спящая красавица.

когда раздается звонок, лан цяньцю чувствует неладное. когда по ту сторону звучит рыдающий голос ребёнка, он в том убеждается. пары летят к чёрту, он – на скорости в район к этому чертовому обмудку. в голове лишь пульсирует детский плач, и воображение рисует худшие картины происходящего. гуцзы смышлёный ребёнок, это цяньцю известно на собственном опыте, но в момент потрясения этот малыш может только рыдать, впиваясь тонкими пальчиками в бедро. а от того сейчас страшно становится до жути. лестница вверх – 8 этаж. лифт – слишком долго. как-нибудь сам, на своих двоих. не зря всю жизнь в спортивных кружках. мама говорила: «пригодится». и, господь всемогущий, уж лучше бы она была не права. этаж встречает его тишиной. он же глазами – двух человек, стоящих у двери в квартиру ци жуна. первый, мужчина в длинном бежевом плаще, что-то упорно ищет в карманах своего рюкзака. второй, в красном пальто, подпирает стену плечом, и снисходительно наблюдает за первым. на его лицо аккуратной вуалью спадает тень недовольства. – может все-таки оставим? – мы не можем, мне позвонил гуцзы. – я же говорил, что твой никчёмный брат всё испортит. – сань лан, пожалуйста... мужчина в бежевом выдыхает слегка разочарованно. лан цяньцю готов поклясться, что в этом момент на его лице отражается секундная растерянность и нежная печаль. он трет точку на лбу и вновь начинает копошиться в рюкзаке, будто в поисках ответов на философские вопросы. второй смотрит на него ещё немного, но, словно не заметив ничего интересного в этих беличьих копошениях, переводит взгляд на вновь прибывшего. – а ты какого чёрта тут делаешь? «одного конкретного, который всё ещё неизвестно что натворил» – проносится в голове цяньцю, когда он подходит ближе. бежать и прятаться уже нет смысла, они и без того скрывались слишком долго. мужчина в бежевом оборачивается, переключая внимание на объект интереса своего спутника. вскидывает брови в удивлении. – цяньцю? – здравствуйте, учитель се. – ты откуда здесь? – гуцзы звонил. очередной тяжёлый вздох, а после резкая смена настроя. се лянь довольно вынимает из рюкзака небольшую связку ключей и в момент пересчитывает их. выбрав нужный, вставляет в замок и прокручивает пару раз. все трое готовы к чему угодно. первым заходит се лянь. принюхивается, не замечая ничего странного. проходит вглубь – в комнату гуцзы. мальчик сидит на кровати, поджав ноги у груди. телефон держит в руках, и словно бы ждёт, когда тот зазвонит. услышав, что дверь в комнату открылась, мальчик поднимает зареванные глаза, которые сразу же загораются, стоит ему увидеть знакомое доброе лицо. подрывается, подходит ближе, немного робко заламывает пальцы. знает – дядя добрый и хороший. однако всё ещё смущается. – привет, малыш. – се лянь улыбается и проходит немного вглубь комнаты. – как ты? – всё хорошо, я хорошо. – мальчик кивает, опускает голову, глядя под ноги. – извините, я испугался, что вы не приедете, и позвонил ещё одному человеку... – я уже знаю. – се лянь улыбается мягко и кивает парню, стоящему на пороге. цяньцю, едва заметив этот жест, скидывает кроссовки и в два шага преодолевает расстояние до детской. подхватывает мальчишку на руки и сразу же начинает тараторить, выпрашивая точно ли всё с ним в порядке. гуцзы утвердительно кивает на каждый вопрос, ухватившись ручками за широкие плечи, но не выглядит даже растерянным – к присутствию парня он привык. се лянь подходит ближе и одним лишь взглядом просит цяньцю закрыть рот. – а-цзы, а что с твоим отцом? он дома? – да. я поэтому позвонил. – гуцзы бегает глазами по комнате, пытаясь найти нужные слова. – папа сильно заболел. он лежит и много спит. а, когда я прошу его встать, то говорит «а-цзы, папе плохо» и просит уйти. – он вновь опускает глаза. – он не ест, не пьёт. ему звонили дяди с работы и из моего детсадика, а он телефон выключил. цяньцю улавливает, как лицо его учителя значительно мрачнеет. в сердце селится тревога, и раздражение бьётся о рёбра, заставляет хмуриться. картина полностью не складывается ещё, но шестое чувство твердит о неладном. се лянь наконец выдыхает и вновь подает голос. – а-цзы, а давно это длится? – три дня. се лянь вновь кивает, благодарит и обещает, что попытается разобраться. выходит из комнаты, оставляя цяньцю наедине с мальчиком. парень теряется немного, пытаясь усмирить разбушевавшиеся от происходящего эмоции. возвращает внимание на мальчика в попытке отвлечься. – ты ел что-нибудь эти дни? – да. – гуцзы кивает. – в холодильнике много готовой еды. я умею пользоваться микроволновкой. – умница. – парень треплет его по волосам и опускает на землю, просит подождать в комнате немного, пока они поймут, что происходит. до комнаты ци жуна ещё пару шагов. цяньцю хотел бы зайти, увидеть своими глазами, понять. вот только тормозит на входе, прислушиваясь к тому, что происходит внутри. два человека переговариваются в полголоса, однако третьего не слышно. – жара нет. не обдолбанный. даже не на отходняках, смотри. парень поджимает губы. не в состоянии перебороть волнение и толику какого-то поистине детского любопытства, приоткрывает щелочку, наблюдает. в комнате мрачно. в нос ударяет лёгкий запах жженых спичек и воска. зелёные шторы плотно задернуты. мягкий изумрудный свет скользит по болезненному лицу, подчеркивая очертания острых скул и вздернутого носа человека на постели. глаза его, презрительно щурящиеся от мутного осознания происходящего, нарочито упираются в стену, не намереваясь поощрять вниманием пришедших. кожа, и без того природно бледная, сейчас оттенком не темнее мела. цяньцю закусывает щеку, чувствуя отчего-то укол совести где-то в области сердца. мужчина в красном по ту сторону двери беспринципно тянет хозяина квартиры за потрёпанный хвост смоляных волос, заставляет держать голову поднятой. белоснежным фонариком ослепляет глаза. чужой зрачок сужается до точки, взирает недовольно. – не знай я его, то даже сказал бы, что он нормальный. – сань лан. – гэгэ, ну как будто ты со мной не согласен... – подожди за дверью. "сань лан", кажется, ещё хочет что-то сказать, выпрямляется. парень на кровати сразу же валится на серые простыни, отворачивается к стене, неловкими движениями натягивая одеяло на плечи. мужчина в красном цыкает с отвращением в его сторону, но всё же кивает и выходит. улыбается фальшиво, стоит ему увидеть парня по ту сторону двери. закинув руку ему на плечи, утаскивает с собой, явно крайне настаивая, чтобы цяньцю пошёл с ним. – подслушивать нехорошо, знаешь ведь? – меня это тоже касается. – да неужели. какие же это между вами отношения? цяньцю зыркает возмущённо. раздражение встаёт в глотке комом. какие, к чёрту, отношения?! ци жун не его парень! о чем он вообще думает! – мы просто спим вместе. – о. и какое тогда тебе дело? мужчина смотрит открыто, словно заглядывает в самую душу единственным глазом. явно крайне заинтересован озвученным вопросом. цяньцю же губы поджимает, не находясь с ответом. внутренне выходит из себя по непонятным для себя самого причинам. – вставай! встань же ты, блять! сколько можно?! требовательный крик раздаётся из комнаты, в которой остались се лянь и ци жун. режет по ушам, не давая сразу поверить в то, что то это голос всегда спокойного и рассудительного учителя. "сань лан" хмурится сразу же, всё ещё стоит на месте, словно послушный пёс – поступил приказ ждать снаружи. цяньцю же к комнате дёргается, хватаясь за дверную ручку, однако его опережают. учитель дёргает дверь, выходит навстречу, едва ли не сталкивая растерянного парня с ног. сам выглядит не лучше – мрачнее тучи и печальнее трели сверчка, провожающего ночь. он поднимает хмурый взгляд, немного вскидывая брови. – цяньцю, что у вас с ним? – они просто спят вместе. мужчина в красном отвечает за него, бесстыдно вмешиваясь. подходит ближе. руку се ляня в свою берёт, будто успокаивает, однако в целом, вид имеет враждебный и пренебрежительный по отношению ко всему происходящему. касания его все же и вправду умиротворяют за секунды, и се лянь постепенно выдыхает, глядя на переплетённые руки. – это правда? – вновь обращается, но теперь чуточку мягче, подняв взгляд. – да. – цяньцю отвечает быстро и по сути, не глядя в глаза, всё порывается зайти в комнату. – хорошо, тогда ты можешь ехать. спасибо, что отозвался и так быстро приехал. – се лянь улыбается ему с благодарностью и голову немного клонит набок, заставляя растеряться. – дальше мы разберёмся сами. – чт-? – цяньцю возвращает всё внимание на учителя, глядя, словно щенок, которого выгоняют. – нет-нет. мне звонил гуцзы, я не могу так просто уехать. – сейчас, к сожалению, речь идёт не о гуцзы, а о ци жуне. – "сань лан" возражает ему, немного вскидывая бровь. – они связаны. – парень без страха вступает с ним в спор, всё ещё раздражённый его замечаниями до этого. – послушай, мальчик. ци жун – нарцисс с манией величия, которую он не лечит, она у него не болит. и сейчас речь о нём. поэтому тебе надо бы решить кто он тебе или замолчать навсегда, давая его семье разрешить всё. – цяньцю, послушай, как бы грубо хуа чэн сейчас ни высказался, он прав. – се лянь словно пытается сгладить углы в колком напряжении, повисшем между мужем и учеником, но на него едва ли обращают внимание. – я остаюсь. парень смотрит уверенно, ни чуть не колеблясь в своём решении. ему нужно знать, что творится в этом чертовом доме. он обязан. ему доверились, нельзя отступать просто так, сбросив груз ответственности на других. учитель же всматривается в его глаза, словно ожидая, когда парень передумает, сбежит, сверкая пятками – никто ещё не способен был выдержать его брата, так ещё и заступаться за его бесстыжую задницу. но тот всё ещё стоит напротив, взирая уперто. – сань лан, поставь чайник. разговор будет долгим. чай пахнет бергамотом и жжёт язык кипятком. за столом царит тишина, прерываемая лишь постукиванием пальца по столешнице и едва слышным шумом из комнаты гуцзы, где тот, в обнимку со своими любимыми игрушками – плюшевыми лягушкой и петушком – читает сказки. цяньцю прислушивается к нему, немного улыбаясь, – всё же эту книжку принёс малышу он, как и петушка. они с ци жуном тогда злостно, едва ли не до скрипа меж зубов спорили, чей подарок лучше. и, хотя у ци жуна был явный словесный перевес, гуцзы, сколько бы его не склоняли на свою сторону, сказал, что ему нравятся оба одинаково. и ведь не соврал. по сей день неразлучен с обоими. се лянь прихлебывает напиток, будто собираясь с мыслями. хуа чэн всем своим видом показывает незаинтересованность к происходящему. напряжение витает в воздухе, щекочет нос и нервы, заставляет поморщиться. – скорее всего, это биполярное расстройство, досталось в наследство от матери. – се лянь наконец подаёт голос, уперев взгляд в столешницу. – и я мог это заметить ещё полгода назад, когда он заявился ко мне в явной маниакальной стадии с идеей усыновить ребёнка. – гэгэ, он по жизни кишил бредовыми идеями, ты не мог заметить. – хуа чэн мягко кладёт свою руку поверх руки се ляня на столе, и смотрит мягко. – не вини себя. – а мы познакомились чуть меньше полугода назад. – цяньцю как бы подтверждает слова учителя и отводит взгляд от голубков, незаинтересованно разглядывая ламинат под ногами. – решил, что он человек просто такой. – мы ему не поможем. это явный пик депрессивного эпизода. – се лянь делает вывод, упираясь лбом в ладонь. – это состояние неизмеримо с обычной грустью или апатией. тётушка покончила с собой в период этой фазы. – ты говорил, что она умерла от болезни. – я ведь не уточнял от какой именно. цяньцю таращит глаза в пол, чувствуя, как беспомощность растекается по мышцам. неужели совсем ничего нельзя сделать? неужели всё настолько серьёзно? – в таком случае, его нужно класть в психушку. может хоть на человека станет похож. – хуа чэн пожимает плечом, улыбаясь отчасти язвительно, словно в попытке зацепить кого-то. – нет-нет-нет, его нельзя никуда класть. – цяньцю на провокацию ведётся, ненароком вступаясь за ци жуна. – ему сейчас нужна семья и поддержка, а не белые стены. мы уберём все колющие, режущие, шнурки... – в голову ударяет очередное осознание масштабов происходящего, бьёт прямо по вискам. – к тому же, если его положить, то гуцзы... парень умолкает, поджимая губы. понятное дело, что гуцзы тогда отправят обратно в детдом. нельзя оставлять ребёнка с опекуном, который лежал в психиатрической больнице. вот только мальчику совершенно точно обратно нельзя, это цяньцю понимает, как никто другой. они с ним прекрасно сумели подружиться, и мальчик, словно по секрету, рассказывал ему "весёлую историю" о том, как его обзывали и постоянно напоминали о том, что его в детдом сдал родной отец. а в конце гуцзы ещё и добавлял заговорчески: «только папе не говори, а то он их убьёт». лан цяньцю готов поклясться, что это самая грустная "весёлая история", которую ему приходилось слышать. а что будет, если гуцзы вернётся от приёмного отца? нельзя этого допускать. – тихо, пожалуйста. – се лянь устало подаёт голос вновь, выставив перед собой руку как бы в премирительном жесте. – я понимаю ваши мнения, оба. но нужно всё взвесить. – мужчина вздыхает, трет точку на лбу и явно желает остаться один ненадолго, однако он сейчас не дома, чтобы уйти в другую комнату и придаться раздумьям. цяньцю зыркает на одноглазого спутника учителя, думая, насколько же у них отвратительные отношения с ци жуном, что этот настолько его ненавидит. однако, почти сразу отвлекается на топот детских ножек со стороны коридора. гуцзы залетает в комнату и выглядит крайне воодушевлённым, махая перед мужчинами книжкой с золотистым плетением по боку и красивой картинкой принцессы и дракона на обложке. губы держит плотно сомкнутыми и щеки раздувает, словно воды в рот набрал. привлекает внимание взрослых и наконец начинает тараторить. – я знаю, что нужно делать! – мальчик распахивает книжку и пальчиком указывает на сказку с говорящим названием: «спящая красавица». – цю-гэ, идём, идём! – хватает парня за руку и тащит слишком сильно для ребёнка. – но я ведь не принц, малыш. – цяньцю заливается краской, поднимаясь на ноги и маленькими шагами всё же идёт за мальчиком. – да и твой отец больше похож на принцессу-лягушку. – хуа чэн усмехается, глядя на сцену, и отводит взгляд, добавляя тихонько. – такой же уродец в болоте. гуцзы пропускает слова мимо ушей, вытягивая своего драгоценного цю-гэ в коридор. хуа чэн же получает очередной осуждающий взгляд от се ляня, который всё же смягчается от хитрой, лисьей улыбки. дверь в комнату старшего члена семьи открывается, и маленькие ручки толкают его в спину, заставляя пройти внутрь. цяньцю глаза таращит в пустоту, привыкая к мраку. цвета различаются с трудом, и парень мысленно вновь недовольствуется на обилие зелёных оттенков. в центре комнаты сталкиваются два света – приглушённый уличный из-за занавесок и яркий свет от лампочки в коридоре. неприятно и режет глаза. – уебывай. – уставший, едва слышимый голос раздаётся с кровати. – рот закрой. – лан цяньцю шипит на парня так же тихо и опускается на край кровати, оглядывая ком из одеяла. вблизи ци жун выглядит ещё хуже: впадшие щеки, кожа мертвецки бледная, и в болотном свете выглядит крайне болезненно, засаленные волосы распадаются на подушке, скользят по лицу, а всегда яркие, с искринкой безумия, изумрудные глаза сейчас выглядят потухшими. он весь похож на сгоревшую спичку, столь же скрюченный, худой, тронешь – рассыпется на неисчислимое количество частиц, разлетится в просторах вселенной и никогда больше не соберётся вместе. цяньцю любуется им совсем недолго, не в состоянии выдержать этого вида. чувствует, как в груди что-то щемит. хочется прижать к груди, спрятать от всех и не отпускать, пока всё не наладится. парень пугается подобных мыслей. головой встряхивает, оборачивается к двери, замечая, как в щелке торчит детское личико, с надеждой наблюдающее за каждым его действием. выдыхает, вновь смотрит на лежащего. клонится ближе, пальцами осторожно убирая растрёпанные локоны от чужого лица. поцелуй выходит смазанным. у ци жуна губы сухие и потрескавшиеся, крепко сомкнуты даже теперь. цяньцю не настаивает слишком, не чувствуя и грамма инициативы в чужом теле. отстраняется, мягко пальцами ведёт по скуле. одергивает резко, неловко, словно порезался о лезвие. – вам тут контактный зоопарк что ли? – ци жун недовольно жмётся под одеялом, ноги к груди подтягивает, отворачивается. – уходи. цяньцю кивает понимающе, хотя прекрасно осознает, что его не видят. поднимается, выходит из комнаты быстро. хочется вовсе исчезнуть, не то, что просто сбежать. – прости, я правда старался. но, кажется, я действительно не принц. – гуцзы на руки вновь подхватывает, улыбается ему. – ничего страшного, я что-нибудь ещё придумаю. – мальчик не унывает, улыбается в ответ, прижимая к груди большую книгу. – молодец. – цяньцю треплет его по голове, и в очередной раз убеждается, что проблему нужно решать так, чтобы не навредить ребёнку. он отпускает мальчика на пол и возвращается на кухню, где се лянь и его супруг пытаются сделать вид, что только что не грели уши рядом с гуцзы в коридоре. цяньцю вздыхает, вновь опускается на стул и в пару глотков допивает чай. – мы решили, что возьмём гуцзы к себе пока что. так будет надёжнее, даже если нагрянут приставы или ещё кто похуже. всё же я его дядя. – се лянь поднимает взгляд на своего ученика и немного кивает. – но присматривать за ци жуном я сейчас не смогу. у меня каждый день пары до шести-семи вечера, плюс репетиторство, да и живём мы далеко друг от друга... – всё хорошо, я буду его навещать. – цяньцю улыбается, искренне радуясь тому, что всей ситуации дан шанс. – не волнуйтесь, глаз с него не спущу. – ты главное трусов с него не спускай. – хуа чэн вновь улыбается язвительно и поднимается на ноги, подходя к окну. алые ленты заката замысловатыми плетениями растекаются по горизонту, словно божества пролили вино на землю. облака плывут куда-то медленно и молчаливо, тянутся по небосводу – вам не по пути. из форточки пахнет сыростью и ранним цветением. цяньцю видит с окна, как недалеко от дома се лянь сажает гуцзы в машину, пока хуа чэн в то время грузит сумку мальчика в багажник. кивает сам себе и вновь разворачивается, уходя. – вставай, давай. дверь скрипит едва слышимо, и ци жун щурится, ослеплённый светом с коридора. парень подходит к нему ближе, берёт за плечи, сажает на постели. зеленые глаза взирают на него недовольно и устало. цяньцю только улыбается в ответ и тащит за руку, всё же заставляя подняться на ноги. приобнимает, ведёт из комнаты в другую. в ванной крайне ярко, хочется свернуться в клубок и лечь под раковину – совсем как волан-де-морт в той самой сцене из "даров смерти". ци жун опирается на косяк, как только его отпускают, словно совсем без сил. – раздевайся. – цяньцю кивает парню, стягивая с себя толстовку. – какого хуя? – ци жун хмурится слегка, наблюдая за его действиями. – мыться. от тебя несёт, как от скунса. – да какая разница..? ци жун разворачивается, пытаясь скрыться во мраке коридора, но его тормозят. подхватывают на руки. цяньцю прижимает тело к себе, отмечая, что оно лёгкое совсем, как пушинка. только лишь чужие выпирающие кости давят на руки, что заставляет даже поморщиться. но, к счастью, парень в его руках даже не пытается вырваться, пустив всё на самотёк. цяньцю сажает его на край ванной. кожу обжигает керамической прохладой даже сквозь тонкий слой ткани. любимую домашнюю футболку стаскивают с тела, безжалостно бросая комком к стиральной машинке. шорты и бельё настигает та же участь. ци жун либо не до конца осознаёт происходящее, либо ему действительно настолько плевать, что не раздаётся и единого возмущенного вопля, пока его обдают тёплой водой из душа. у цяньцю руки сильные, но крайне нежные. это ци жун заметил давно, а теперь лишь убедился. он аккуратно прочёсывает колтуны в грязных волосах, шампунь в кожу втирает массирующими движениями. к телу касается осторожно, словно к хрусталю. ци жун, откровенно, логики его действий не понимает. только лишь цыкает тихонько, когда шампунь попадает на опущенные ресницы. его кутают в полотенце и оставляют на краю ванной. ци жун слышит, как парень бесстыдно копошится в его шкафу в поисках чистой одежды. кто же знал, что найдёт он там ещё и свою. с тихой возмущённой руганью цяньцю возвращается в ванну, вручая чистую одежду в руки сидящего. а дальше – горячий воздух от фена в лицо в попытке согреть и просушить, и горячий бульон в чашке на кухне. – я не голоден. – ци жун вглядывается в тарелку, словно увидел в ней ответ на философский вопрос «для чего мы существуем». – а я не спрашивал. – цяньцю крутится у шкафчиков, собирая по полкам особо опасные ножи и вилки. – либо сейчас ешь мой суп, либо в следующий раз – суп се ляня. – сука... – ци жун выдыхает, прикрывая глаза на несколько секунд. цяньцю прислушивается, ожидая дальнейшую ругань про «безолаберных сосунков, родившихся в золотой ложкой во рту и совершенно не умеющих притоговить даже элементарный бульон», но слышит лишь звон ложки о тарелку. удивление остаётся при нём, насколько то возможно, и парень лишь продолжает сбор металла в свой рюкзак. ци жун с трудом осиливает тарелку, копаясь в ней не меньше минут сорока, словно ждёт, когда самому цяньцю это надоест. вновь уходит в комнату, шаркая ступнями. цяньцю заглядывает к нему, замечая, что человеческий комок на чистой постели вновь образовался. вздыхает немного. – я заеду перед парами, мне сейчас нужно домой. – парень натягивает свою толстовку и свою безупречную улыбку, ещё не падая духом. однако, ци жун даже носа из одеяла не высасывает. осознание того, что он так и не смог сделать ничего закрадывается под кожу, медленно всасываясь кровь, отдаёт жаром в теле. лан цяньцю, раздражаясь ни то на любовника, ни то на себя самого, уходит к дверям, надеясь не хлопнуть погромче. обувается, на плечо рюкзак закидывает. тот характерно звенит от количества колющих и режущих в нём. ци жун под одеялом вздрагивает ненарочно. металл словно уже проезжается по его коже, выворачивает наружу. – зачем ты это делаешь? – его мрачный голос доносится до ушей и заставляет нахмуриться. – ради гуцзы, конечно. – цяньцю чеканит ответ, ни секунды не задумываясь. звучит жалко – отрепетировал заранее. это ради гуцзы, не иначе. решено твёрдо, в мозг въелось, как родное. ведь мальчику ни за что нельзя возвращаться в детдом, ведь мальчик то единственное, что имеет ценность. ночь тёмная и крайне шумная. сотни голосов твердят о разном, но всегда – о мрачном и пугающем. за окном воет скорая, в которой отчаянно борются за жизнь. в воздухе пахнет дымом сигарет, которые так любит хозяин квартиры, и фисташками, которые обожает его сын. пепел обжигает бледную кожу на бёдрах и немного проясняет мысли. плохо. мерзко. хочется рыдать. хочется выть. исчезнуть. – доброе утро! – дверь открывается почти бесшумно, лан цяньцю крадётся внутрь, прислушиваясь. – я принёс сырники, которые тебе нравятся. надеюсь, сегодня ты не будешь выёбываться из-за пищи. квартира встречает его абсолютной тишиной и металлическим смрадом – сильным настолько, что хочется сблевать. в детской горит свет, словно кричит о страшном. тихие шаги и скрип комнатной двери. цяньцю застывает, теряя дар речи от раскрывшейся пред ним картины. бледное тело свёрнуто в позу эмбриона на явно маленькой для него кровати. оно крепкой, мертвецкой хваткой прижимает плюшевую жабу к груди. бархатистая зелёная ткань игрушки густо окрашена в бордо. кровь, кажется, всюду. она пропитала постель, она тонкими струйками стекала по доскам и гладила ворс ковра, как нежного домашнего кота. осознание приходит не сразу. цяньцю двигается, как на автомате. позвонить, разорвать, перетянуть. мигалки, запах спирта, стандартные вопросы о прибывшем, которые нисколько не помогают. трясущиеся руки и страх, окутавший душу. вина, что червем прогрызает корку мозга и душит. мольбы, которые не будут даже услышаны. нужно было остаться, уследить, удержать. он обещал, он надеялся. он всё проебал. никогда не думал, что кровь пахнет, но сегодня узнал. им будто пропахли всё – руки, одежда, волосы. цяньцю задыхается в белоснежных коридорах. се лянь улыбается ему мягко, подбадривает, но цяньцю замечает, как что-то, склеенное когда-то, перемотанное десятками метров изоленты, вновь ломается у глазах напротив. что-то такое уже бывало. не впервой? он уезжает, когда цяньцю убеждает его, что останется в больнице до тех пор, пока доктора не скажут ему результат операции. хуа чэн тормозит машину у подъезда, аккуратно, но быстро припарковавшись. се лянь рядом выглядит почти в порядке. он мягко улыбается и убеждает, что в состоянии зайти в квартиру ненадолго и забрать оставшиеся вещи гуцзы – теперь мальчик явно не скоро вернётся домой. хуа чэну подобная настойчивость не слишком нравится, но ему осторожно дают понять, что ходить сейчас за ним хвостом не имеет смысла – не маленький, всё хорошо, всё понимает. час тянется медленно, каждый тик часов раздражает натянутые нервы. хуа чэн обещает себе подождать ещё десять минут и с трудом высиживает их, отсчитывая каждую секунду. срывается с машины и поднимается в квартиру, всё время беспокойно постукивая пальцем по всему, что подвернется под руку. дверь в квартиру оказывается открыта, что лишь больше вводит в ступор. коленопреклонная статуя перед детской кроваткой. тёмные багряные пятна бросаются в глаза, ужасают немного на контрасте со светлой постелью. и мраморное изваяние, скорбяще склонившее голову пред ними. ренессанс в моменте. хуа чэн подходит к возлюбленному медленно, боясь напугать. зовёт тихо, но се лянь отзывается не сразу. поднимает голову, обводя супруга взглядом, словно после пробуждения. вот только в глазах не привычная нежность, а абсолютная, всепоглощающая пустота. – сань лан? зачем ты здесь? – голос тихий и хриплый. мужчина поднимается на ноги, и хуа чэн видит, что колени на светлых брюках теперь перепачканны кровью. – тебя не было уже полтора часа, я взволновался. – словно оправдывается, делая шаг ближе. – ох, извини... – се лянь растерянно оглядывает его вновь, словно приходя в себя, и трет точку на лбу. – я просто... я задумался и потерял счёт времени, прости. хуа чэн поджимает губы. едва ощутимо касается пальцами щеки супруга, поглаживает пальцами сухую после зимних морозов кожу. шепчет так, чтобы слышно было лишь им двоим. – гэгэ. – да? – это не твоя вина. – чт–? – это не твоя вина. се лянь растерянно ищет поддержку своих сомнений в его глазах, но сталкивается лишь с полной уверенностью в своей неправоте. хуа чэн не держит его, когда он отходит на пару шагов и опирается на стол, словно обессилев. – я знаю, сань лан, знаю... – взгляд бегает по ковру, то и дело натыкаясь на пятно в его репутации. – но это тяжело, родной, пойми... все они... – первые всхлипы раздаются в звенящей тишине, покрываемой лишь дыханием. – ци жун не должен умирать. никто из них не должен. но они умерли. и совсем не от старости. – тихая печальная усмешка, словно она спасёт настроение. – может быть, я был ужасным братом. да, мы не ладили, но, когда он пришёл ко мне, когда смог... – алеющее от слез лицо скрывается за парой ладоней, остервенело стирающих слезы. – если бы я заметил раньше. если бы... – «если» это самое бесполезное слово в мире. хуа чэн присаживается рядом на ковёр и аккуратно кладёт голову на чужие колени, аккуратно поглаживая мужа рукой по плечу. приподнимается, осторожными касаниями сцеловывает чужие горькие слезы, и без слов говорит всем своим существом: «я здесь, я рядом». се лянь успокаивается скоро, однако дорога до дома выдаётся в скудном молчании, словно меж ними повис неозвученный разговор. у се ляня в голове – картины прошлого и мысли о выздоровлении нелюбимого брата. у хуа чэна – о нём же, вот только о том, как хотелось бы раздавать это бесхребетное за слëзы его любимого. они обязательно поговорят, но чуточку позже, когда всё стихнет. вечером звонок – переданные через цяньцю слова доктора о том, что ци жун поправится. «ещё бы немного и они ничего не смогли сделать... извините, не знаю насколько вам это нужно». се лянь от новости немного приходит в себя, улыбается даже искренне. он в порядке. он поправится. первый месяц – в утиль. цяньцю не появляется в университете, не освещает улыбкой серые коридоры. бросает занятия у се ляня, и только пропадает за кипой бумаг и в кабинетах у отца. се лянь знает лишь одно – этот юноша принял какое-то крайне важное решение для себя и своей жизни. однако, не больше. второй – начало восстановления. первые встречи у больничной койки. яркие улыбки гуцзы и снисходительные – се ляня. учитель тогда же замечает резкое похудение у цяньцю, что вновь крутится рядом, и его сведённые вместе брови в моменты, когда никто на него, кажется, не смотрит. он не говорит с ци жуном, даже не пытается. стоит всегда в углу палаты, наблюдая за семейной суетой, и будто убеждается в чём-то. передаёт через се ляня кипу бумаг и просит достать подписи ци жуна на каждой из них. третий – смешанный эпизод. все понимают это, когда ци жун сбегает из больницы. как ни странно, находят его дома, когда он в запале собирает вещи, намереваясь разве что исчезнуть из их жизни. уговоры се ляня не помогают вбить в больную голову правильные мысли о семье и ответственности. хуа чэн его к стене прижимает, наконец выпуская те негативные эмоции, что копились в нём во время реабилитации ци жуна, и доходчиво даёт понять, что, раз он так хорошо себя чувствует, то сейчас поедет либо в дурку, либо в реанимацию. заходящемуся в смехе ци жуну выбора так и не дают. четвёртый – психдиспансер. в нём стены светлые, местами зеленые. цяньцю тогда думает, что этот оттенок ци жуну не нравится, но не решается сказать вслух. – кем вы являетесь пациенту? – медсестра на регистратуре милая девушка лет двадцати пяти, с тёмными кругами под глазами и явно повидавшая жизнь. – я двоюродный брат пациента, а он... – се лянь отвечает ей, улыбаясь мягко, но запинается, переводя взгляд на парня позади себя. – я его парень. будущий супруг, если так надёжнее. – цяньцю делает шаг ближе, опираяст локтями на стойку. девушка осматривает его недоверительно, словно пытаясь найти подвох, но тот никак в глаза не бросается. она поджимает губы в тонкую линию, но всё же позволяет пройти на встречу. се лянь уверен, что видеть его не желают хотя бы из-за выходки хуа чэна, однако не спешит уходить, всё ещё надеясь хоть на четверти жизни выстроить хоть сколько-нибудь тёплые отношения с братом. ци жун выходит не сразу. на нём больничная одежда и совсем нет лица. он презрительно оглядывает посетителей и садится на кресло неподалеку. – неужто твой пёс на минуту тебя оставил? – вместо приветствия, мысленно впиваясь в глотку брата, да посильнее. – и тебе привет, ци жун. – се лянь улыбается ему мягко, протягивает пакет с гостинцами. – не волнуйся, сань лань тоже не горит желанием тебя видеть. ци жун осматривает пакет подозрительным взглядом, но всё же принимает, оставляя его у ног. цяньцю он игнорирует, намеренно не переводя взгляд и на миллиметр в его сторону. – выполнил братский долг? в церковь сходил исповедаться? уходи. – ци жун поднимается с кресла, намереваясь ретироваться сам и как можно скорее. – ци жун. – цяньцю наконец сам подает голос, однако не торопится. не встает на ноги, не давит сильно, и этого вполне хватает, чтобы остановить. парень кивает учитель, и тот, понимая к чему идёт дело, поднимается, коротко прощаясь со спиной брата, обещает ждать у машины и уходит, притупив взгляд в пол. ци жун же губы сжимает в тонкую линию, брови вскидывает, и почти не дышит, ожидая ещё хоть чего-нибудь из этого поганого рта. сколько можно было молчать, глядя на него, как на мраморное изваяние? – я усыновил гуцзы, он будет в порядке. – цяньцю продолжает, и каждое слово даётся всё труднее из-за накативших нервов. – но он постоянно спрашивает о тебе, и хочет увидеться снова. – не хочу его видеть. – ци жун сглатывает тяжело, чувствуя, как в глотке встаёт ком переживаний за сына. – а он тебя хочет. – цяньцю усмехается нервно, покусывая нижнюю губу, поднимается на ноги, делая шаг ближе. – ты ему дорог. – я был отвратительным родителем. и я рад, что ты взял его под свою опеку. – ци жун говорит почти искренне, глянув на парня через плечо. – этого ты ждёшь? дождался, в теперь уходи. – нет, не этого. – цяньцю выдыхает, трет переносицу, и ци жуна корёжит от этого до боли знакомого жеста. – ты дорог не только ему, ладно? мне тоже. очень сильно. и я... я перепугался, что потерял тебя, когда увидел тогда... – забудь. это был сумашедший ци жун, ци жун в депрессивном эпизоде, ци жун, который хотел исчезнуть. сейчас его нет. и тебе не за что себя винить. – ци жун бледнеет, смотрит в пол и чеканит каждое слово, что было спланировано заранее и лишь ждало своего часа, который мог и не наступить. – не верю. этот парень не исчез. он через мное прошёл и сейчас стоит передо мной. – цяньцю прерывается, головой машет и подходит почти вплотную. – и я люблю его. люблю тебя. и буду любить, если ты позволишь. – это не любовь, это жалость. – ци жун смеётся разочарованно и лицо прячет за ладонью. – проверь. пальцы осторожно касаются плеча. и руки покрыты лаской, словно глазурью покрывает с любовью пекарь имбирные пряники. но ци жун вздрагивает от этого тепла, боится. боится до дрожи в коленях и ломки в костях. боится до обморока, до могилы. он, прошедший через огонь, воду и медные трубы. в мании свободно бросающийся то в жар, то в холод, сейчас боится одного лишь прикосновения. – мы будем ждать тебя. возвращайся. – голос раздаётся совсем близко. – пожалуйста. по затылку пробегают мурашки, и ци жун отходит на шаг, разворачиваясь в панике. лицо у цяньцю доброе и честное, а глаза никогда не врут. и сейчас в них нежности больше, чем в той шоколадке с лиловой коровой. в голове одна за другой возникают картины, когда он уже смотрел так. впервые – давно. этот любящий взгляд. не смотри на меня. ответь, зачем ты так смотришь? за что ты так меня ранишь? и нужен травмпункт, чтобы вытащить нож застрявший в моей гортани. – уходи. падение в пропасть. он не будет никем прощен. за месяцы в диспансере от цяньцю остается в памяти только хорошее – запах лимонных маффинов и та фотография, где он смеётся, уткнувшись в худое плечо. он ждёт тихонько когда его примут. не торопится. знает – ци жуну на таблетках тяжело. тяжело с осознанием того, что он «не нормальный» – это твердили всю жизнь, но сейчас – вуаля, подтверждение! тяжело от давящих больничных стен – они во снах сдвигаются, зажимая его меж собой, сдавливая, как мерзкое ненужное насекомое. ци жун наконец может плакать. встречает его с зареванными опухшими глазами и всячески стараемся избегать взгляда, когда они выходят на прогулки по территории – его, откровенно, уже тошнит от каждого видимого сантиметра, зазубренного настолько, что можно выколоть глаза и не ошибиться ни разу. цяньцю успокаивает его понемногу тем, что скоро тот вновь приобретёт свободу. ци жун взирает скептически и ругается постоянно – ему уже оформили прописку в больничке. но цяньцю игнорирует – отдает все самое лучшее, он оставляет самое лучшее, не прося взамен ничего. восьмой месяц – выписка. – я тебе баба что ли? – ци жун недовольно крутит букет лилий в руках. – это тебе на могилу. – хуа чэн цыкает, стоя у машины, и внимательно взирая за любым действием младшего брата супруга, словно ждёт хоть какой-нибудь мельчайшей ошибки от него. ци жуна такое наблюдение, откровенно, нервирует – не видеть, прости господи, мужа своего брата около полугода было одним из основных плюсов этого места. он бы с удовольствием не видел его ещё столько же по три раза, выпали такая возможность. однако, он, как сторожевой пёс, вечно на коротком поводке у этого святоши. ци жун фыркает недовольно от собственных мыслей и спихивает свой букет обратно се ляню, стоит на горизонте появиться ещё одной машине. из-за руля выходит лан цяньцю, но не спешит к возлюбленному, начиная копошиться в салоне. следом из машины вылетает маленькая торпеда, которая, осмотревшись, бежит к ци жуну с распростёртыми объятиями. тот, не теряясь, подхватывает мальчика на руки, улыбаясь столь искренне впервые за очень долгое время – се лянь улыбается вместе с ним, отходя к супругу и давая место прибывшим. цяньцю приветливо кивает учителю и его супругу, направляясь к ци жуну, у которого сейчас счастье на грани недовольства – замёрз, устал ждать, ебаные цветы, хочу есть. однако, пока что молчит по данному поводу, болтая с сыном о куче разных вещей и отвечая на вагон и маленькую тележку вопросов о том, о сем. – извини, мы задержались. а-цзы очень хотел одеться сам. – цяньцю подаёт голос и смотрит виновато, держа перед собой букет нежных пионов. – можно? ци жун переводит на него возмущённый взгляд, но всё же кивает после минутного раздумья. парень смелее делает шаг вперёд и свободной рукой аккуратно приобнимает своих мальчиков. ласково, едва касаясь, целует сухие губы возлюбленного, задерживаясь всего на секунду – не место и не время. – бедный мальчик, где же он так нагрешил в прошлой жизни, что в этой влюбился в твоего брата. – хуа чэн с непередаваемым выражением лица наблюдает за голубками в надежде, что ему не придётся сдерживать рвотные позывы в случае чего. – а ты не завидуй. – ци жун цыкает в его сторону всего на долю секунды, после чего возвращает всё внимание на гуцзы, который продолжает бессвязно тараторить, рассказывая обо всём на свете. по дороге до дома не выпадает ни одной молчаливой минуты. галдит либо гуцзы, либо ци жун, в частично культурной форме высказываясь о разном – в основном, о том, как ему надоел хуа чэн и его пристальный пиратский взгляд. цяньцю лишь улыбается довольно и изредка подаёт голос, подтверждая слова кого-нибудь из говоряших. дома ци жун успокаивается немного, начиная раскладывать вещи и оглядывая каждую деталь в интерьере. то и дело подмечает – то и это нужно заменить, а тут и вовсе сделать ремонт. цяньцю понимает, что ему непросто, и каждая вещица пропитана воспоминаниями. вероятно, чаще всего, не самыми хорошими. в детскую он так и не заходит, не смотря на то, что ему сообщают – всё давно убрано и выброшено, сейчас от того рокового дня в этом доме не осталось ни единого следа. на ночь же и вовсе уезжают в нынешнюю квартиру цяньцю и гуцзы – те и рады стараться, не зря ведь все месяцы создавали уют в холостяцком гнезде. – пап, почитай. – гуцзы протягивает отцу раскрытую книгу сказок, указывая пальчиком на говорящее название: «спящая красавица». ци жун с энтузиазмом принимается за рассказ, устраивая перед кроватью сына целое театральное представление одного актёра. цяньцю наблюдает за ними со стороны, по-дурацки улыбаясь открывшейся перед ним картине, вот только замечает, как стремительно у ци жуна садится батарейка – так заведенная от ключика игрушка останавливается постепенно. недолго думая, парень присоединяется к представлению, появляясь, как настоящий принц. ци жун улыбается ему хитро, не прекращая играть, вот только теперь ещё и заигрывает абсолютно бесстыдно, но незаметно для детских глаз. цяньцю, кажется, влюбляется вновь. – «...и жили они долго и счастливо.» конец. – цяньцю захлопывает книгу, кладёт её на тумбу рядом с кроватью мальчика и целует того в лоб перед сном. – дурацкая сказка. – ци жун клонится с другой стороны кровати и оставляет на лбу сына такое же касание. – поцелуй любви вещь крайне ненадёжная. короткое «доброй ночи» и тихо прикрывшаяся дверь в детскую. уже через несколько минут цяньцю бережно сгребает в охапку своего возлюбленного. тот возмущается негромко приличия ради, но сам ластится к тёплому телу, прикрывая глаза. беспокойство в его груди наконец медленно сходит на нет, заменяя себя штилем – он наконец дома. дома, где он дорог и желаем. где его принимают таким, какой он есть. где поддержат и помогут, когда ты на краю бездны. где тихо и спокойно, не смотря на вечный гомон ребёнка. и ци жун безмолвно обещает сохранить эту тишину и спокойствие, этот беззаботный гомон. обещает не доставлять больше проблем. обещает присутствовать в каждом моменте жизни гуцзы – там, где он будет нужен. обещает так много, что, кажется, уже путается. и лишь сильнее жмётся к надёжным рукам, позволяя себя любить.