Бессонница

Сяо с трудом разлепил глаза. За стеклом, обрамленным налипшей дорожной пылью, проносились смазанные деревья, улицы, люди. Сплошная серая масса. Ничего, на чем мог бы сфокусироваться взгляд. Юноша снова закрыл глаза, положив под голову руку. Мерный шум мотора убаюкивал. Негромко мурлыкало радио, сообщая прогноз погоды чопорным голосом диктора. Вот только зачем? В это время года в их городе только дождь. Он и сейчас моросил. И все же, несмотря на липнущую к стеклу слякоть, было тепло. Что-то укрывало плечи, подобно одеялу. Сяо взялся за край грубой ткани и потянул на себя, чтобы закутаться глубже. Рука соскользнула, дрожа. Юноша не придал этому значения. В этом не было ничего удивительного, ведь этими руками он утром Венти отдал... Осознание ударило в голову, разбивая вдребезги блаженное неведение, которым на несколько секунд после пробуждения одаривает короткий, беспокойный сон. Он вдруг вспомнил, где и зачем находился. Кресла, обитые светлой кожей, небольшая, но ухоженная машина, вот только, вместо цветочного запаха- едва уловимый горький, табачный. Не поворачивая головы, чтобы не выдать свое пробуждение, он покосился на того, кто сидел на соседнем сидении. Чжун Ли устало смотрел на дорогу- одна рука на руле, вторая задумчиво подпирает подбородок. Чжун Ли... Его Сяо дольше всех сегодня не мог найти. Утром знакомый кабинет на пятом был пуст и заперт. Впервые за все время, что они работали вместе. Тогда в ход пошел небольшой листок, приклеенный на обложку черновой тетради. Расписание учителя давно было просчитано и записано туда, куда быстрее всего было посмотреть. Сяо сверялся с ним периодически. Ничего странного в этом не было. Меньше всего хотелось беспокоить учителя, когда тот был занят, а, если начать спрашивать чужое расписание (вплоть до мелочей типа пятиминутного перерыва на чай), могут не так понять. Вот и пришлось все вычислить самому. По очереди он обходил аудитории, в которых могло идти занятие. Каждый раз, стоило коснуться дверной ручки, пальцы сводило панической судорогой, и каждый раз, не обнаружив за дверью Чжун Ли, юноша вздыхал с облегчением. Не только потому, что учитель был последним пунктом в плане, выполнение которого почему-то хотелось оттянуть. Признаваться в любви было трудно. Да и не делал он этого никогда. В тот единственный раз, который вспоминать не хотелось, все как-то само сложилось. Никто никому ничего не говорил вот так. Открыто. А сейчас... Что ему сделать? Подойти и сказать: "я вас уже очень давно люблю, поэтому тайком записываю все ваши увлечения и распорядок дня?" Бред. А если застать Чжун Ли где-нибудь в коридоре, но отойти так, чтобы расстояние было шагов двадцать, крикнуть "люблю" и убежать? Еще хуже. Стыд и позор. Он, наверное, даже не поймет, что это ему адресовано. Чем дольше Сяо думал, тем сильнее раздражался бесконечным потоком бесполезных решений, что лезли в голову, перекрикивая друг друга. Наконец он остановился, вцепился в волосы до побелевших костяшек и с досадой подумал: "ах, а какая, впрочем, разница?! На такое дело решиться, а все равно мучиться из-за ничтожного признания, которое в конечном счёте не будет значить абсолютно ничего!". Рука рывком распахнула дверь. Очередной класс оказался пуст. Это была последняя аудитория в его списке. Значит, оставался последний вариант, которого отчаянно хотелось избежать. Чжун Ли ведь будет обязан появиться на их защите, вот только... Еще утром, после того, как отдал Венти дневники, Сяо почувствовал сильную тошноту, которая не отпускала его до сих пор. Стоило представить, как придется открывать рот, чтобы зачитать доклад, тошнота становилась до того осязаемой, что ее можно было ощутить у самого горла. В таком состоянии он был абсолютно бесполезен, поэтому решил утром тихо сделать все, что хотел и уйти. Сказать, что плохо себя чувствует (это была чистая правда), отдать записи, разделить свою часть речи между другими, помочь перед уходом скорректировать план. Так, чтобы никого не подвести... "Никого не подвести", а? Мысль заставила подавиться нервным смешком. Настолько она оказалась абсурдной. Хуже была только ситуация, в которой Сяо теперь оказался. Как последний идиот он вернулся туда, куда твёрдо решил не возвращаться и молча стоял, слушая радостные возгласы одногруппниц: "Мы уже и не думали, что ты придешь. Как хорошо, что тебе стало лучше!" Стиснув зубы, он гадал что будет после того, как им сообщат, мысленно давал себе пощечину, напоминая, что это решение принимать только ему. Не им. Ведь не им раз за разом просыпаться в теле-выжженной оболочке и жить брошенными в грязь, на дне, где цепкий терний медленно вгрызается в кости. Так он и стоял, оправдываясь перед самим собой, пока вдруг не понял, что до начала защиты осталась всего пара минут. Он кинул короткий взгляд на стол экзаменаторов, и внутри что-то оборвалось. Вовсе не из-за хмурых лиц преподавателей и страха перед оценкой. Чжун Ли среди них не было. Он ведь никогда не опаздывает- ни разу за все время такого не случалось. Неужели он заболел? Все звуки вдруг стали слишком громкими, резкими, бьющими по ушам, а свет- слишком ярким. Разве может остывшее декабрьское солнце, проникающее в помещение через окно, слепить, подобно лампе в операционной? Нет, это мир оскалил свои зубы, готовясь обрушиться лавиной на оголенные, напряжённые до предела нервы. Так оно и случилось. Стоило взять в руки лист и открыть рот, мир спикировал, выпустив когти- полоснул по ушам, заставляя сознание отдалиться. Знакомое, рвущее связь с реальностью чувство. Этого Сяо ожидал, хотя и не мог представить, что причиной станет не глупая осечка в докладе, а отсутствие в зале дорогого лица. Вот, значит, как все закончится. Рот автоматически-монотонно выплёвывает слова, уши воспринимают лишь смазанный шум, а мозг отказывается сообщать, сколько проходит времени, прежде, чем глаза выхватывают какое-то движение у двери. Она бесшумно приоткрылась, и в зал торопливо вошёл опоздавший. Его движения были немного менее точными, чем обычно, улыбка чуть шире естественной, верхняя пуговица не застегнута, на рукаве крохотное прозрачное пятно. Все это, впрочем, бесполезные детали, на которых любит концентрироваться внимание в таких состояниях. Видимо, неосознанные попытки восстановить связь с миром. Чжун Ли занял место за столом. Он сел, немного подавшись вперед, сцепив руки в замок, пристально глядя лишь в одну сторону- туда, где стоял, читая свою худшую речь, лучший его ученик. Сяо тоже не сводил с учителя глаз и даже не притворялся, что вкладывает в доклад какую-либо осмысленность. В этом, кажется, не было надобности. Остальные ее отсутствия не замечали, а Чжун Ли... Он явно не слушал. Человек, который так пристально всматривается в чужие глаза просто не может слушать. Впервые, встретившись с внимательным взглядом янтарной радужки, Сяо не пытался опустить голову или отвернуться, наоборот, смотрел в ответ, не мигая. Позволял. Вглядеться в эти свои глаза, обрамленные красной подводкой- единственной примечательной их чертой. Странное чувство. Новое. Все равно, что стоять обнажённым по ту сторону стены, позволяя другому разглядеть и досконально изучить эту монотонную серость, что жрала изнутри. Пускай, нечего больше скрывать. Стоило ему закончить свою часть речи, слово передали Гань Юй, но ее Сяо уже не слушал. Он погрузился в какое-то обреченное оцепенение, сродни зимней спячке земноводного, вмерзшего в ледяную глыбу, и пребывал в нем до тех пор, пока не увидел, как Чжун Ли поднялся из-за стола и быстрым шагом направился в его сторону. - Ты молодец. Благодарю за блестяще выполненную работу, - учитель наградил его лёгким похлопыванием по плечу. Вышло это неловко. Сяо вдруг понял, что все закончилось и должно быть, оценки им уже выставили. Он рассеянно оглянулся по сторонам: преподавателей уже не было, а однокурсники собирали последние вещи и тянулись к выходу. Аудитория стремительно пустела. Мысль возникла в голове сама собой: "лучшего момента у них не будет". Юноша рассеянно перевел взгляд на мужчину перед собой и поблагодарил его. Сердце вдруг начало бешено колотиться. Пытаясь заглушить его стук, он сделал глубокий вдох и начал: - Чжун Ли, я... Знаете... - голос звучал невыносимо хрипло, будто на горло наступили, передавив, и чем отчаяннее он пытался говорить, тем сильнее становилось давление. - В общем я... - не в силах преодолеть сопротивление, он осекся и машинально опустил глаза вниз. Нет, нужно попробовать снова- он вновь набрал в лёгкие побольше воздуха: - Я это... Давно сказать хотел, - взгляд лихорадочно изучал собственные руки, а раздробленный разум вдруг отметил одну деталь: на них не было ни царапины. Ни трещинки, ни намёка на воспалённые покраснения. Все благодаря человеку, что стоял перед ним. В голове вдруг отчётливо вспыхнул образ: учитель бережно осматривает его ладони, касается легко, будто боясь навредить; у него жесткие пальцы, но мягкая кожа, и каждое прикосновение хранит в себе эту бесконечную нежность, которая, по неведомой юноше причине, была столь велика, что невольно находила отражение и на строгом лице мужчины, особенно в те моменты, когда удавалось отметить результат ежедневного лечения. Это было прекрасное, светлое воспоминание, ворвавшееся в сознание ослепительной вспышкой. Секундное озарение, вывернувшее наизнанку все внутренности и поднявшее волну непреодолимого, жгучего стыда, накрывшего юношу с головой. Нет. Нельзя так. Это просто жестоко. Сяо собрал последние ошметки самообладания и выдавил из себя короткую, угасающую улыбку. В нее он вложил всю благодарность за те вечера: - Я только хотел вам книгу вернуть, - слетевшее с его губ прозвучало совсем хрипло и пусто. Почти жалко. - Книгу? - Введение в языкознание. Чжун Ли рассеянно моргнул. - Ах, да. Можешь оставить ее у меня в кабинете завтра. Сегодня мой рабочий день уже закончен. Сяо лишь бесцветно кивнул в ответ, уверяя себя в том, что так будет лучше. В тот момент он, будто ножницами отрезал себя от этого человека, который в тот же миг показался ему чужим и далёким. Юноша знал: теперь, даже если бы смог говорить, он не нашел бы слов, чтобы выразить свои чувства, потому что все они в то же мгновение насильно оборвались, и сердце его окончательно опустело. *** Он вышел из здания, не чувствуя ног. Мелкий ледяной дождик гулко барабанил по металлическому козырьку, а мороз лениво обкусывал щеки. Стоял тихий зимний день, и холодное, ясное солнце разливалось по сугробам слепящим блеском. Купаясь в его жестком свете, все вокруг плыло и таяло. Формы будто врезались и врастали друг в друга: тротуар плавился под сугробами, деревья слипались с окнами домов, устремленных вверх, к небу, где терялись и исчезали, сливаясь с выжигающим лазурным куполом; где-то неподалеку щебетали птицы, но невозможно было определить, с какой стороны раздавалась их песня, казалось, у нее не было источника вовсе, а она все множилась и нарастала, переливаясь тревожными нотами. Потерявшись в ускользающем мире, Сяо стоял с курткой под мышкой, и до него все не доходило, что ее следовало бы надеть. Вдруг его окликнули: - Эй, ты чего тут стоишь? Зонт забыл? - А? - Зонт, говорю, забыл? - Чжун Ли поравнялся с ним и добродушно улыбнулся, не предполагая, что улыбка не достигала адресата, смазываясь о гранит неосязаемой стены, разделяющей их. - Да нет. Нет у меня никакого зонта, - Сяо говорил правду. Зонта у него никогда не было- его покупка казалась пустой тратой денег. - Ну я и говорю. Зонта нет. Давай подброшу. Я тоже домой собираюсь. Нам по пути. Слова неловко повисли в воздухе. - Надо же отметить твою успешную сдачу, - добавил он, и его тёплая улыбка вдруг стала какой-то пластмассовой. Сяо какое-то время пусто смотрел сквозь своего собеседника. Предложение не вызывало ни восторга, ни печали, ничего. Лишь сухое наблюдение, что не придется ждать автобус, а значит, можно будет быстрее со всем покончить. Остановившись на этой мысли, он невнятно пожал плечами: - Хорошо. *** Сяо с усилием потер глаза. Этот день отпечатался в памяти рассыпающимся лоскутным одеялом. Он походил на один из тех прерывистых снов, состоящих из раздробленных эпизодов, связь между которыми либо стерлась из памяти, либо отсутствовала вовсе. Голова действительно раскалывалась так, как будто он только что очнулся от отрывистого, липкого кошмара. Поэтому, после пробуждения в чужой машине, Сяо понадобилось несколько минут, чтобы восстановить события по крупицам. Когда же память, вместе с сопутствующими ей тошнотой и отвращением, вернулась к нему, он решил осмотреться еще раз и с удивлением обнаружил, что грубая ткань, укрывающая его плечи, была не чем иным, как его собственной курткой. Кто-то бережно уложил ее, подобно одеялу. Кутаясь в толстую материю, как будто та была защитным коконом, он коротко глянул в окно и отметил, что, пока он приходил в себя, мимо начали мелькать знакомые места. Значит, стало быть, скоро наступит пора выходить. Ногти сами собой начали расчёсывать кожу на ладони, чтобы унять нарастающий нервный зуд. Скрывать свое пробуждение больше не было смысла, но и завести разговор он не пытался. Ни к чему это. Если все-таки начать говорить, можно за собой не уследить и взболтнуть лишнего, а лишнего болтать никак не хотелось, ведь стоило коснуться куртки, принятое после экзамена решение начинало казаться еще более правильным. - Что планируешь делать в следующем полугодии? - низкий голос мужчины разорвал тишину, заставив сердце сжаться под давлением нахлынувшей волны ужаса. - Не знаю. Ничего. - Я мог бы поговорить с учебной частью, чтобы тебе разрешили сменить один дополнительный предмет. Уверен, мадам Пин не станет возражать... - Да что вы, не стоит. - Или мы могли бы организовать новое исследование, которое пошло бы в зачёт кредитами за проектную деятельность. Может, изучение малоизвестных, новых языков? В голосе Чжун Ли не проскользнуло ни одной лишней ноты; он говорил ровно, без осечек, почти будничным тоном, и все же, Сяо, который провел с этим человеком столько времени, явно чувствовал, что-то было не так. Не только сейчас, в этом разговоре. Сегодня. Учитель предлагал все новые варианты, кажется, обращаясь больше к себе, чем к нему. Места за окном тем временем стали совсем узнаваемы, и, чем ближе они подъезжали, тем сбивчивее он говорил, и тем хаотичнее становились его предложения. Так продолжалось, пока дорога не оборвалась глухим тупиком. Машина остановилась перед знакомым домом- серым зубцом, который встретил их, равнодушно зевая чернотой приоткрытой подъездной двери. Завидев его, мужчина вдруг опомнился и добавил: - Это все, конечно, будет зависеть только от твоего решения, поэтому можешь говорить прямо. Я не стану настаивать. Наступила тяжёлая пауза, и им обоим показалось, что воздух вокруг стал густым, почти свинцовым. Чжун ли терпеливо ждал ответа и не подозревал, что юноша над ним даже не думал, потому как любое решение было ему безразлично. В то время его занимала совсем другая, более значимая мысль. Готовясь уйти, он, не отрываясь, смотрел на мужчину перед собой. Запоминал: вечерний свет, очертивший скулы строгого лица; выбившиеся из хвоста пряди, о неопрятности которых учитель позабыл, стоило покинуть рабочее место; выдающие лёгкое волнение хмурые брови; красоту дрожащих бликов- отражений фонарей в золотой радужке; жёсткий взгляд, в котором, неожиданно для себя, Сяо отметил то, чего не замечал никогда раньше. Всего на долю секунды в озорной игре света мелькнул, как бы случайно, проблеск безмолвной, смутной печали. Мимолетная вспышка, заставившая содрогнуться всем телом. Этот взгляд, и эту тоску Сяо мог определить безошибочно, ведь все, что спало, медленно разлагаясь, в его собственной груди, отозвалось и среагировало, поднимаясь. В тот момент он почувствовал, как что-то схватило его за руку и потянуло за собой, принуждая к действию, и, неожиданно для самого себя, он вдруг ясно и чётко проговорил: - А знаете, я ведь... Очень вас люблю. Уже давно люблю. Слова сами слетали с его губ. Он никогда не думал, что говорить может быть так легко, но в то же время понимал: легко было только от того, что ни в одно слово не было вложено живое чувство. Ничего из сказанного, тем не менее, не было ложью, он действительно продолжал любить. Знал, что любит, просто был не способен больше пропустить через себя это чувство и, пытаясь воспроизвести его по памяти, продолжал: - Это еще с того самого дня, как вы заговорили со мной на экзамене, помните? Лицо Чжун Ли оставалось непроницаемым, но с каждым словом делалось все бледнее, становясь похожим на маску. - Я знаю, это неправильно. Так любить. Но мне все равно, - Сяо вдруг стало нестерпимо стыдно за свой порыв, и он поспешил закончить: - Но пусть вас это не тревожит, это теперь совсем не важно,- поджав губы, он отвернулся. - Прощайте. Дрожащие пальцы обхватили металлическую ручку двери. А дальше произошло сразу много всего: рука, соскользнув, разжала холодный метал; сердце забилось в груди пойманной бабочкой; чужие ладони надавили на плечи, отчаянным рывком развернули; тяжёлое дыхание опалило губы, и на языке вдруг расцвёл горький вкус табака. Табака... Вкус? На его языке? Господи, что... Ах! Плевать, плевать, плевать. Сяо вплел пальцы в чужие волосы, притягивая ближе, позволяя. Его целовали робко, неуверенно, но так мягко и горько, и не было в тот момент ничего слаще, чем эта горечь, единственный вкус, за многие-многие дни. Хотелось ее распробовать, и юноша подался вперед, пытаясь углубить поцелуй. Движение вышло слишком резким, неловким, и в следующую секунду от него отстранились, практически оттолкнув. Он осел, вжавшись, в спинку сидения. Осознание произошедшего парализовало его ужасом, и этот же ужас он прочёл на лице Чжун Ли. Мужчина не смотрел на него, вместо этого- в окно, внимательно изучая пустую улицу. Его лицо было невероятно бледно, длинные пряди, путаясь, ниспадали на лоб. Он убрал их рваным движением и одними губами произнес тихое: "прости". Сяо рассеянно моргнул. Бессильная, притупленная обида поднялась в нем. Коснувшись своих губ и затаив дыхание, он прошептал: - Конечно, вы ведь женаты. Слова заставили Чжун Ли встрепенуться; нахмурившись, он посмотрел на Сяо, потом на ладони, которые юноша, сам того не замечая, расчесал в кровь. В золотых глазах вдруг отразилось явное сожаление, и мужчина отрицательно покачал головой: - Помолвлен... Был,- слова давались ему с трудом. - Но не за это я прошу прощения. Сяо непонимающе распахнул глаза. Чжун Ли тяжело вздохнул, вытащил из кармана пачку сигарет, с третьей попытки подцепил одну из них ногтем (пальцы его не слушались) и закурил, пуская сизую струйку дыма в приоткрытое окно. Когда сигарета дотлела до фильтра, он начал свой рассказ. Это откровенное объяснение, навсегда изменившее их жизни, от которого все внутри сжалось и взвыло.