синдром прекрасного спасателя

На дворе гуляли солнечные 80-е. Время, когда Америка праздновала сексуальную революцию, Афганистан пеплом обсыпался под тяжестью войны. А в самой большой стране смеялись над случайной фразой журналистки — в СССР секса нет! — и одобрительно кивали на превращенный в лозунг девиз. От войны при этом никто и не думал открещиваться. Война в это время проходила внутри страны, внутри каждого жителя огромной державы. Внутри женатого шахтера, влюбленного в своего коллегу. Внутри соседского хулигана, втайне завидующего избитому им гею. Внутри неуверенного профессора, по совету друзей пришедшего на Трубную площадь, чтобы поговорить хоть с кем-то, кто его понимает. Война бушевала и в сердце Кирсана. Зеленые глаза, которые, он думал, были игрой его воображения, сейчас смотрели на него с ухмыляющегося лица мужчины, застывшего в дверях. Он вспомнил детский восторг, охвативший его в последние минуты перед длительной комой, и устыдился тех мыслей так, будто обладатель чарующих глаз в тот момент слышал каждое восхищенное слово. Кирсан не знал, кто этот человек. Но человек, казалось, знал Кирсана. Легкий прищур, полузакрытое веко и глубоко целящийся взгляд выдавали в нем интерес, и недавно отошедшему от комы доктору трудно было понять, чем он заслужил такое внимание. — А вы крепче, чем кажетесь, — наконец произнес незнакомец. Его голос показался Кирсану смутно знакомым, терпко приятным. — Простите, а вы... — он сделал паузу, ожидая ответа. — Дмитрий Владимирович Гончаров. По вашему приказу прибыл, — он снова усмехнулся. Руки, до этого момента сложенные на груди, развязали узел. Он подошел и протянул Кирсану правую ладонь. — Приятно наконец-таки с вами увидеться — лично и в сознании. Больные дети, привыкшие к легкости и веселью молодого врача, наблюдали, как тот неуверенно привстал с кровати и, обтерев ладони о штаны, пожал руку гостю. Тот будто бы украл всю непосредственность доктора Аюшева. Ладонь Димы была холодной и твёрдой, и забившаяся в дрожи рука Кирсана тоже обрела в ней покой. — Дети, мне нужно поговорить с дядей. Ложитесь спать — как договаривались, — обратился к маленьким пациентам Аюшев. — А гематоген?! — вразнобой забеспокоились дети. Кирсан по привычке засунул руки в карманы халата и ощупал пустоту. Конечно же в нем не было его любимой прикормки — этот халат он не носил уже несколько недель. — Получите после завтрака. Спокойной ночи, — он виновато осмотрел своих подопечных и, выключив в палате свет, вышел вслед за Гончаровым. Оставшиеся в темноте дети еще долго перешептывались о странности волшебного доктора. Кто-то предположил, что из-за болезни он потерял часть своей магии. *** В тишине они проследовали до комнаты отдыха персонала. Там Кирсан снял халат и поставил на газ чугунный чайник. — Дмитрий Владимирович, — обернулся он, поставив на место спички. — Вы простите, что я вас сразу не узнал. Голос вроде припомнил, а лично мы, увы, встретиться не успели. — Можно просто Дима, — ответил тот, принимая от Кирсана чашку. — И давай уже на «ты», так проще. — Как скажете... То есть как скажешь, — слегка смутившись, он вновь отвернулся к плите и достал с верхней полки шкафа жестяную банку с сахаром. — Тебе сладкий? — Горький, как эта жизнь, — усмехнулся Дима. — Предпочитаю без сахара. — А я вот, наоборот, совсем без него не могу. — И без приключений, я так понимаю, тоже? — Дима указал рукой на перевязанную голову Кирсана. — Это случайность. А может заслуженный урок, — он не смог ответить непринужденной улыбкой на явную шутку гостя. Все те часы, что его сознание просыпалось, в голове то и дело всплывали непрошенные мысли. Охваченный тревогой, он думал о ненависти и страхе в глазах Ивана — о чувствах, причиной которых стал он сам. — Заслуженный чем? Попыткой спасти ребенка того психа или смелостью пойти против этих людоедов, чтобы помочь другим заболевшим детям? — Дима правда пытался понять логику Кирсана, но казалось, что тому просто легче было винить во всем себя, — В любом случае, мне интересно, кто тебе разрешил так рано вставать с кровати? — он чувствовал подступающую злость. Злость на весь мир, забивший в угол этого маленького доктора, который привык закрываться. — Никто. Но я и сам тут вообще-то работаю. Мне хватило отдыха, больше не могу находиться в той палате, — Кирсан вспомнил недовольство медсестер, предвкушающих ярость главврача, и улыбнулся. Он пообещал им вернуться в кровать до возвращения Марата Теменовича на утреннюю смену. — Плохой пример больным подаешь, — Дима улыбнулся в ответ, успокоившись. Наступившую тишину нарушил свист чайника. Кирсан подошел к плите и уже хотел взяться за ручку, как голова резко закружилась, заставив его замереть на месте. Он схватился рукой за столешницу и беспомощно посмотрел на обеспокоенного Диму. В следующую минуту он уже ничего не видел. Зато медсестры видели многое. Они, конечно, ждали, что Аюшев вернется в постель, но не думали, что туда его на руках будет нести насупивший брови москвич. Улыбка, кажется, в этот момент расцвела даже на вечно сжатых губах Сараны Баировны.