синдром прекрасного спасателя

Игоря Карахана избегала вся Москва. Лысый пропойца, после разговора с которым можно оказаться на первой полосе газеты в самом неприглядном виде, создавал вокруг себя атмосферу преувеличенной значимости. На деле же Карахану просто нравилось наблюдать за реакцией людей, которые после пары рюмок багровели, словно томат, и на весь бар ругали начальника, а наутро, увидев свои же слова на бумаге, скукоживались до размера новомодных помидоров черри и жалобно просили выпустить опровержение. Все по-настоящему близкие Игорю люди знали, что рядом с ним надо быть либо абсолютно откровенным, либо совершенно нечестным — первые переставали его интересовать как герои публикаций, а последние, напротив, были рядом исключительно благодаря своей загадочности. К ним и относился Дмитрий Гончаров — слишком успешный даже по меркам богатеньких отпрысков биолог. Карахан точно знал, что однажды его заявление произведет революцию, после которой имя рядового журналиста станет известно каждому в Союзе. И он не ошибся. Когда на редакцию наложили штраф, а все выпуски скандального номера «Советской молодежи» изъяли, телефон Игоря разрывался от звонков. Атакуемый коллегами, желающими знать все о новости, он почувствовал себя на месте тех бедняг, которых он, бывало, неделями преследовал бесконечными вопросами. Поэтому вместо внепланового отдыха он решил устроить себе столь же внезапную командировку. — Ты понимаешь, что отвечать за это будешь не ты один?! — недоумевал начальник Игоря, человек столь же бесхитростный, как и его гладко выбритое лицо. — Мы и так почти разорены. Если ты туда поедешь, это будет не просто вызов, это будет открытое объявление войны! — Зато только представьте, какой резонанс вызовет новый выпуск! — продолжал уверять его Карахан, — После конфискации первый номер всегда идет хорошо, а наш, учитывая причину изъятия, вообще сметут! Люди будут стоять в очереди, и никакие чекисты их не разгонят. Сделаем большой тираж, и даже если снова ограничат выпуск, у нас уже будут деньги за проданное, но самое главное — у нас будет репутация! — редактор хотел было вмешаться, но Игорь сделал последнюю ставку. — Я поеду за свой счет. Посмотрю, что там происходит, и если информация будет достойна того, сообщу вам. Дальше, слово даю, я приму любое ваше решение. Не выгорит — статью в топку, поеду обратно. Уже через час, высунув левый локоть в открытое окно, он сидел на водительском сидении позаимствованной у друга «Волги» и улыбался размашистой надписи: «Вы покидаете Москву». *** После разговора с Кирсаном Дима не знал, что и думать. Он был абсолютно разбит. В голове было пусто, а ноги сами вели его в неизвестном направлении. Спустя три часа бесцельных странствий он обнаружил себя у дверей больницы. Ноги готовились преодолеть пять злосчастных ступеней, ладони потели от отчаянного желания схватиться за дверную ручку, и все его естество буквально кричало, что это именно то место, где ему надо быть. Второй этаж, 37 палата, кровать у окна, выходящего на парк, взрослый пациент детской больницы. Но Дима одернул себя и заставил тело остановиться. Перед тем, как вернуться к Кирсану, он должен понять, что (или кто) заставило всегда спокойного доктора выйти из себя. Проходя по просторному гостиничному холлу к лестнице, он вдруг остановился и подошел к женщине за стойкой регистрации. Кирсан не был гостем, и дальше коридора его бы точно не пустили. — Простите, вы случайно не видели тут вчера парня с повязкой на голове? Он никого не искал? Женщина, казалось, взглянула на него оценивающе. Подняв бровь, она наклонилась ближе и еле слышно произнесла: — У меня никаких предубеждений нет, товарищ Гончаров, но когда человек вступает в такого рода отношения, он должен иметь достаточно приличия, чтобы не впутывать в свои дела посторонних, — она вновь отодвинулась, — По крайней мере, постоянство никогда не выходит из моды. — Простите, что вы этим хотите сказать? — Дима опешил. Он стоял перед ней, словно ребенок, которого ругают за шалость, которую он даже не совершал. — Про какие отношения вы говорите? С кем? — Да ладно вам. Думаете, если ваш партнер числится в спецслужбах, вам дозволено больше, чем остальным? Пока такие, как мы, мелкие пешки, прячутся за угол, чтобы подержаться за руки, вы можете открыто признаваться в любви, стоя посреди людного места? — в глазах блондинки читалось не презрение — нет, они были наполнены другим, более сложным чувством. То, о чем говорила эта женщина, казалось Диме абсурдным, но для нее эти слова были не просто укором, а, он был уверен, чем-то слишком личным. — Мне жаль, если вы что-то не так поняли. Но человек, с которым я живу, всего лишь мой брат, — Дима развернулся и уже хотел уйти, но вдруг пазл в его голове сложился, и с бешено горящими глазами он вернулся назад. — Тот парень вчера… парень с повязкой… Он тоже слышал?.. Казалось, женщина совсем перестала понимать, что происходит. Потерянным взглядом она вновь оглядела гостя, а затем, не найдя что ответить, медленно кивнула. Не доходя до номера, Дима развернулся и с широкой улыбкой побежал в больницу. «Какая глупость! — думал он, перебивая шум собственного тяжелого дыхания, — Какая ужасная глупость!» Поднявшись на второй этаж и найдя заветную тридцать седьмую палату, он, не задумываясь о приличиях, резко распахнул дверь. Кирсан сидел на подоконнике, держа в руках потрепанную книжку. Он поднял взгляд на вошедшего и сразу же нахмурил брови. Дима не стал дожидаться его слов и заговорил первым. — Стой, — он поднял руку, перехватывая инициативу, и наклонился, тяжело дыша после долгой пробежки, — Я пон… понял, что случил.. ось… — он стоял в дверях, стараясь перевести дыхание. — Я понял… Я все понял. Он улыбнулся и медленно пошел в сторону окна. Солнечные блики на лице Кирсана оттеняли его недоумение, но он был прекрасен — бесконечно прекрасен. Дима вытащил из его рук книжку и кинул ее на кровать. Сев рядом, он взял его руку в свою. Когда непослушную ладонь попытались одернуть, он укрепил хватку. — Петр Шипов правда живет со мной в одном номере. Так просто было удобнее, потому что я все равно засыпаю в гостиной, допоздна читаю все эти бумажки… — видя, что Кирсан хочет его перебить, он схватил вторую его руку и, добившись зрительного контакта, сократил планируемое объяснение до трех слов. — Он мой брат. Глаза Кирсана расширились. Руки, просящиеся на свободу, расслабились в крепкой хватке Димы. Он все открывал и закрывал рот, не в силах найти слова. Наконец он виновато улыбнулся и тихо прошептал: — Прости… Этого было достаточно, чтобы понять — то, что между ними происходит, взаимно. Если бы это было не так, один не обиделся бы, а второй не старался бы доказать свою невиновность. И облегчение на лицах обоих будто закрепляло тихие догадки. Добитый этой виноватой улыбкой, Дима отпустил руки Кирсана и, обхватив ладонями его лицо, впился в губы быстрым поцелуем. Вскоре он получил реакцию от слегка опешившего доктора — прекрасного доктора, который теперь целовал его в ответ. Дима не спеша переместил руки на грудь Кирсана и медленно провел ладонями книзу, залезая под свитер. Нащупав под ним майку, он улыбнулся в поцелуе и губами почувствовал взаимную улыбку. Пальцами вытащив ее из брюк, он полез вниз. Сбивчивое дыхание Кирсана перехватывалось резкими вдохами Димы. Он обнимал его за шею, трогал волосы на затылке и отчаянно двигался навстречу приятным ласкам. Вдруг тишина комнаты разрезалась звуком затвора. Обернувшись и тяжело дыша, они увидели, что были не одни. В дверях палаты стоял лысый мужчина в кожаной куртке. Опустив фотоаппарат, он улыбнулся и сказал, обращаясь к Диме: — Ну вот и сенсация.