о том, каким именно мудаком оказался Кирштайн на этот раз, тащить четыре его спортивные сумки к дедушкиному дому и потом развлекать всю дорогу до гостиницы, беззвучно соглашаясь с тем, что инфузории в своем развитии все равно преуспели лучше, чем Жан. Я отказался делать это все, и Арлерту пришлось напрашиваться в попутчики к блистательному Флоку, которому было вообще все равно, с кем ехать и куда, главное, чтобы по правую руку от него в машине не сидел Леви. Благо, что Аккерман умеет пользоваться водительским креслом сам.
Жан опоздал. По моей логике, они вполне могли приехать с Армином на одном поезде, ведь он насчитывает целую кучу вагонов, а не один. Но заклятые друзья, видимо, исключили себя из календаря друг друга на этот день, поэтому обезопасили транспортное средство и пассажиров от неловкой и внезапной, совершенно мучительной и неожиданной смерти, решив разделиться. Похвально.
Я встретился со своей проблемой, сидя на широком и длинном диване на крытой террасе, практически с головой закутавшись в услужливо одолженный мне Гувером плед. Компания играла в крокодила. Пьяно хихикая и повизгивая, Конни пытался показать всем дорожного регулировщика, но эта затея все никак не завершалась успешным отгадыванием. Аккерман настаивал на том, что перед ними выступает артист цирка, Фостер с остервенением хватал его за воротник жутко дорогой и пафосной рубашки и орал прямо на ухо, что уж что-что, а конькобежца от артиста цирка он в состоянии отличить даже с закрытыми глазами. Райнер свирепо храпел у меня на плече, и это было не только шумно, но и адски тяжело, но я стоически преодолевал все препятствия. Пока не повернул голову в сторону раздвижной двери, ведущей во внутренний двор гостиницы.
Судя по цвету его щек, стоял Жан там довольно долго. Мне стало неловко, как часто бывало в его обществе, но думал я в основном только о носе Брауна, все ниже и ниже сползавшем по моей груди, что, очевидно, в глазах Кирштайна выглядело довольно пикантно. Во всяком случае, улыбался он мне вовсе не добро.
Он стоял, облокотившись спиной на отъехавшую вбок дверь, скрестив руки на груди и завалив голову назад. В одном свитере. В одном чертовом тоненьком свитере. Он напоминал обуглившийся кусок дерева, потому что все его тело от шеи до самых пят было черным. Черный свитер с высоким горлом, облегавший торс настолько, что при желании можно было бы рассмотреть сквозь вязаные узоры лоскуты кожи, черные джинсы, в которые влезть без посторонней помощи — это еще надо постараться, черные высокие мартинсы на шнуровке из крокодиловой кожи. Даже открытые закатанными рукавами предплечья были черными от татуировок, и в приглушенном свете слабо горящих ламп весь его образ был довольно устрашающим. Но я смотрел не на его неподвижный и мощный силуэт, а в пространство над его макушкой, как будто именно там было что-то особо привлекательное. Я как бы и смотрел на него, и не смотрел. Это и знак внимания, и довольно грубо высказанное пренебрежение одновременно.
Карамель его волос казалась вульгарно рыжей. Он собрал волосы в хвост, что всегда прибавляло ему возраста, но в готично-черном дверном проеме серость его лица нивелировалась, кожа становилась прозрачнее и свежее, румянец на припорошенных щетиной щеках выглядел еще ярче, поэтому привычно назвать его «стариканом с дедулькиной прической» у меня бы не повернулся язык. Он хмурил брови и жевал губу. Он неотрывно смотрел на профиль Райнера, сползшего, казалось, практически к центру моего тела. Мне было все равно, как это выглядит со стороны до тех пор, пока я видел в свою сторону такой взгляд. И мне было абсолютно плевать, что смотрит Кирштайн совершенно не на меня.
Он напоминал большого крылатого филина, забывающего моргать. Я не видел, как опускаются его веки, зато наблюдал скачущие в глазах шаровые молнии, совершенно не понимая, чем могла быть вызвана такая недвусмысленная реакция на положение Брауна в пространстве относительно несчастного меня. Я бы подумал, что по дороге сюда машину Жанчика занесло в кювет или овраг, снесло цунами, что он вообще свалился с одной из здешних гор или его автомобиль застрял в ветвях Гремучей ивы, и он, прости господи, ревнует, но ведь это предположение было полным бредом. Жан Кирштайн, уже полгода лобзавший колени прелестной голубоглазой нимфы с чудесным и самым французским из всех французских именем Марлен, не может в принципе ревновать жалкого Эрена Йегера к не менее жалкому Брауну. Ведь судьба и Райнера коленями не обделила.
Это было ужасно глупо и странно, но мне так нравилось думать о возникшей драме именно в этом ключе. Выходящий из себя от злости Жан, вырывающий меня из душного пледа и незамысловатых объятий Райнера, вполне мог сойти за самую знойную из всех фантазий, которые у меня когда-либо о нем были. А потом он бы вызвал Брауна на дуэль. А затем получил бы по хребту от Леви, который ненавидит рукоприкладство и позерство, хоть и занимается этим больше всех. И я бы гладил спину своего рыцаря всю ночь, позволяя ему ронять скупые мужские слезы прямо на мои уже колени, а потом позволил бы ему вылизать и их тоже, потому что я щедрый и великодушный и мне не жалко. Я действительно успел в красках представить себе все это, пока длилась немая сцена наших откровенных взглядов друг на друга.
К моему неудовольствию не один я заметил техническое обновление в нашей компании. С неуместным и довольно пошлым рыком к Жану на шею бросился Бертольд, как будто события радостнее, чем внезапное появление Кирштайна, в его жизни и не могло произойти. Толпа гудела и кричала. Толпа бесновалась и звенела бокалами. О глупом крокодиле было забыто. Я чувствовал себя в самом центре Колизея и практически готовился к тому, что сейчас со своего места поднимется сам Цезарь и укажет перстом вниз, чтобы мой однозначно неравный противник меня прикончил. Но ничего такого не произошло. Ко мне просто подошел Жан и раскинул руки для объятий, что было, естественно, хуже, чем смерть от воображаемого гладиатора.
Фостер велел обслуге принести нам еще вина. Армин качал головой практически беспрестанно, как заведенный до предела китайский болванчик, отрицая происходящее, не веря, что в одного человека может влезть столько алкоголя за раз, осуждая, обвиняя и негодуя. Ничего нового в этом не было, но повеселило меня это неплохо.
Проснувшийся Браун пытался объяснить Конни важность для жизни гуманитарных наук, Леви снова ругался с Флоком из-за его произношения слова «дисфункция», и тогда я даже не успел уловить суть их разговора, чтобы понять, какая именно дисфункция настолько расстроила Фостера, что он снова стал путаться в буквах.
Мне было скучно без Эрвина, хотя мы давно уже не разговаривали по душам. Он талдычил только одно, как очень старая и скрипучая шарманка: ты должен работать в моей клинике в Париже. Только это часами и по кругу. Я уставал от него и его затхлого общества, но все же это было лучше, чем весь вечер ощущать рядом с собой жар от прислонившегося к моему бедру бедра Жана и чувствовать прикосновения его плеча к моему. Все, что угодно, было бы для меня лучше, чем это.
Кто-то снова о чем-то спорил, кто-то хохотал. Я ритмично моргал и делал вид, что вовсе не злюсь на каждого в отдельности и на них всех, вместе взятых, за то, как скверно они со мной поступили. Они всегда поступали глупо и нерационально, но кто я такой, чтобы винить своих друзей?
Я не помню, кому первому в голову пришла идея изваляться с ног до головы в снегу. Драки между Леви и Флоком давно стали еще одной традицией, и никогда не было особо важно, кто именно их спровоцировал. Я держался за поручень террасы и покачивался, жадно наблюдая за целым клубком черных от рассеянного ночного света силуэтов. А потом почувствовал, как кто-то взял меня за руку.
Жан тащил меня по заднему двору к той части дома, где располагались беседки для пикников и сауна. Я видел его шатавшуюся спину, и мгновения для меня проносились как в замедленной съемке. Его спина с выпирающими лопатками, его сбитый хвост, его профиль, казавшийся в лунном свете мертвым, весь он: в тот момент это все было для меня одного. Я шел за ним не потому, что он не оставил мне выбора. Это был мой собственный выбор. Он был моим выбором уже много лет, и я ничего не мог с этим сделать.
Иногда мне нравилось представлять, что на самом деле то, что я к нему испытываю, это не одержимость, а самая настоящая ненависть. Что я ненавижу его от макушки до пят, снаружи и изнутри, от основания его внутреннего стержня и до самых его граней. Я мог думать об этом несколько часов подряд, а потом проваливаться в сон, будучи совершенно без сил, чтобы в ночных картинках, подбрасываемых мне мозгом, я снова убеждался, что ненависть в моей груди по отношению к этому человеку никогда не рождалась. Я обожествлял его, молился ему, превозносил его, грешил вместе с ним и для него. А утром чувствовал себя еще более разбитым.
Он остановился у плетеной стены одной из беседок и отпустил мою руку. Я не знал, что нужно говорить или делать, одному ли мне нужна психиатрическая помощь, или мы скоро окажемся в соседних палатах, какой сегодня день месяца и что вообще происходит. Он не смотрел на меня, а я — ни на что другое, кроме него, смотреть просто не мог. Он тяжело дышал, а я, казалось, и не дышал вовсе. Мы не виделись несколько месяцев, ведь начался кубок мира, и Жану требовалось постоянно находиться рядом со спортсменами. Каждый год я радовался наступлению Рождества и нового года, как ребенок, не только потому, что в праздники домой всегда возвращалась моя семья, но и из-за него. Небольшие каникулы были именно тем временем, когда наши расписания идеально совпадали.
Я скучал по нему невыносимо и довольно эгоистично. Я разваливался на части и склеивался снова. Я звонил ему по видеосвязи и улыбался, чтобы, положив трубку, меня снова затопило соленое и густое море моих собственных сожалений. Я никогда не осуждал поведение своих друзей, потому что всегда вел себя еще неразумнее, чем они. Мне было стыдно, но только наедине с самим собой. И все мое безрассудство было направлено тоже на него одного. Поэтому я спросил:
— Как там Марлен? Рада, что ты вернулся на праздники?
— Нет никакой Марлен.
Его голос звучал сухо. Вместо него прокашлялся я.
— Она продержалась дольше, чем остальные… это… хм… успех?
— Это спираль, Эрен. Никому не нужен парень, пропадающий на работе в других городах и странах бо́льшую часть года.
— Она просто была тебя недостойна.
Жан криво ухмыльнулся и посмотрел на меня впервые с тех самых пор, как мы оказались у беседки. Взгляд постоянно терял фокус, дыхание сбивалось еще сильнее. Я видел, что ему невероятно холодно, хотя сам на себе минусовую температуру не ощущал. Внезапно, я многое понял. Как герои мультика, который мы с упоением с друзьями смотрели в детстве и продолжаем, я уверен, смотреть до сих пор. «Я сегодня многое понял, пацаны», стало поистине крылатой фразой. Мой язык, работающий иногда быстрее, чем мозг, снова меня подвел.
— Ты злишься. На Марлен? Поверь, она того не стоит. Да, девушка красива, но…
— Я злюсь не на нее.
— А на что?
Он подошел ближе и осторожно коснулся ворота моего свитера. На ярко-зеленом вязаном полотне его пальцы казались еще бледнее, захваченные чернилами запястья — ярче. Он стоял ровно, но я догадывался, что дается ему это с большим трудом, ведь пить на спор с Аккерманом идея заведомо провальная. Он смотрел мне в глаза слишком долго, чтобы я смог сдержаться и не покраснеть. Я прикусил губу, и Жан не смог этого не заметить.
— Чертов Браун… — выдохнул он.
— А что с ним? — вздохнул я.
Кирштайн набросился на меня, как торнадо. Меня закружило в беспощадном и беспринципном ветряном водовороте. Меня крутило и выламывало кости, я перестал на мгновение слышать и видеть, ощущая лишь пульсирующие волны огня, разливавшегося по всему телу. Обжигающие ладони в стальной хватке держали мои щеки, пахнущие вином губы с силой прижимались к моим, и я чувствовал запах крови. Он не напирал и не двигался. Я видел, как дрожат его ресницы, как хмурятся брови. На его лице застыла маска невероятной боли. Ему было больно, но совершенно не так, как мне.
Он отпустил меня так же внезапно и резко. Сделал шаг назад, приготовившись сбежать, но я ведь точно знал, что со скоростью у него были бы проблемы. Он хотел отступить и отпустить, забыть, растоптать, стереть и уничтожить. Я же хотел продлить тот момент хотя бы еще на одну секунду. Поэтому схватил Жана за плечо и впечатал в себя, не давая ему ни единого шанса вырваться.
Я победил его! Он был у моих ног! Он был полностью в моей власти, ведомый, податливый и на удивление нежный. От него пахло солью, кожей, карамелью. Он был сладковато-кислым на вкус. Его губы — ласковый велюр — захваченные мною в плен, позволяли грызть себя и ранить. Его язык — плюшевая пастила — скользил по моему, уступчиво и трепетно. Этот поцелуй — топленое молоко — заполнил всего меня, заставляя переливаться через каждый мой край, выливаться за каждую грань.
Я сползал вниз, но Жан возвращал меня в исходное положение. Я отступал, беспомощно отрывая от его рта свои губы, позволяя гладить свой язык снаружи, разрешая воздуху хотя бы на мгновение вернуться в легкие. Я снова впивался в него, как клещ, вбирая его сахарный язык в рот и давясь им, как лучшим в мире десертом. Он ни разу не открыл глаза, я же — ни на мгновение не прикрыл свои.
Я продолжал целовать его, безжалостно царапая спину ногтями, забравшись ладонями под свитер. Он все ближе оттеснял меня к стене, пока, наконец, не вышиб из меня львиную долю взятого про запас взаймы у морозной ночи воздуха, бросив меня в нее лопатками. Я знал, что это когда-то закончится наяву, но в моей голове эти события не изживут себя никогда. Они обрастут новыми обстоятельствами, дополнительными комментариями, тем, чего никогда не было. Я отпустил себя, потому что это был мой выбор.
Его бедро, втиснутое между моих ног, подбрасывало меня вверх, ритмично и с установленной амплитудой. Он держал меня за ягодицы, сжимая пальцы с невероятной силой. Мне было плевать. Я хотел его, я стремился ухватиться как можно крепче, я поддавался и велся, я следил, как боль на его лице сменяется удовольствием. Дьявольским, терпким, увивающимся вокруг него ядовитым плющом.
Он шипел. Я кусался. Я совершенно не понимал, что происходит, но мне все равно было мало. Мне было мало его, всегда будет мало.
Я услышал скрип ботинок по снегу, хотя не должен был чувствовать ничего, кроме ударов наших сердец, впервые бившихся в унисон. Я направил взгляд за спину Жана и на мгновение утратил концентрацию на том, что между нами происходило.
Арлерт смотрел на нас с неприкрытым ужасом. От него практически шел густой и клубистый пар. Его рот вытянулся в немом крике, но все же Армин не издал из себя ни звука. Он прислонил ладонь к лицу, по-детски нелепо, отчаянно. Он казался ненастоящим. А в следующую секунду моего верного визави на месте уже не было. Арлерта поглотила снежная тюрьма, обнимавшая нас, гостиницу и эти горы. Сквозь адскую пелену удовольствия я все же смог услышать, как позади нас с надсадным треском хлопнула входная дверь холла.
Все, что мне оставалось сделать, — это сдаться. Я отстранился, позволив Жану, наконец, удивленно распахнуть глаза и посмотреть на меня абсолютно пьяно и расфокусированно. Мои руки хлесткой плетью упали вниз. Я не мог сделать шаг назад, зато не имел препятствий, чтобы обогнуть поверженного мной воина и унестись навстречу ветру и горящим впереди огням. Я не слышал, как он зовет меня, потому что не хотел, чтобы его хриплый от похоти голос дотрагивался до самых израненных частей моего сердца.
Подходя к главному входу, я заметил тень, скользнувшую вдоль дома слишком стремительно, чтобы не выдавать в ней человека, который хотел бы скрыться с места преступления. Было уже поздно что-то менять. Я снова проиграл.
Заперев замок, я мертвым грузом свалился прямо у двери на пол. Я позволил бушующему соленому океану меня забрать. Я тонул в его водоворотах, я падал в черные дыры, я захлебывался своей беспомощностью и ощущением потери. Я не потерял себя, потому что на самом деле никогда сам себе не принадлежал, я потерял Жана, едва успев к нему по-настоящему прикоснуться.
Утро встретило меня привычной болью. Я сражался с собственными демонами, пытаясь привести себя в приличный вид перед тем, как показаться на публике. Впереди нас ждали еще несколько дней веселья, но, даже если бы на меня надели смирительную рубашку, я бы не смог остаться с друзьями.
Меня никто не ждал. Меня никто не искал. Я бросил сумку с вещами на заднее сиденье машины и в последний раз оглядел парковку. Жан стоял у той же раскрытой двери на террасе. Он смотрел на меня удивленно и вопросительно, непонимающе и странно. Абсолютно трезво и уверенно. Он поднял обе руки в воздух и развел их в стороны, безмолвно спрашивая у меня, почему я вдруг решил уехать. Все, что я смог, — это помахать ему рукой.
«Прощай… ты — все, что у меня есть».
Что еще можно почитать
Пока нет отзывов.