синдром прекрасного спасателя

Следующая неделя была наполнена самыми разными событиями — от приятных открытий до ужасных потрясений. Проверяя больничные шприцы, Дима заметил, что, вопреки своим словам, медсестры не стерилизовали их после каждого пациента. Чтобы сэкономить время, они лишь меняли иглы — а иногда опускали и этот принципиально важный шаг. Когда Дима рассказал об этом Кирсану, тот пришел в состояние шока. Он видел, как работали медсестры, и ни разу не замечал в их действиях такой халатности. Он хотел было встать на сторону своих коллег, начал спорить с Димой, но затем вспомнил, как Зина втайне воровала лекарства. Когда он поймал ее на этом и заставил разъясниться, она рассказала ему трогательную историю — она заботится о людях, которым отказывают в лечении. Тогда Кирсан и подумать не мог, что она лжет. Сейчас он был в этом уверен. Ничего не объясняя Диме, он двинулся в сторону комнаты отдыха, зная, что, скорее всего, найдет ее там. Он был прав — Зина сидела за столом со своей коллегой и, улыбаясь, пила чай. На фоне того, в чем она могла быть замешана, эта улыбка казалась проявлением чистого зла. Схватив ее за руку, Кирсан без слов пошел к выходу. Игнорируя ее протесты, он выволок Зину на улицу и резко развернул к себе. — Сколько еще ты украла после того разговора? — он говорил тихо, но требовательно, и медсестра не сразу нашла, что ответить, — Ты обещала, что больше не будешь ничего брать! — последние слова Кирсана были слишком громкими, и пара привлекла к себе заинтересованные взгляды прохожих. Зина молчала. Ее глаза бегали из стороны в сторону. Наконец она одернула руку, все еще зажатую в хватке Кирсана, и прямо посмотрела на него. — Какое тебе дело? — она переступила с ноги на ногу, — Я уже говорила, что помогаю тем, кто не может себе позволить нахождение в больнице. — О чем ты вообще говоришь?! — не в силах сдержаться, Кирсан, казалось, уже перешел на крик, — Это дети, ДЕТИ! Ты хоть понимаешь, что это ты могла принести в больницу ВИЧ?! Неужели тебе совсем не страшно? Если не за них, то хотя бы за себя… — Страшно? — Зина ухмыльнулась и подошла ближе, — Ты тоже об этом знал. Если они и начнут спрашивать, то это тебе стоит бояться. Потому что при случае я просто скажу, что выполняла твои поручения. Кирсан неверяще смотрел ей в глаза. В них не было и тени раскаяния или страха, только смертельная уверенность в своей безнаказанности. Он ждал, что Зина начнет просить его о помощи, расскажет, что побудило ее так поступить… Но он уж точно не думал, что она станет угрожать ему — да еще и так подло. Он покачал головой и прежде, чем она смогла сказать что-то еще, развернулся и ушел. Кирсан не мог поверить, что Зина — та Зина, с которой он дружил столько лет, — сможет так легко отказаться от всего, через что они прошли вместе. На вопросы Димы он отвечал сухо и отвлеченно, а о том, что случилось, решил пока не говорить. Слишком запутанным сейчас казалось все вокруг. В этот день Кирсан получил официальную выписку и смог наконец вернуться в общежитие. Он отказался от помощи Димы и Марата Теменовича и пообещал позвонить, если понадобится помощь. Вновь оказавшись в таких знакомых четырех стенах, он лег на кровать и уснул. Сон Кирсана был темным и тревожным. В нем молодой путешественник шел по прямой лесной тропинке. Рядом с ним, смеясь, шагал его друг. Вдруг земля прямо перед ними разверзлась. Из огромной дыры на них стало медленно надвигаться нечто темное и большое. В поисках поддержки путешественник обернулся к другу, но увидел на его лице злобную улыбку — скорчив гримасу, его спутник толкнул путешественника прямо в самую глубь обрыва. Кирсан проснулся в холодном поту. Сердце бешено билось о ребра, а дыхание было частым, как после длинного забега. Он сел на кровати и понял, что у него паническая атака. Такое часто с ним случалось. В детстве и юношестве, не получая должного внимания или, напротив, слишком долго находясь в фокусе чьего-то интереса, он начинал чувствовать тревогу. Как-то раз в гостях у Марата Теменовича Кирсан нашел сменный блок лезвий для бритвы. Играясь с ними, он порезался, но вместо страха испытал нечто новое — вдруг вся та тревога, что овладевала им, отошла на второй план. На первый же вышла боль — не слишком сильная, чтобы полностью поглотить мысли, но ее было достаточно, чтобы отвлечься. В тот день он украл из новой пачки одно лезвие. В будущем оно стало инструментом для трех маленьких порезов на предплечье — подальше от вен, подальше от лицевой, видимой каждому, стороны руки. Эти три пореза никогда не заживали надолго. Когда Кирсан окончил институт и начал работать, все тревоги отошли на второй план. Здесь у него появились новые знакомые, рядом постоянно был Марат Теменович, и бесконечные истязания он заменил на практику в фокусах — это помогало снять напряжение и очень нравилось маленьким пациентам. Сейчас, сидя в полной темноте, Кирсан не мог сконцентрироваться ни на чем другом. Хотя уже несколько лет он не притрагивался к рукам, он знал, где лежат лезвия. Второй слева ящик комода, спичечный коробок прямо под пачкой новых импортных носков. Слушая бешеное, неуспокаивающееся биение сердца, на негнущихся ногах он подошел к комоду, открыл нужный ящик и достал коробок. Дрожащие руки вытащили из него лезвия, которые он уже давно использовал только для бритья. Вернувшись на кровать, Кирсан сел и зажег лампу. Закатанный рукав обнажил три заживших пореза. Словно наркоман, давно мечтавший о дозе, он облизнулся и поднес руку к первой полоске. Он закрыл глаза, и в голове тут же появился образ наглого журналиста, в памяти всплыл поцелуй с Димой, наказанием за который могла стать пожизненная ссылка в лагеря. Кирсан слегка надавил на податливую кожу и повел свежий порез по светлому следу шрама. Яркая вспышка боли тут же заглушила всю ярость, что кипела в нем. Карахан в мыслях Кирсана становился все меньше и меньше, а когда лезвие дошло до конца полоски, его образ растворился, забрав с собой всю боль. Он тут же перевел руку на второй шрам. Чем дальше лезвие двигалось по нему, тем меньше обиды и разочарования он ощущал от того, как повела себя с ним Зина. Оторвав руку от полоски, он ощутил равномерное постукивание и понял, что это его сердце. Но оставался еще третий след. Для него у Кирсана не было страха. И тогда он вспомнил Диму. Его руки на податливом теле Кирсана, его губы на просящих о большем губах. Это было слишком много — слишком много для такого, как он: неправильного, не такого. Он повел новый порез, и когда белая полоска окрасилась в красный, а капли крови начали стекать на чистые простыни, он ощутил пустоту внутри. Воспоминания стали блеклыми, проблемы — незначительными, эмоции — слабыми. И все же, смотря на то, что он сделал, он разжал пальцы, сжимающие лезвие, и заплакал. Слезы лились из его глаз, не прекращаясь. Вытирая красными от стекающей крови руками глаза, он начинал плакать сильнее, пока наконец его всхлипы не прервал более громкий звук — громоздкий телефон запрыгал под противный треск. На ватных ногах он дошел до столика и снял трубку. На другом конце кто-то интересовался его самочувствием, но Кирсан не понимал, что происходит. Полностью опустошенный, он стоял посреди комнаты и слушал слова, не считывая их смысла. Слезы закончились и наступил этап прострации. Звонивший, кажется, кричал, но было совершенно непонятно, что ему нужно. Наконец Кирсан услышал короткие гудки и медленно вернул трубку обратно. Он сел на кровать, прислонился к стене и, спрятав в руках лицо, еще долго сидел, не понимая, кто он такой и что вообще происходит с его жизнью. Через какое-то время в комнату зашел кто-то еще. Этот кто-то вновь произносил непонятные Кирсану слова, трогал его за плечи, рассматривал затекшие кровью руки и, кажется, звал его по имени. В ушах Кирсана раздавался лишь непрерывный звук длинного телефонного гудка. Кирсан не помнил, что было дальше, не помнил, как заснул, но первым, что он увидел с утра, была забинтованная рука, ладонь которой сжимал спящий рядом Дима. Открыв глаза, он сонно погладил Кирсана по щеке, крепко прижал его к себе и прошептал: — Я не позволю снова этому случиться. Обещаю. И обычно недоверчивый Кирсан сразу поверил в эти шесть слов.