Мотыльки

Позднее Люцифера назовут Светоносным, и Микаэль сам не мог бы подобрать слова вернее. К Люциферу стремятся – так, как мотыльки тянутся на огонек свечи. До него хочется дотронуться – совсем вскользь, едва слышно соприкоснуться разумами. На него хочется смотреть – долго, так долго, как получится, так долго, как он того заслуживает. Хочется вспыхивать и гореть его отраженным светом. Микаэлю и самому – хочется тоже. Он избегает касаний и взглядов, он внутренним, глубинным знанием знает, что чувствует мотылек, подлетевший к свече слишком близко. И знает, что этот мотылек был бы счастлив сгореть в ее пламени. В каждом сущем сплетается благое и неблагое, так же, как рука об руку ходят бытие и небытие, это Микаэль знает тоже. Но ни разу, ни до, ни после, ни в одном божьем создании он не видел такого изысканного, парадоксального соединения коварства и искренности. Позднее Люцифера назовут Отцом Лжи – и это будет неправдой. Микаэль знает вернее прочих – Люцифер никогда не лгал. Но выходило так, что правда его оказывалась острей, тяжелей и удушливей, чем иная ложь. Видя глаза Люцифера, искрящиеся искренностью и его собственной, особенной истиной, Микаэль не мог не думать о том, что он, возможно, и правда единственный. Не так, как уникален каждый из них, но совсем по-особому. Иногда Микаэлю хотелось верить, что ему и в самом деле удастся однажды докричаться. А потом Микаэль оборачивался – и видел множество ангелов, таких же, как он сам, завороженно стрямящихся к Люциферу. Плененных его искренностью, его умением зажигать души, его особенной правдой. И Микаэль отворачивался, прятал взгляд и уходил от касаний. Прямой, сильный и смелый, он, не говоря ни слова, боялся Люцифера. И боялся за него в то же самое время. Боялся того, что искренность его и свет, который он несет, окажутся обоюдоострым мечом. И самого Люцифера вздернут наверх, как знамя, и пойдут, полетят за его светом тысячи одурманенных мотыльков. Часто, забываясь, Микаэль видел эту картину внутренним взглядом, и каждый раз долго не мог очнуться. А очнувшись, каждый раз обещал себе, что ни за что не окажется среди этих тысяч.