Пушка заряжена

Пушка заряжена Не стреляет В лоб стоит Но не стреляет Костя зол. Костя охуенно зол. — Что у тебя, сука, там? — рычит он. — Что ты, блядь, взял? Юра перед ним такой растерянный, невинно хлопающий глазами, такой искренне-честный, мальчик, твою мать, ромашка. — Ну зачем ты так? — вскидывает почти бесцветные брови Смирнов. И когда Костя в очередной раз прикладывает его лопатками к стене хранилища, наконец понимает всю серьезность Громовых намерений: — Кость, брат, по описи всё совпало, какая уже разница… — Разница, блядь, есть, ты украл вещдоки! — рычит Костя, ещё раз встряхивая Юру за грудки. — Мне тебя обыскать? И тут же жалеет о своих словах, потому что в кристально-прозрачных голубых глазах что-то еле уловимо меняется, сам Юра весь становится из защищающегося и ершистого, податливым и открытым. Он обмякает в Костиных руках, откидывается на стенку и произносит мурлыкающим голосом: — А что, очень хочется? Запрещённый прием хитрого и внимательного Смирнова, который давно уже заметил, как Костя на него смотрит, как жадно пожирает глазами его руки, то и дело крутящие пистолеты, как оглаживает взглядом подтянутую фигуру, с поволокой рассматривает красивое лицо, как… Костя знает, что Юра знает. Но это их общая, не озвученная тайна. И Гром не готов, хоть когда-нибудь её раскрыть. Ему с лихвой хватает Смирновских шуточек, ещё сильнее он над собой потешаться не даст. Глумиться над своим позорным пристрастием к мужчинам, тем более самому объекту этой страсти. Костя аж отскакивает, отпуская Юру из рук, тот от неожиданности чуть не падает, но вовремя хватается за стенку руками и начинает смеяться. Истерично так, недобро. — Какой же ты… — через смех выдавливает он, — Гром, ты… — и продолжает хохотать, так и не закончив фразу. Косте становится так обидно, так отвратительно и тошно, так до скрежета зубов невыносимо это терпеть. Он резким движением выхватывает пистолет из кобуры, взводит курок и сквозь зубы цедит: — Вытаскивай, что взял. Юра замолкает, даже дышать, кажется, перестаёт, вокруг такая тишина, будто звук в колонках обрубили. Секунда, Костя слышит биение своего сердца — лицо Юры превращается в сосредоточенную маску; вторая, ещё сердечный удар — и вот уже Юра стоит с пистолетами наперевес. Двумя. Костя даже моргнуть не успевает. — Ну что ты сейчас скажешь? — хрипит Смирнов. И мир вновь оживает. Где-то за пределами хранилища с вещдоками галдят на улице опера на перекуре, мерно трещит единственная в комнате завоздушенная батарея, дыхание Юры громкое, но размеренное, собственное же – почти предвестник подступающей паники, как и лихорадочно бьющиеся сердце. Рациональная часть мозга вопит — первым выстрелит Юра. Он всегда быстрее, он лучше, у него два ствола в идеальном состоянии. Принципиальная и обиженная, загнанная самим собой же в угол часть настаивает продолжать поединок. Костя уверен, он выдержит, он выстроит, он уже не раз так делал… — Вот о чём Федя говорил, — тянет Юра, и есть в его голосе какие-то глухие и цепляющие внутренности нотки. Они похожи на разочарование. — Опусти, — произносит Смирнов, — и мы разойдемся, забыв, что случилось. Но Костя только ещё выше вскидывает руку с пистолетом. — Я не уйду, пока… — Пока что, Гром? — начинает шептать Юра. Его светлые глаза темнеют, красивое лицо кривится. — Пока ты не пристрелишь кого-нибудь из-за спермотоксикоза, пока крыша окончательно не поедет, пока наконец не признаешься чего хочешь? — О чем ты? — сухим ртом шепчет Костя. Горло дерёт, Костя морщится, жмурится, а Юра как-то внезапно парой движений подаётся вперёд и оказывается рядом. Дуло одного пистолета упирается Грому прямо между глаз, второе – в печень. Костя растерянно моргает и неловко тыкает своим пистолетом ему в грудь. Тело охватывает оторопь, мир снова застывает, превращаясь в вязкий яблочный кисель. Костя только и может думать о холодящем лоб дуле и о том, что Юра так близко. Юра, от которого пахнет каким-то терпко-свежим одеколоном, ментоловым табаком и чуть кислым, после их совместной вылазки, потом. Юра, который ещё несколько часов назад прикрывал ему спину, Юра, чьи руки Костя почти каждый вечер представляет на себе и в себе. Этот Юра сейчас тычет ему пушкой между глаз. И начал всё Костя. Опять. Рука сама разжимается — Юра подхватывает его пистолет, аккуратно снимает с заряда и засовывает в Костину кобуру. Но своего так и не опускает. Костя не успевает подумать, куда делась вторая пушка с печени, как дуло начинает двигаться вниз — ото лба к переносице, и Костя забывает, как дышать. — Я о том, что ты упрямый, — холодный металл скользит от переносицы под глаз, лаская своей гладкостью шрам, — узколобый, — продолжает Юра, вырисовывая пистолетом какие-то узоры у Кости на щеке. И от этого контраста гладкости и опасности Костю начинает трясти. — Слепошарый, — Юра уже не просто двигает рукой, он ласкает Костину скулу уже согревшимся стволом, так и не снимая пальца со спускового крючка. Сердце загнанно бьётся где-то в горле, голова кружится, а колени начинают подгибаться. Смирнов подхватывает Костю подмышки свободной рукой и прислоняет к ближайшей полке. На ней бренчат какие-то баночки, что-то с глухим стуком падает на пол, но Костя глядит в затопленные зрачками почти чёрные Юрины глаза и понимает, что возбуждён. До боли, до спазмов внизу живота и отчаянного желания разрядки. Волоски на загривке от осознания встают дыбом, а Юра ещё добавляет — прислоняется всем телом (Костя чувствует в районе его ширинки недвусмысленную выпуклость) и продолжает говорить проникновенным шёпотом, всё ещё водя пистолетом по Костиному лицу. — Непробиваемый идиот. Ты не умеешь разговаривать, только рычать, — дуло спускается ниже к усам, касается приоткрытых губ и замирает. Костя судорожно открывает губы и втягивает ртом воздух. — Зачем тебе, Ко-костенька, вообще нужен рот? М? — гладкий остро пахнущий железом ствол проезжается по нижней губе и стукается о нижние резцы. — Может для этого? — Дуло давит на губы, касаясь кончика языка, и Костя вздрагивает, закатывая глаза, ощущая волну удовольствия, спускающуюся к горящему от желания паху. — Шире, — хрипит Юра, и Костя подчиняется. Ствол пропихивают глубже, надавливая на корень языка. — Соси. И Костя не думает даже сопротивляться, он распахивает глаза и обхватывает губами горький от пистолетной смазки ствол, ощущая, как разливается металлический вкус по языку, как мушка царапает небо, а рамка давит на нижние резцы. — Да, — хрипит Юра, немного отстраняется и начинает двигать рукой с пистолетом туда-сюда, облегчая Косте задачу. Глаза его бешенные, блядкий круглый рот приоткрыт, дыхание поверхностное и быстрое. Костя, не отрывая от него взгляда, старательно двигает головой, облизывая и обсасывая беретту. Вкус, на самом деле не такой уж отвратительный, это даже приятно — металл согрелся, но жёсткие углы бьются о зубы и твёрдое небо, царапают, от чего к привкусу пушки примешивается железистый вкус крови. Но самое главное, осознание — пушка заряжена, в любой момент, если не дай бог Юра расслабится или, это ещё больше будоражит, перевозбудится, Гром так и останется тут остывающим трупом с дырой в затылке. И это так страшно, так дико и так охуенно, что Костя мычит от удовольствия и снова прикрывает глаза, сосредотачиваясь на своем занятии. Член в тесном плену джинс пульсирует, голова ещё сильнее кружится, по заросшему густой щетиной подбородку обильно течёт слюна, спускаясь по шее за ворот рубашки, но Костя упрямо надевается ртом на Юрину беретту, цепляясь пальцами в стоящую позади полку. Смирнов как-то надрывно вдруг стонет, рука его вздрагивает, пистолет прекращает двигаться — Костя не успевает даже испугаться, лишь сглатывает набежавшую в рот слюну, прикусывая створ — и вторая Юрина ладонь ложится на Костин пах, поспешно расстегивая ширинку. Гром толкается оказавшимся на воле членом в чужую руку и чуть ли не воет от контраста удовольствия и так всё ещё не отпускающего пронзительного страха. Юра шепчет судорожно, заполошно, тяжело дыша. — Вот бы тебе его ещё в задницу засунуть, — он двигает обеими руками одновременно, амбидекстр хренов, резко, дёрганно, охуенно хо-ро-шо, доводя Костю практически до экстаза, — чтобы стонал и извинялся. Как можно громче стонал, как можно больше извинялся, — ладонь его сухая, но подтекающая головка быстро её увлажняет, — передо мной, перед Федей, перед всем отделом, — хрипит он, и Костя закатывает глаза от того, как он оттягивает крайнюю плоть, почти болезненно и резко, и как охуенно металлический ствол упирается в горло, почти до рвотных спазмов. Костя качается на грани оргазма, от ощущений ладони на члене, от осознания порочности и опасности самой ситуации, от чужого хриплого возбужденного голоса. — А потом бы я тебя пальцами выебал, и не давал бы кончить, пока бы ты голос не сорвал, пока… Он вдруг замолкает, всхлипывает и вытаскивает пистолет из Костиного рта. Как-то очень ловко и быстро убирает его в кобуру и подаётся вперёд, вгрызаясь в Костины мокрые губы, так и не убирая руки с члена. Рот его жёсткий, колючий, требовательный, тело под пиджаком крепкое и горячее. Костя наконец отцепляется от полки и спешно расстёгивает чёртовы пуговицы его пиджака, справляется только с тремя нижними и наконец обнимает за узкую талию, проталкивая руки под полы, притискивает к себе, прижимаясь грудью к груди. Становится слишком жарко, слишком невыносимо, слишком нужно, как давно хотелось. Юрин твёрдый член упирается в бедро, Костя приподнимает колено, давая ему двигаться навстречу, притираясь о бедро, так похабно, развратно, и этого оказывается достаточно, чтобы наконец кончить. Оргазм такой яркий, иссушающий, болезненно выворачивающий всё тело, отключающий и так уже потёкший мозг и такой освобождающий. Высвобождающий наконец на волю всё, что копилось, все эти чёртовы месяцы Костиной фиксации на Юре. Гром хрипит: — Юра, Юра, я… Я… — и пачкает тугими белыми струями Юрину руку и пиджак. Тот глухо стонет на низкой ноте «бля-я-я-я», дёргает бедрами, как собака потираясь о Костино бедро, и застывает, вцепляясь испачканными руками в Костины плечи. И это почти больно. Это невъебенно. Юра ещё несколько раз вздрагивает, что-то невнятно мыча, и кладёт Косте голову на плечо. Их общее тяжёлое послеоргазменное дыхание заполняет тишину комнаты, Костя гудит расслабленно и удовлетворённо, стараясь не упасть, утыкается во вкусно пахнущие какими-то травами волосы, вдыхает Юрин запах и шепчет: — Юр, я.. Юр… — Ничего не говори, — перебивает его Смирнов. — Уже не надо. Он отстраняется, заправляет Костин член в ширинку, достает платок из внутреннего кармана, вытирает руки, пиджак, а потом выуживает из кармана брюк несколько крупных купюр, те самые вещдоки, и протягивая их вместе с платком на ладони Косте. Тот смотрит ему в глаза, долго, внимательно, ища подвох. Но Юра глядит открыто, без издёвки, просто делает то, чего от него хотели. Гром протягивает руку, несколько секунд колеблется и берёт платок, деньги оставляя Юре. Тот приподнимает бровь, Костя качает головой, одними глазами прося: «не заставляй меня это произносить вслух, ты и так уже заставил переступить через совесть». Юра кивает и убирает купюры обратно в карман. Он прикрывает темнеющий от спермы пах полами пиджака, вполне удачно, между прочим, Костя бы своим не смог(у Юры какой-то модный удлиненный) поправляет волосы, пятернёй расчёсывая назад, несколько секунд смотрит на вытирающего рот и капли спермы с рубашки Костю и сухо произносит. — Ладно, завтра ув-увидимся. Разворачивается, расправляет плечи, будто бы возможно эту спину сделать ещё прямее, и выходит, аккуратно прикрывая дверь. Костя тупо глядит на серую облупившуюся краску на ней, мнёт в руках белый испахабленный его спермой и слюнями платок, качает головой, тяжело выдыхает, дёргает себя за волосы и, громко матюкнувшись: — Да блядь! — бросается за ним. Юра, всё ещё шагающий по длинному пустому коридору вечернего главка, вздрагивает, когда Костя хватает его за плечи, разворачивая к себе и выпаливая: — Игорь сегодня у Феди ночует, до утра. А потом сразу в школу. — Юра удивлённо распахивает глаза. — Придёшь? — наконец спрашивает Костя. Юра несколько секунд открывает и закрывает рот, хлопает глазами, а когда до него доходит смысл сказанного, улыбается своей самой лучшей улыбкой, так, как только он умеет: лучисто, белозубо и открыто — у Кости аж сердце в небо взмывает — и вместо ответа целует. А Костя терзает губами его горячий рот и уже думает о том, как попросит исполнить данное в хранилище — трахнуть пальцами, а может не только пальцами — обещание.